Разбивая синий лед

Прошло уже три года. 1095 дней. Достаточно, чтобы забыть. Достаточно, чтобы исправиться. Но мы оба знали, что это ничего не изменит. Мы встретимся такими, какими и были, лишь более изувеченными.

В тот день было солнечно. Я встал рано утром без будильника, заведенного на девять тридцать. Ни из-за очередного кошмара, ни из-за адской боли в груди. Я вдруг просто выспался. Легко и спокойно открыл глаза задолго до начала пар, с ощущением, как будто так и должно быть. Как будто так было всегда. Лежал в своей постели и курил вместо завтрака, пуская дым в белый потолок. Во всем теле вспышками, — как фейерверками — то тут, то там, пульсировала слабость, легкая, и от того такая приятная. Это исключительное утреннее состояние, особенно для типа вроде меня, когда мышцы так сильно расслабились, что ты не можешь толком сжать руку. Дорогостоящая редкость — обычно мое тело напоминает пружину, самую жесткую и крепко свитую, и оно никогда не расслабляется. Даже колеса не доставляли тех же ощущений, которые вдруг наполнили меня тем утром. Это было не просто бессилие. Это неспособность причинить боль. Нечто прекрасное, но неполноценное и невозможное для меня. Все, на что я был способен в этом состоянии, это смотреть на вьющиеся где-то под потолком причудливые узоры, на фоне пузырящейся белой краске. Мне было в кайф вот так просто валяться в кровати, лениво потягиваясь, переворачиваться то на левый, то на правый бок, и не париться ни о чем ближайшие два часа. Я чувствовал себя просто отлично, даже несмотря на то, что спал за неделю в общей сложности не более двенадцати часов. Я был спокоен, зная, что впереди меня ждал очередной, не первый и далеко не последний, нелегкий день взаимной ненависти со всем существующим в мире. Иначе с другими людьми у меня просто не получалось общаться. Я привык. И забил, прекрасно понимая, что никто не заинтересован в истинной сути хуевого отношения к себе. Знаю по себе. Возвращаясь к началу пиздеца. Ясно как день, что уже утром прозвучали тревожные звоночки о ненормальности приближающегося будущего. Просыпаться без боли — это еще что. Первое, о чем я подумал, когда открыл глаза — клевое солнце. Серьезно. Серьезно? Я не придал этому значения, хотя должен был. Уже несколько месяцев, после очередной провальной терапии, я просыпался с одной повторяющейся мыслью. Несложно догадаться — я хотел заглушить нудящее «Я», запив синюю пилюлю холодным вчерашним кофе. А тем утром у меня ни то, что желания сожрать пару «круглых» не было — я даже на секундочку не задумался о том, как ненавижу своего блядского отца. А когда такое вообще было? Все вокруг, наверное, впервые в жизни казалось мне живым и красивым, как в мультфильмах Диснея. Такая сказочно-цветочная пиздатая белиберда. Отличительной чертой, правда, было то, что я решил не поддаваться желанию начать сеанс громкого музицирования, призывая к себе ебанных вонючих белок. Я на самом деле чувствовал себя счастливым, пусть и всего часа два. Это практически стало первым и последним днем, когда я видел хоть какие-то цвета, кроме серого. И синего. Но как блять всегда и бывает, все охуенное рано или поздно заканчивается. Всего пара часов — и моя жизнь превратилась из просто пиздеца в пиздец уровеня «Ад и Ад». Х-л-о-я П-р-а-й-с. Хотя нет, нихуя. Все началось задолго до того, как ебаная панкушка начала клевать мне мозг. Тупой, сука, Марк, мать его, Джефферсон. И его говно-пушка. Охуенный дуэт, который доломал то, что и так было на ебанных соплях. Вот с этого и началась вся хуйня. Он просто взял и подарил мне эту поеботу. Пушку. Пистолет! Как будто это обычное дело — дарить кому-то огнестрел. Зачем он это сделал? Я хуй его знает. Это загадка для меня до сих пор. Хотя нет, не совсем. Скорее всего он полагался на то, что я пиздец какой неуравновешенный, и пристрелю кого-нибудь в такое время и в таком месте, когда ему будет удобно подставить меня в будущем. Но не вышло. Я оказался еще более ебанутым, чем он мог себе представить. А тогда я реально не думал, что он может что-то замышлять против Прескоттов. Против меня! По крайней мере меня… В кой-то веке я почувствовал поддержку и интерес со стороны взрослого и авторитетного для меня человека, в кой-то веке решил, что со мной хотя бы на толику все нормально. Ведь он ничем не отличался от меня. Только выдавал себя хорошим, а из меня просто актер хуевый. Но нет. Все было не так красочно, как мне хотелось. Меня в очередной раз использовали, пусть к этому я уже и привык. До сих пор остается лишь немой вопрос: зачем ему все это было нужно и на что он вообще надеялся? При этом я прекрасно понимаю, что пытаться искать логику действий конченых людей вроде него или меня бесполезно. Если бы я побольше думал своей тупой головой, я бы понял, что Марк уебок. Но тогда мне было насрать, что и к чему происходит, и я не пытался углубляться в смысл или суть подарка. Просто был рад, даже если не представлял по началу, что мне делать с оружием. Это было что-то вроде подарочного кинжала, которым украшают стену, а не вешают через плечо. Существует некоторое негласное правило, что такими подарками пользоваться нельзя. Как будто есть в этом что-то неприличное, хотя, на самом деле, причина может быть только одна — мы развитые «люди» и нам не стоит брать в руки оружие. Все это хуйня, и я подумал — а не послать ли правило нахуй? Тем более, что оно негласное. Тем более, что я не считаю себя ни развитым, ни человеком. Тем более, что мне в целом всегда было похуй на правила, и все вышеперечисленное вообще не было причинами, которые могли бы меня остановить. И вот ко мне пришло осознание. Это же буквально коса смерти! Можно не использовать ее по прямому назначению, но запугать до мокрых штанов — да запросто! Никто ведь не хочет заиметь пару лишних сквозных отверстий в черепной коробке. И вот я уже король бала. Как и всегда, конечно, но еще опаснее (хотя куда еще опаснее?). Целыми днями мои мысли занимало только одно: какая же охуенная тема — носить с собой пушку. Это все равно что сжимать в руках чье-то еще бьющееся сердце — оно трепещет, колотится в ужасе, и только ты решаешь, что с ним делать. Весь этот чужой страх — наконец-то, блять, не мой собственный — дурманящее чувство преимущества и власти. Почти бесконечная сила до проявления дебилизма во владельце. В стволе сочетались два самых замечательных пунктика: на безоговорочный контроль над человеком и на пугающую силу. Такую, против которой не попрешь (если только не самоубийца). А это единственное, чего у меня не было, но я желал обрести. Ведь все, что относится к имени Прескоттов — не моё. Кроме тех случаев, где меня зовут мудилой и ненавидят. Хотя и ради этого пришлось потрудиться, чтобы не за просто так носить столь громкие титулы. Ну да хер с ним. Теперь у меня было то, о чем я даже не мог и мечтать. Оно легко помещалось в одной руке, удобно лежало в ладони и просто охрененно поблескивало на свету. Да от одной мысли о том, что я могу натворить с такой вот новой игрушкой, кружилась голова и в штанах становилось теснее. Пистолет конкретно грел мне душу своим существованием, если она, конечно, у меня вообще имеется. Вопросы об этом к философам и особым экспертам Блэквелла, а мне-то, конечно, похуй. И даже несмотря на всю «травмоопасность» от моего обладания огнестрельным оружием, на какое-то время в этой блядской академии стало спокойнее. Я сам стал спокойнее. Как буддистский монах, только с пушкой. Блажен в своем неведении, или типа того. Я просто начал класть болт на все происходящее, потому что знал, что в спине, под бомбером, холодная рукоятка, которую всегда можно показать собеседнику, чтобы тот засунул язык в жопу. Этого было достаточно. Это отлично работало. Однако в один прекрасный момент все рассыпалось как карточный домик (неожиданно, правда?). Все пошло по пизде. По пизде по имени Хлоя Прайс. Не менее тупой и отбитой, нежели я сам, только лишь менее живой. Именно в тот день, когда солнце было теплее, я мир вокруг стал в разы ярче, я (и суд) принял решение, что никогда больше не возьму в руки оружие снова, только если не решу вышибить себе мозги. Мы были вместе, в женском туалете. Сначала на место пришел я. Затем она. Я видел, как ее синие волосы блеснули в мутном зеркале над раковиной. Видел, как эта синева отразилась в моих бесцветных радужках. Меня затрясло. От страха, наркотиков или адреналина, а может всего сразу. Всем телом ощущалось давление грязно-серых стен. Я сжимался и горбился, я ощущал ужас вперемешку с отвращением, отчего даже челюсть начинало сводить. Но конечно жаловаться было бесполезно. Показывать слабость нельзя. Поддаваться страху тоже. Как и всегда, у меня оставался только один выход из ситуации. Отвечать на все громкой агрессией, запугиванием и шантажом. К сожалению (или, может быть, счастью), мы с ней слишком похожи во многом. Были. Если бы у нее был член, я бы даже принял ее за брата-близнеца, с которым нас разлучили в далеком детстве. И именно это сыграло свою роль. Будучи столь похожими, мы бы никогда не смогли прийти к какому-то общему выводу. И тогда я выстрелил. Не могу сказать, что я тогда твердо решил это сделать, как и не могу сказать того, что хотел ее убить. Я просто устал от этого противного голоса и крика. Ебаного нескончаемого визга, звенящего в ушах. Даже ее мольбы убрать пушку, такие плаксивые и виноватые, бесили меня. Я заебался от всего этого и захотел закончить. Выстрелом. Не помню, что тогда было в моей пустой голове. Хотя нет, я просто не могу это нормально объяснить. Очевидно только то, что ни о чем хорошем или хотя бы относительно нормальном я не думал, ведь в итоге нажал на курок. Я знаю, это звучит так, что хуй поверишь, но на самом деле у меня и в мыслях никогда не было такого исхода, где я кого-то убил. И когда брал этот пистолет у Джефферсона, и когда заряжал его, я не собирался становится убийцей. Все эти пляски с пушкой для меня были чем-то вроде ритуала очищения, который не хуже наркоты отделял от меня лишние чувства и волнения. Я правда не собирался стрелять. По крайней мере в людей. Последние три года в моей голове не переставая крутится только одна фраза. Не направляй пушку на человека, если не собираешься его убить. Спасибо, ебаный ты Фрэнк Бауэрс. Не спиздел. И правда не стоило доставать ствол и тыкать им в кого попало. Нихуя хорошим не кончилось. Еще эта тупая сука, Хлоя, мать ее, Прайс. Ебаная шизичка с «панк-кидонами». Черт дернул её повыебываться и пригрозить мне тогда. Ее нечеловеческая «храбрость» — как по мне просто беспросветная тупость — стоили двух жизней, как бы эгоистично это не звучало. Как я уже сказал, все случилось слишком быстро. У меня даже не было времени понять, что я наделал, когда она скорчилась от боли, держать за дырявый живот, а потом вдруг рухнула на зассаный пол как мешок с говном, разваливаясь в неестественной позе. И вот весь этот натюрморт, представший так неожиданно перед моими глазами, выглядел настолько абсурдно и нереально, что в его существование просто невозможно было поверить. Но по факту, именно это и случилось. Я пристрелил Прайс в изрисованном черным маркером туалете. Пристрелил как какую-то вшивую дворнягу. Я этим не горжусь. Я просто охуеваю с это блядского СЮРА. Она, нахуй, ТРУП! И есть кое-что еще, что я помню о том дне. Нечто очень важное для меня. Я увидел, как огромное пятно крови растекается во все стороны. Казалось что ей нет конца. Бесконечная лужа вязкой субстанции просачивалась в стыки и сколы плиток, оставляя между ними яркие красные полосы. Наверное, когда там все отмыли, рваные дорожки трещин на разбитых плитках стали похожи на вены. И я, с побелевшим от страха лицом, стал беспомощно бегать вокруг остывающего тела девки, не понимая, что натворил, и не зная, как это исправить. Я тряс ее за плечи, просил у всех, кто мог меня услышать, помощи. Но хуй там плавал. Никто не отзывался. Как и всегда. Прости, Хлоя Прайс, но ты нахуй никому не нужна. Так же, как и твоя подружка Рейчел Эмбер. Смешно, но эта мысль до сих пор у меня в голове. Мне оставалось только в бессилии смотреть на сухие, быстро бледнеющие губы девчонки, на ее странную, крючкообразную позу, которая все еще пульсировала аурой недавно сошедшей агонии, и безмолвно кричать. Все стало еще хуже, когда я увидел в ней еще одно тело, невольно спроецировав на Прайс смерть Эмбер. Стоит признать, они во многом были похожи. Напуганные, но злые, как цепные псы. Скалились, но… но нихуя не вышло. Хотя самое смешное было то, что я их убил. Всего лишь я. Но важно даже не это. Совсем, блять, не это. Важно другое. Когда я дрожал над мертвым телом Прайс, отдаваясь пожирающим меня воспоминаниям о том, как убил тогда Рейчел, позади раздался шорох. Что-то двигалось. Кто-то двигался. Внутри все рухнуло. Меня видели. Видели, как я ее пристрелил. Конечно, даже если бы ни одна живая душа в тот момент не застала меня за этим преступлением, я вряд ли бы отделался от такого. Но страх все равно закипел внутри меня, вместе с ненавистью. И когда я обернулся, то увидел тебя. Ту, на которую никогда не подумаешь ничего плохого. Ту, которую никогда не заметишь и не запомнишь, если она не доебется лишний раз. Максин Колфилд, надеюсь ты исправно получала мои письма. Я — Нейтан Прескотт. В Аркадии Бей, наверное, не осталось людей, которые не слышали бы мою фамилию и не желали насрать мне под дверь фамильного дома или комнаты в общежитии. Я отбитый «подросток», ебанный торч, агрессивный и неконтролируемый уебок. Все верно? Сегодня я заканчиваю курс принудительной терапии и возвращаюсь в Аркадию Бей. Ты уже ждешь?