***
В сгущающихся сумерках мир кажется хладным и пустым. Николай энергично ведёт ладонями по плечам в стремлении согреться. Огонь в камине отвечает на его сердитый взгляд треском поленьев. Пейзаж за окном не радует и не отвлекает от мыслей вовсе. Редкие экипажи проплывают мимо под мерный цокот копыт и исчезают за чертой, где соединяются небо и земля. Прохожие примечательны ещё меньше. Потратив около четверти часа на праздное наблюдение, Гоголь вздыхает и, сдаваясь, отступает к стене. Он знает собственную натуру хрупкую достаточно, чтобы понимать, когда телу требуется опора. Обмороки в духе впечатлительных барышень преследуют его со времён босоногого детства. А посему справляться с этим дело практики, что доведена до привычки. Постель всегда предпочтительнее, но он не желает оказаться по ту сторону в уязвимом положении. (Однажды дань комфорту едва не утопила Николая в болоте). К величайшему огорчению, предугадать, обернётся ли видение сном или очередным путешествием, невозможно. Он просто прижимается к стене так, словно жаждет стать частью дома, и закрывает глаза. Через миг вокруг становится теплее, а воздух наполняется ароматом яблок. Только вот песнь ветра в кронах деревьев звучит перешептыванием любопытных теней по углам. Гоголь не позволяет себе обманываться долго и лишь удивляется особо, когда пред взором его возникает всё та же комната. Впервые персоналии места и времени остаются неизменными, впервые кто-то приходит в его видение, лишая его извечной роли преследователя без цели, впервые этот кто-то приносит с собой фрукты. Незнакомец высок и статен. Он изящно опирается на каминную полку, так что пламя повторяет контуры тела, как рама подчёркивает красоту рукописного произведения искусства. Николай всерьёз опасается, что скроенный по последней моде сюртук вспыхнет фитилём свечи, но гость не выглядит обеспокоенным. Губы улыбаются, вокруг глаз угадываются лучики морщин, выдающие нрав весёлый да прожитые лета. Возможно, в другой грани реальности и камина то не имеется, успокаивает себя Гоголь и делает шаг вперёд. Пол, к счастью, не обращается в зыбучие пески далёких жарких стран. Радуясь маленькой виктории, он решает не бояться, даже если мужчина напротив вдруг обратится в чудовище. Хотя существа из кошмаров никогда не разделяют с ним фруктовый пир. Зелёные плоды пирамидой разложены на большом блюде, в каких по обыкновению подают горячее на званых обедах. Перстень на указательном пальце переливается всеми оттенками красного, пока с медлительной плавностью кавалера, рассчитывающего повести свою даму в первый танец, гость указывает на своеобразное архитектурное творение раскрытой ладонью. - Угоститесь, Николай, нехорошо совсем без ужина. Гоголь рассеянно кивает, удивляясь не тому вовсе, что незнакомец осведомлён о его своевольном режиме питания, а обращением по имени. Другие пришельцы с той стороны предпочитают величать его Тёмным даже ежели не имеют губ, лица, головы или тела в привычном человеку физическом выражении. - Благодарю. А вы... - Яркий. Красноречивый. Обаятельный. Влиятельный, - мужчина по-кошачьи перетекает в иную позу, соединяя кисти на фигурном набалдашнике неизвестно откуда взявшейся трости и склоняя к ним голову. - Так вы составите мне компанию? Загадка имени проста, и Гоголь не сдерживает искреннюю улыбку, когда принимает приглашение. - Если вы того хотите, Яков. Удерживая кончиками пальцев медленно гниющее яблоко, Николай слушает истории мертвеца. На расползающееся по чужому жилету кровавое пятно он старается не смотреть. Лицо Якова куда занимательней - глаза тёмные, взгляд таит в себе ум и проницательность, черты смягчаются насмешливой улыбкой. Руки его не прекращают движения: лезвие миниатюрного ножа врезается в сочную мякоть, разделяя плод на дольки. Расправившись таким образом со всеми дарами яблони, он вытирает ароматную липкость платком и без сожалений отдаёт его на растерзание огню. - Этот сорт кисловат, голубчик. Возможно, сладости порадуют вас больше. В следующий раз прихвачу с собой пару пряников. - В следующий раз, - эхом отзывается Николай, с трудом осознавая, что совершенно прослушал, чем же окончилось расследование убийства господина Р. - Уже уходите? Яков не отвечает ничего прежде, чем раствориться в пространстве, словно сбежавший призрак. Гоголь просыпается в разворошенной постели и отрешенно наблюдает, как выпавшее из его руки за мгновение до пробуждения яблоко - целое и свежее - катится по пыльному полу. Если о нем не вспоминать неделю, оно станет точно таким, каким стало по ту сторону от одного лишь прикосновения Тёмного. Мерзко.***
Следующий раз не случается так долго, что Гоголь уже и не надеется на новую встречу. Дни сменяются ночами. Работа писарем при Третьем отделении императорской канцелярии не слишком успешно совмещается с пробами пера в творчестве литературном. Сны иль кошмары человеческие все реже появляются среди видений, приходящих по зову той части его многогранной сущности, которая чернее покосившихся крестов на заброшенных могилах. Он настолько устал, что совсем не удивляется ощущению погружения в обморок. В попытке удержаться на краю Николай цепляется за конторку, вслушивается в диктовку следователя, но не слышит голоса, а потому совершает главную ошибку. Он решает отыскать того взглядом и находит в непосредственной близости от трупа. Игнорировать смерть при таких условиях просто невозможно. Больше ничто не поможет. Чьи-то руки крепко сжимаются на его плечах, удерживая безвольное тело. "Поймал!" - звучит у самого уха восторженное восклицание. Гоголь выдыхает судорожно и откидывается на грудь самопровозглашенного охотника смирившейся со своей участью добычей. Яков перемещает одну ладонь туда, где за рёбрами бьётся его сердце. В этих странных объятиях уютно и спокойно. Особенно если не представлять, как всё выглядит со стороны тех, кто в реальном мире остаётся. - Совсем себя не бережёте, душа моя. Прогуляться бы вам по лесу, природой надышаться. - А вы будете идти рядом да грибы собирать? - Можно и грибы, - с лёгкостью соглашается Яков, и в голосе его появляются ностальгические нотки: - Матушка так их готовила, что язык проглотить не жаль. Ммм... Когда-нибудь я приготовлю для вас... Окончание фразы тонет в неясном гуле. - Отчего вы застыли столбом, Николай Васильевич? - вопрошает раздраженный Ковлейский. - Пишите же, пишите. И Гоголь пишет, торопливо выводит буквы скрипучим пером. Только мысли его заняты узелком, лежащим на краю конторки. Уже дома он убеждается - внутри пряники. Удивительно.***
Ни корявые ветви, ни пожухлые листья, ни черви (прости Господи) не оказываются с ним по возвращении из-за той стороны. Не то что бы Николая порадовало бы обратное, да только в тупик это заводит. Он даже решается попросить у графини, погибшей три дня назад, ленту и кружевной платочек. Другая дама без сожалений снимает с косточки когда-то бывшей безымянным пальцем обручальное кольцо. "Пустое, Тёмный. Мне уже без надобности, а вам, глядишь, и в самом деле пригодится" - твердит она, впихивая свою единственную ценность в его дрожащую ладонь. Всё бесполезно. Позже выясняется, что слухами даже сотканная из тумана земля полнится. - Не сочтите за неуважение, Тёмный, - локоть сковывает холодом от внезапного прикосновения, и Гоголь смиряется с контактом неизбежным; иначе возможного собеседника просто сдует к ближайшему подобию дерева. - Но уверены ли вы, что этот ваш... знакомый... одной с нами грешными сути? Он уже ни в чем не уверен, но тошнотворный запах крови помнит чётко. Духи такие только у мертвецов и бывают. Да и рану, сквозь несколько слоёв ткани о себе заявляющую, забыть трудно. - А рана эта случаем дислокацию не меняет? - существо глядит на Тёмного единственным глазом и улыбается той половиной рта, что ещё похожа на губы, когда с готовностью поясняет: - Не каждое ранение к смерти приводит. Понимаете? Николай открывает глаза, шепча выражения признательности, и стирает с локтя меловой отпечаток чужой ладони. Действительность продолжает качаться по ухабам, следователь Яснов сопит, откинувшись на спинку сиденья, а за окнами проносится безрадостный пейзаж. Дорога долгая, и хотя конторка вовсе не перина, сон - лучшее времяпрепровождение за неимением прочих. - Доброй ночи, Николай. Яков обнаруживается рядом спустя пару часов пути, и стоит лишь немного подвинуться, чтобы с ним соприкоснуться. Пробормотав приветствие, Гоголь внимательно его осматривает, скользит пальцами по ряду пуговиц на жилете и замирает, опуская взгляд ниже. Бедро вызывает беспокойство - тёмное пятно алыми мазками захватывает все больше холста брюк. Рана колотая и глубокая, но Яков выглядит скорее заинтересованным тем, что происходит, чем страдающим от боли. Непосредственное прикосновение - лёгкое и осторожное - оставляет следы на руке, на сердце, на душе. - Нашли то, что искали, господин дознаватель? - Да, - признает Николай, не замечая игривого тона и ласкового взгляда, - но это ясности совсем не вносит. Живой вы или мёртвый? Вместо ответа Яков его целует. Прижимается к губам коротко и пылко, ласкает линию скул, отводит от лица непокорные пряди. И смотрит так, что во взгляде этом потонуть не жаль. - Разобрались? - Вы - дьявол во плоти, - со всей искренностью младых лет выносит вердикт Николай. Задорный смех Якова звучит в экипаже до самого прибытия на место. Волнительно.***
Пока идёт расследование, Яков появляется в его убогой комнатке на постоялом дворе каждый вечер. Он рядом, когда начисто пишутся протоколы и вовсе не пишутся повести. Он рядом, когда тёмная жажда к путешествиям за грань иную и нежеланную борется с простой потребностью во сне и отдыхе. Он рядом, когда солнце закатывается за край мира и возносится на небо. Николай знает, в какой момент тот стоит у окошка, всматриваясь в сумерки сквозь мутное стекло. И чувствует внимательный взгляд, коли тот сидит на краю холодной постели с видом уставшего путника, нашедшего наслаждение в пребывании близ костра. Предательское тело реагирует на внимание румянцем щёк да дрожью голоса. Потому Николай молчит и не слишком беспокоится, что и гость, такой разговорчивый во встречи прошлые, не склонен беседовать в этот раз. Вместо приветствия Яков, поспешно стянув перчатку, демонстрирует раскрытую ладонь. Прочие слова заменяются улыбками и прикосновениями, краткими настолько, что сомневаться приходится: были ли. Николаю требуется непозволительно много времени, чтобы догадаться, а после и решиться развязать замысловатый узел галстука и расстегнуть верхние пуговицы чужой рубашки. Закономерное смущение исчезает со стремительностью падающей звезды от одного вида, ему открывшегося. Чудовищно. След от удушающего захвата уродливым ошейником опоясывает шею, и тот факт, что биение сердца очевидно даже под этой полосой цвета смерти, не успокаивает ни капли. - Вы живы, правда? Кивните, Бога ради. Прошу вас. Яков чуть наклоняет голову набок, словно что-то для себя решает, перехватывает его ладонь, обводит каждое чернильное пятно подушечкой большого пальца. А потом и в самом деле кивает, медленно и бессомненно, глядя прямо в глаза. - Ну и кто из нас себя не бережёт после этого? - праведно гневается Николай. - Не пугайте меня так, Яков. Больше никогда. - С кем вы разговариваете, барин? Гоголь посылает слугу к чёрту и долго ещё смотрит на то место, где сидел дорогой гость. Страшно.***
По возвращении в Петербург Николай окончательно связь с реальностью теряет. Лишь этим объяснимо, что Яков мерещится ему в коридорах канцелярии: яркой вспышкой, летящей мимо, вкрадчивой речью из-за двери, эхом стука трости. Вопреки ожиданиям собственным, он вовсе таких перемен не страшится. Разница прекрасно известна. Если бы Гоголь возможность имел выбирать видения, то всегда бы отдавал предпочтение этим - среди бела дня и с элегантным мужчиной в центре сюжета. Вместо желаемого он видит чёрную мглу, мерцающую под веками, и даже не пытается перехватить скользнувшую с плеча лямку. Конторка падает на пол, кто-то идущий впереди оборачивается на звук. Игнорировать чужой окрик просто, когда цель единственная - опору отыскать. Мир накреняется влево, и Николай вваливается в кабинет через распахнувшуюся под его весом дверь. До стены остаётся один не пройденный шаг. Теперь всё равно, но так только он считает. - Гоголь, вы просто, - далёкий от художественности оборот неожиданно замирает и прорывается сквозь марево холодной пустоты звенящим: - Прошу простить, Яков Петрович! Разрешите... - Не сотрясайте воздух, голубчик, - мягко произносит ожившая тень знакомым голосом. - Идите по своим делам, беспокоиться тут не о чем. Едва управляясь с тем, чтобы разомкнуть и сомкнуть губы, Николай жалуется на неспособность идти. Боли нет, боли никогда нет, как и мечтаний вновь бродить по пустоши потусторонней. Он не слишком надеется на понимание от того, кто боится тьмы, как бумага - огня. Он не слишком надеется, что слуху собственному доверять возможно, и это действительно Яков тянет к нему объятые приятным теплом руки. Склизкая мерзость хлюпает под ладонями, а одежда цепляется за что-то, в потьмах с трудом различимое, пока за спиной не возникает нечто мягкое и твёрдое. - Я вас и не гоню, душа моя. Николай зажмуривается, а когда глаза открывает, обнаруживает себя сидящим в кресле возле стола, какие стоят почти в каждом кабинете канцелярии. Зеркало, что точно напротив расположено, охотно отражает помимо облика его болезненного в окружении обстановки обыденной ещё и Якова. - Как вы здесь оказались? - интересуется Николай у отражения прежде, чем прикосновение, будто случайное, вынуждает взгляд перевести. Яков действительно рядом: смотрит с беспокойством с высоты рыцаря, преклонившего колено пред дамой сердца, и улыбается в ответ на затопивший лицо румянец. - Один знакомый обладатель сил необъяснимых запретил мне в переделки опасные ввязываться. Так что пока занимаюсь незначительными для истории государства расследованиями. Неужели писари Третьего отделения о Якове Петровиче Гуро ничего не слышали? Николай всерьёз подумывает вскочить, но останавливает душевный порыв, неуверенный, что подъём резкий без последствий обойдется. Сидеть в присутствии легенды дознания, когда легенда эта у ног твоих, вполне уместно. Гуро и в самом деле яркий непохожестью на всех прочих и нарядами модными, красноречивый бархатом голоса чарующим, обаятельный улыбкой лукавой да взглядом обжигающим, влиятельный безусловно и всецело. Впрочем, важнее всего, что человек он из плоти и крови, живой всем сомнениям прошлым вопреки. Николай оставляет вопрос без ответа и совершенно теряется в выборе слов, дабы узнать, каким образом Яков оказывался рядом по ту сторону. С проницательностью умелого чтеца мыслей, тот спрашивает сам: - Наши волшебные встречи вспоминаете? Николай кивает и терпеливо ждёт насыщенного подробностями рассказа, пока Яков с грацией большой кошки поднимается на ноги и прижимается бедром к столешнице. Расстояние между ними при этом почти не увеличивается, но смена точки зрения возможности новые открывает. Перечисление фактов в конечном счёте обращается представлением для единственного зрителя. Пальцы скользят вдоль линии пуговиц на жилете, когда мужчина рассказывает о неудачной попытке каких-то сумасшедших вскрыть его, словно труп в анатомическом театре. После наступает время демонстрации клинка, сокрытого в трости, и несколько бессознательных прикосновений к ноге, от ранения этим самым клинком пострадавшей. Возможно, в дождливую погоду фантомные боли преследуют его, предполагает Николай, старательно не прослеживая путь чужой ладони обратно вверх. Яков поправляет галстук и делится историей о том, как оказаться вздернутым по всем правилам истребления ведьм в местах, где предостаточно деревьев, но нет возможности развести огонь. Пять дней мучений в горячке и бреду - плата малой кровью при таких обстоятельствах. - Всё шептал, что ночами спать надобно, а не музу изменчивую донимать, - признаётся он, улыбаясь. Николай знает, что всё не так просто и легко, как звучит. Это не страшная сказка, а реальность, в которой Гуро каждый день существует. Но в душу чужую он лезть намерения не имеет. И оттого от темы не отступает. - То есть пряники вы мне не приносили? Яков чуть наклоняется вперёд и подмигивает по-мальчишески, шепча доверительно, что традиция известная предписывает ухаживания именно с пряников начинать. Сколько в этом от шутки, а сколько от истины, Николай предпочитает не размышлять. Эмоции от поиска ответов отвлекают. - Через любезного Ивана Ивановича передал, - сознаётся Яков в конце концов совсем иным тоном. - Не мог не отблагодарить вас за исцеление, душа моя. Первое и последующие, как оказалось. Но то, что для меня снами было, для вас - видения? Если чёрта ангелом небесным назвать, он всё одно чёртом останется, только Николай не спорит, взглядом чужим зачарованный. Скупая точность формулировки лишь в делах канцелярских хороша. Яков проницателен достаточно, чтобы некоторое время не говорить вовсе. Теория о лекарских свойствах Тьмы в отношении одного конкретного дознавателя Третьего отделения подтвердится многократно. Но сейчас важно лишь одно. Губы его на вкус - вересковый мёд. Терпко.