И ныне, и присно

*** — Ты… — он сглатывает комок в горле, кусает губы. — Что-то не так? Они у Тима дома. Они у Тима, так как тур закончился, уже довольно-таки давно, а во время тура у них до этого не доходили руки, хотя они и продолжали… Тим говорит «встречаться», Тим правда это говорит, и это звучит странно от него, звучало бы, если бы он таким образом не огрызался, а он огрызался, он что-то кому-то отвечал, кому-то, кто пялился на них или, кажется, что-то сказал, смеялся, что-то про то, куда это они вместе таскаются без остановки и еще какие-то дурацкие намеки, Джинджер плохо помнит. Но Джинджер помнит, что ответил Тим, Тим резко повел плечами и развел руками, Тим помотал головой, закатывая глаза, сказал встречаемся мы, блядь, с ним, понятно, добавил какое твое вообще дело и фыркнул, и еще сказал пиздец, пиздец и детский сад какой-то. Джинджер все это помнит. И еще то, как он замирал, как что-то снова замирало у него внутри. И сейчас тоже. Они у Тима дома, и тур закончился уже недели две, а, может, даже три назад, но руки у них дошли до этого только сейчас, им было чем заняться, а еще Джинджер… ну, немного волновался насчет этого, он так и сказал, и они решили, что это будет не просто так, не походя, это будет в какой-нибудь специальный день. И этот день — сегодня, и он и сейчас волнуется. Джинджер волнуется, потому что Тим стоит перед ним обнаженный на коленях, на полу, опираясь на ладони у себя за спиной, выгибаясь и постанывая, шумно выдыхая и смотря прямо ему в лицо, в глаза, своими невероятными глазами, Тим сам тоже весь невероятный, красивый и открытый, такой же, как и всегда, на самом-то деле, он правда всегда такой, но делают они кое-что другое, что-то новое, чего они оба никогда не делали, но чего Тим хотел, и Джинджер волнуется, так как он не уверен, что все правильно, что все так, как того хотел Тим, что у него самого хоть что-то получается, а еще у него пересох рот, ужасно пересох. Тим вздрагивает, улыбается ему немного резко, судорожно, очень быстро — и мотает головой. — Нет, — говорит он. — Все так. Охуенно. Просто… Больно? Он говорит это и смеется, над собственными словами, над ситуацией, немного над собой, и Джинджер расслабляется. Все так. Все так же, как и всегда. — Хорошо, — говорит он. — Ладно. Я немного… волнуюсь. Тебе вообще… Тебе нравится? Он это спрашивает в этот раз, хотя обычно ему спрашивать все же не приходится, Тим, он открытый, и Джинджеру все видно, все понятно, но сейчас, сейчас он вздрагивает и шипит, прикусывая губы и как-то дергано постанывая, как-то не так, тише, будто… сдерживаясь, и Джинджер из-за этого волнуется, такого он еще не видел и не знает, что это значит, что значит то, что он вполне видел, его обычные реакции, которые он видит и сейчас. Просто сейчас он видит их, обычные и новые, одновременно — и волнуется. И спрашивает. Тим кивает. — Да, — кивает Тим. — Да, конечно. Все хорошо. Расслабься. Я тебе потом… Я потом все расскажу, ладно? Сейчас я просто… немного не в состоянии? Джинджер кивает. — Хорошо, — кивает он. Тим всегда ему все рассказывает. И он тоже. И это немного трудно, непривычно, но… логично? Тим говорит ему просто, блин, скажи мне, ладно, и он говорит, а потом Тим спрашивает ну и что, стоило так бояться, и он говорит, что нет, наверное, не стоило, и улыбается. И так — так все получается. Так трудно, но так легче, так и правда легче, так у него хоть что-то получается. То, что они делают с Тимом. Так что он кивает. А что они делают… Ну, то, что хотел Тим? Хотел попробовать. То, о чем он сказал ему. Тим стоит на коленях на полу, раздетый, они оба на полу, но Тим — на коленях, с руками за спиной и обнаженный, в этой странной, слишком… откровенной, уязвимой позе, а Джинджер сидит, поджав ноги, рядом с ним, прямо перед ним, и он одет, в джинсы и футболку, он нервно потирает пальцами, перебирает ими, примеряясь, заносит ладонь — и шлепает Тима по яичкам, снизу, кажется, довольно-таки хлестко, правильно, и Тим вздрагивает, выгибаясь, и постанывает, и ерзает, подставляясь еще больше, и смотрит на него, как-то… будто бы… восторженно? А палочки царапали об пол. Они попробовали палочками, и Тим смеялся, коротко и тихо, улыбался и кусал губы, кривовато, дергая их уголком, потому что палочки постоянно царапали об пол, а пальцы у Джинджера вспотели, а он сам нервничал и волновался, потому что иногда Тим все-таки шипел, так, словно Джинджер сделал ему больно, и еще больше волновался, потому что чаще Тим смеялся, улыбался, кусал нижнюю губу и наклонял голову, пожимал плечами, потому что палочки царапали об пол, а потом Джинджер не выдержал, точнее, Джинджер все-таки сказал ему, смог себя… заставить и сказал, сказал, что чувствует себя каким-то безруким идиотом, что ему будто даже стыдно, потому что он ведь, блядь, барабанщик, а Тим рассмеялся, дотронулся до его руки с палочками, руки, которая у него все же есть, и сказал, что палочки, наверное, не для битья по яйцам были придуманы, да и он сам таких курсов вроде как не проходил, и Джинджер тоже рассмеялся, представив репетиции, рассмеялся и сказал ладно, хорошо, давай я… давай я, может, попробую рукой? Рукой — ладонью — у него выходит лучше. Правда ведь выходит, он сам это тоже видит, просто как всегда чересчур волнуется и думает черт знает что, но ведь выходит, получается, и Тим вздрагивает и выгибается, такой открытый и красивый, и смотрит на него, постанывая, и член у него встает, медленнее, чем обычно, но встает, Тим возбуждается, Джинджер это видит, он видел, как Тим возбуждается, много раз, довольно-таки много, он знает, что Тиму нравится, Тим ему сказал, и он сам тоже, тоже… пробовал, трогал его и спрашивал, и смотрел на него, читал по языку тела, он видел, как Тим кончает, так что у них — у него — и правда все нормально получается. Тим стонет, громче, с голосом, хотя и хрипло. Джинджер шлепает его по яичкам еще несколько раз, и Тим стонет, подаваясь ближе, выгибаясь под его касаниями, а Джинджер немного сжимает пальцами его мошонку, обхватывает ее ладонью и мягко давит, немного потирая. Там Тим… чувствительный. Тиму нравится. Тиму нравится, когда его там трогают, когда немного тянут, трут мошонку, и перекатывают в ладони яйца, и просто гладят, даже когда гладят немного… нервно, нервно гладят по бархатистой коже, покрытой как всегда уже слегка отросшими волосами, Тим возбуждается, если его так трогать, можно даже не трогать член, Тим даже говорит ему его не трогать, убирает его руку, говорит ему, что ему так нравится, когда его просто гладят, яйца и мошонку, дырку, бедра и живот, как будто… дразнят, он это ему говорит и улыбается, ярко, немного бесстыже оскаливая зубы, доверительно и откровенно, как всегда, и Джинджер все это хорошо запоминает. И Тиму правда нравится. Джинджер это видит. Видит, что ему нравится, хотя он этого раньше и не пробовал, Тиму самому немного непривычно, должно быть непривычно, а Джинджеру, ему интересно. Потому что Тим рассказывал ему, рассказывал, как это ощущается, когда его просто гладят, когда тянут и сжимают, трут, но Тим ведь сам не знает, как это, когда все это делают, перед тем ударив, шлепнув — и не один раз. Тим сам именно это и хотел попробовать. И Джинджеру теперь интересно. Интересно, как это ощущается. Что Тим чувствует. Что Тим ему расскажет, не сейчас, потом, после, когда они закончат. У него еще больше пересыхает рот. — Можешь… — хрипло выдыхает Тим через еще несколько минут. — Можешь сильнее? И рот у Джинджера к тому моменту просто песком набит, ему срочно надо выпить воды, но он ее пить, конечно, не идет, потом, все после, никуда он не пойдет, он не идет пить, а сглатывает, с трудом, даже слегка болезненно, сглатывает высохшую слюну и кивает, и бьет Тима сильнее. У него получается. Он может. У него все точно получается, даже хорошо, потому что он бьет Тима, шлепает по яйцам, довольно-таки хлестко, немного все-таки волнуясь, занося ладонь, но шлепает, раз за разом, а потом берет его мошонку в руку и сжимает пальцами, и трет, потягивая, и Тим теперь точно возбужден, Тим стонет, громче, громко, и вздрагивает, уже дрожит, его плечи напрягаются, перекатываются мышцы, он переставляет руки за спиной и подается ближе, подставляется и подается, навстречу касаниям, ударам, он сам начинает об него потираться, и ноги, бедра, у него тоже вздрагивают и напрягаются, Джинджер это видит, а член стоит, а сам Тим стонет и кусает губы, и смотрит на него, не отводит взгляда, в лицо, в глаза, немного будто бы… просяще, но настойчиво, и Тим ничего не говорит, только дрожит и стонет, и подается ближе, дергаясь, но Джинджер знает, знает, что ему нравится, знает, что сейчас Тим и не склонен говорить, когда Тим возбуждается, настолько возбуждается, он почти ничего не говорит. И Джинджер тоже бьет его молча. Рассматривает молча. Он шлепает Тима по яйцам и тянет за мошонку, и смотрит на него, на мышцы, напряженные, на выгнутое тело, на немного поблескивающую кожу и на колечко в правом соске, на живот, ключицы, шею, вставший член, на бедра, на яички, немного покрасневшие, и волосы, слегка отросшие, на свои пальцы и на Тима, на его лицо, глаза и губы, губы, которые он прикусывает, а потом раскрывает, громко стонет и раскрывает, и говорит, просит, просит его бить его сильнее. Джинджер и сам уже дрожит. Только вдобавок к этому у него внутри что-то замирает, и он дрожит, но сдерживается, старается сдержаться, как-то хотя бы немного успокоиться, для Тима, потому что то, что они делают сейчас — это для него, потому что он хочет, чтобы Тиму было приятно, чтобы Тиму все понравилось, чтобы ему было хорошо, как можно лучше — и поэтому он сдерживается, сдерживает свою дрожь и бьет сильнее. Тим не сдерживается. Тим не может. Тим не хочет сдерживаться, никогда не хочет, нахуй это, говорит он и стонет в голос, и сейчас тоже, но сейчас он уже не может сдерживаться, он тоже стонет в голос и весь мелко дрожит, он задыхается и дергается, бесконтрольно дергается под прикосновениями, под ударами, уже не потираясь и не подставляясь, а просто, просто дергаясь, или делая все это одновременно, он дрожит, дергается и стонет, он даже вскрикивает несколько раз — и смотрит прямо на него. Прямо на Джинджера, ему в глаза, смотрит с каким-то невероятным, непередаваемым выражением лица, так же, как он смотрит на него, когда кончает и еще секунду, две, три перед этим, и после тоже, еще какое-то время после этого, сейчас Тим смотрит на него точно так же. Как будто… умоляюще? Открыто. Откровенно. Джинджер встает. И он боится, что просто упадет, что оступится, пока будет вставать, и свалится на пол, все испортит, но все-таки встает. И это не только потому, что он обещал. Это еще и потому, что он сам дрожит, он сам уже едва может сдержаться, и рот у него совсем сухой, набит песком, руки трясутся, немного ноют от ударов — нет, не ноют, по ним словно бегают разряды — и трясутся, и он встает, потому что он сам хочет встать. Он очень хочет Тима. Он бьет его босой ступней по яйцам. Этого — этого делать он не очень хочет, ну, просто боится, на самом-то деле, но этого хочет Тим, Тим у него это попросил, он обещал, а еще Тим сейчас выглядит так, будто хочет больше, просит больше, и это — ударить его ногой — то, что Джинджеру приходит в голову, о чем он вспоминает, он хочет это Тиму дать, дать ему больше, то, о чем он просит. Тим громко стонет. Или вскрикивает. Издает резкий, хриплый, низкий звук, стонет или вскрикивает, в голос, и дергается, тут же дергается, ерзает, судорожно трется пахом о его ступню, упирается в нее, членом и мошонкой, и смотрит вверх, смотрит на него. Джинджер бьет его еще раз, дает ему тереться об него, об его ступню, и сам тоже ею шевелит, вжимая ее Тиму в член, а потом бьет его еще раз и еще, и Тиму нравится, Тиму хорошо, он дергается, стонет, подставляется и подается ближе, он весь дрожит, всем телом, он скоро кончит, Джинджер это видит, что Тим возбужден и хочет кончить, он видит, как Тим дергается в последний раз и замирает, просто замирает, мелко, судорожно дрожа, будто… беспомощно, и смотрит на него, задыхаясь с открытым ртом, шумно вдыхая, выдыхая, и Джинджер сдерживается, сдерживается до последнего, потому что все это не о нем сейчас, не для него, это все для Тима, он правда сдерживается, но после того, как Тим замирает, он больше не может, не может сдерживаться. Он просто его хочет. Очень. Невероятно. Невыносимо. — Я… — выдыхает он, это и еще воздух, тоже шумно, резко, быстро, раз за разом, выдыхает и кладет руку на ремень джинсов, почти кладет, опускает. — Хочешь… Я хочу… Можно… Он просто больше не может сдерживаться. И все обрушивается на него разом, он сам трясется, а его член натягивает ему ширинку, уже давно, и это даже больно, почти, мучительно, и ему жарко, а во рту сухо, а в голове… В голове у него только то, как сильно он хочет Тима. В голове у него только Тим. И он выдыхает и бормочет, произносит все четыре слова разом, одновременно, и не произносит толком ни одно, просто бормочет что-то невнятное и опускает руку, пытаясь хоть как-то показать, что он вообще имел в виду, потому что лучше, понятнее, он сделать этого не может, но Тим его понимает. Тим тоже задыхается, кивает, стонет и кивает, и быстро облизывает губы, размашисто и судорожно, и открывает рот, привставая на коленях, широко открывает влажный, поблескивающий слюной рот. Невыносимо. Джинджер не знает, когда он успевает все-таки расстегнуть ширинку, когда и как. Все это не остается у него в памяти, тут же вылетает из головы, там остается только невыносимая картина, которую он запомнит навсегда, и ощущения, тоже невыносимые, невероятные, мучительные ощущения, которые он переживает, когда наконец толкается Тиму членом в рот. Вспышки. Просто вспышки. Вспышки — и Тим. Просто Тим. И Тим стонет, стонет, когда он толкается членом ему в рот, и привстает на коленях, трется об него, своим членом, яйцами, мошонкой, об его ступню, которую Джинджер просовывает ему между ног, пытается, неловко и трясясь, и шевеля ей, кое-как, хотя бы как-нибудь, так, чтобы Тиму было хорошо, и Тим стонет, давится и вздрагивает, и стонет снова, и Джинджер его даже не успокаивает, просто не успевает, Тим снова стонет и трется об него, горячий, вымокший, дрожащий, а Джинджер держит ему голову, не успокаивает, просто держит, даже крепко, даже нажимая, он просто держит Тиму голову и трахает его в рот, кончает, чувствуя, как Тим тоже замирает, напрягается, весь словно сжимается в что-то невероятно плотное, невыносимое, и тоже кончает, заливая ему ступню и пол. Джинджер просто держит Тима и трахает его, кончает, чувствует его. И ничего не видит. Только вспышки. Только Тима. А потом он курит. Потом Тим курит, и Джинджер тоже, пьет и пьет и пьет, и курит, и Тим тоже, пьет, закуривает и говорит, что было классно, было охуенно, говорит спасибо. Тим его благодарит. А Джинджер… Джинджер его просто обнимает. Даже крепко. Невыносимо. Как и всегда. _____________________________________________________________