Нет места лучше дома

— Сиди спокойно, я хочу подровнять твои волосы. Сделаю стрижку вроде тех, что сейчас в моде на континенте — я уверен, она тебе очень пойдет. — Это правда, у Витти красивые волосы, густые, в меру жесткие, и появившаяся проседь их вовсе не портит, напротив — она играет в унисон с его душой необузданного викинга-завоевателя из легенд. — Я слышу, как ты улыбаешься, — говорит Витти и медленно моргает. Утреннее солнце отражается в его серебристых глазах; зрачок сливается с голубоватой радужкой и кажется, будто между веками растеклись капли ртути. Он говорит, что еще способен различать свет и тьму, но Паспарту почти уверен: Витти лжет, защищая его от лишних тревог. На самом деле, Паспарту не беспокоится: Витти успел запомнить их дом и ближайшие окрестности достаточно хорошо, чтобы не сбиваться с пути, куда бы ни шел. И он разбирается в механизмах достаточно хорошо, чтобы быть способным починить сломанные часы — это кстати, жить на одни накопления было бы тяжело, ни один из них не сколотил сколько-нибудь внушительного состояния. Они не могут позволить себе слишком многого, но того, что есть, вполне хватает. * * * За обедом Паспарту всегда читает привезенные из Рейкьявика газеты: — Война с сиу... Китайский император мертв, вопрос о престолонаследии решается... О, вот это любопытно: в Париже прошла выставка собак. — Витти не общается ни с кем, кроме Паспарту, и тот пользуется этим, чтобы уберечь его от лишних волнений. Конечно, не стоит скрывать всю правду, но лучше не упоминать пожары на аэростатах или восстание автоматонов в Берлине. Дело не только в человеческих смертях — Витти близко к сердцу принимает каждый проигрыш науки. Он говорит, что крушение Ледохода все еще снится ему время от времени, поэтому Паспарту старается лишний раз не наводить его на мысли о ней. Он знает, какими болезненными могут быть воспоминания. Витти машинально кивает, размешивая вилкой жидковатое овощное рагу. Оно, пожалуй, выглядит не слишком красиво, но зато великолепно на вкус. Все французы умеют готовить, и Паспарту, конечно, не исключение. * * * Когда работы нет — или почти нет, как сегодня: зеленщик всего лишь попросил почистить его часы — Витти просто мастерит какие-нибудь механизмы, ощупью соединяя детали. Причудливые сколопендры ползут по его столу, перебирая треугольными ножками, и выглядят настолько живыми, что порой Паспарту просит их остановить. Они могли бы продавать эти вещицы как заводные игрушки, но ни один из них не справится с отделкой корпуса, а привлекать кого-то со стороны Витти не хочет. Он боится осуждения, боится ненависти, боится преследования. Это разумно, пусть даже осторожность ему совсем не к лицу. * * * Паспарту заботится о доме. Может, это не совсем та работа, для которой он был рожден, но она его устраивает. Это достойное занятие для каждого мужчины: поддерживать в порядке свое жилище, обеспечивать комфорт и безопасность любимому человеку. Готовить. Убираться. В рутине нет ничего плохого — хотя мистер Фогг бы не согласился с этим утверждением. Перед ужином Паспарту обычно чинит одежду — они не могут позволить себе постоянно посещать портного, да в этом и нет нужды, старые вещи ничем не хуже новых. Витти тихо подходит к нему и какое-то время стоит рядом, как будто наблюдая. Раньше он действительно наблюдал, порой, даже комментируя, но только не теперь. По его словам, он начал слепнуть вскоре после возвращения в Нанорталик, но Паспарту так не кажется, ведь, возможно, если бы зрение не подводило его во время работы над Ледоходом, катастрофа не была бы столь чудовищна — впрочем, он не может сказать точно, он ведь сам не механик. Мистер Фогг тоже терял зрение в последние месяцы, или, быть может, недели жизни, и порой Паспарту склонен винить в этом белизну снега. Витти кладет руку ему на плечо, отрывая от неуместных мыслей, которые давно пора похоронить. — Иди ко мне, — тихо произносит он, и Паспарту с улыбкой откладывает шитье. На этот раз они не идут в спальню, а занимаются любовью прямо в гостиной, хотя не делали так уже много дней. Им уже хорошо знакомы тела друг друга, каждое прикосновение — выверенное и точное. Их тела не сплетаются, как на страницах бульварного романа, а скорее просто складываются вместе, как детали одного слаженного механизма; они двигаются вместе, плавно наращивая темп, и, доходя до завершения, Витти кусает Паспарту за пальцы, так сильно, что тот вскрикивает. Но потом тот целует его, и Паспарту снова напоминает себе, что они оба заслуживают счастья, пусть даже собранного из обломков. * * * Они ужинают в тишине, но это спокойная тишина. * * * Когда Витти, покинув мастерскую, уходит в спальню на второй этаж, Паспарту снимает с вешалки свою клетчатую кепку и, стараясь не шуметь, покидает дом. Летом ночь не приходит в эти края, здесь есть лишь долгие сумерки, обволакивающие все вокруг. Первое время это казалось Паспарту почти пугающим, неестественным — как будто в театре прикрутили газовые светильники и подняли занавес, но спектакль так и не начался. Однако, он научился мириться с причудами Исландии, как когда-то — с высокомерием Англии. Здесь по-своему приятный климат: даже летом не бывает по-настоящему тепло, но зато и самую суровую зиму не назвать по-настоящему холодной. Это хорошо. После путешествия к Северному Полюсу, Паспарту окончательно возненавидел холод. — Добрый вечер, монсеньор Фогг, — тихо говорит Паспарту, прикасаясь раскрытой ладонью к камню. У мистера Фогга нет могилы, его тело осталось во льдах, потерянное навсегда — и это одна из причин, по которым Паспарту не рискнул бы вернуться в Лондон, даже если бы Витти не предложил перебраться в Гренландию, а потом и к нему домой: его неизбежно обвинили бы в убийстве. Он старается не думать о том, насколько виновен на самом деле — Паспарту и так потратил слишком много времени на сожаления. И, все же, он считает один из камней — на вершине холма, там, куда Витти редко поднимается — надгробием мистера Фогга. В конце концов, не важно, где находится тело, важно — где о человеке помнят. И никто не будет помнить мистера Фогга так, как Паспарту. Паспарту сидит на земле, рядом с надгробием, иногда — рассказывает мистеру Фоггу о том, как прошел день, иногда — осторожно счищает нарастающий лишайник, но никогда не задерживается слишком надолго, потому что дома его ждет Витти, притворяющийся, что ничего не знает об этих ночных прогулках. * * * Время от времени Паспарту снится мистер Фогг, умирающий в снегах, снова, снова и снова: кожа бледная до бесцветности, бескровные губы приоткрыты в последней отчаянной попытке сделать вдох, точно в мольбе о поцелуе. Но сегодня он видит во сне только Монмартр, исполинский выбеленный череп Сакре-Кер, возвышающийся над улицами, и слышит мягкие переливы аккордеона. * * * Не у всех путешествий есть конец, и не всем суждено вернуться домой. Эта мысль не так уж трагична, если к ней привыкнуть.