Контрданс

Да, я забыл рассказать вам об одном случае, который произошел со мной осенью 1955г. Тогда, уже будучи управляющим кружевной фабрики, я отправился в деловую командировку в Арль, где находился один потенциальный клиент, готовый заключить с нами крупную сделку. Обычно на подобные сделки директор ездил сам, но в этот раз его неожиданно свалил приступ ревматизма, и он послал меня. Я был не против. Дома я оставил жену с двумя детьми. Моим сыновьям летом исполнилось по три года, и они уже начинали проявлять характер, в котором я к собственному ужасу и стыду начал узнавать себя. Я не любил, да и сейчас не люблю возиться с детьми, и потому был рад ненадолго скрыться из дома. Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что я плохой и бессердечный отец. Что же, ваше право. Однако я с этим не согласен. В те времена, о которых я говорю, для мужчины считалось неприличным проявлять чрезмерную привязанность к отпрыскам, так что я всего лишь следовал общепринятому modus operandi. В конце концов, дети, а впоследствии и внуки, долгие годы сосали из меня силы, время, деньги, и потому я считаю, что дал им все, что требуется. А о большем они и не просили. До этого я был в Арле всего один раз, еще в юности. Нас возили от школы на обзорную экскурсию, где мы посещали древнеримский амфитеатр, сохранившийся почти в целости со времен Флавиев. Не помню, чтобы город и эта экскурсия оставили по себе какие-то впечатления. Тогда моя душа была полна совсем других переживаний, о которых я вам в свое время поведал. Но теперь, когда вся прошлая жизнь моя осталась позади, я, пожалуй, даже испытывал удовольствие от этого места, овеянного древностью. Три дня прошли в деловых встречах и подписаниях бумаг. Заказчики оказались ребятами солидными и по-южному гостеприимными. Они водили меня в лучшие рестораны города и угощали самыми изысканными местными блюдами. К счастью, они так и не узнали, что часто эти кулинарные изыски оказывались исторгнутыми моим желудком сразу после ужина. До чего обидно! В пятницу я должен был уехать вечерним поездом, чтобы рано утром в субботу вернуться домой, но то ли местное вино вскружило мне голову, то ли античные виды всколыхнули что-то давно забытое с илистого дна моей души. Не знаю, обычно я так не поступаю, но я вдруг решил не спешить с возвращением - в дом полный детских криков и женских жалоб, - а вместо этого поменял билеты на воскресенье, и решил устроить себе отдых. Утром я вышел из отеля и отправился на набережную Роны, такую тихую и уютную в это время дня. Я сел в кафе и, пока мне несли мой кофе, вспомнил, как вчера, сразу после прощального ужина с заказчиками, я бродил здесь среди толп народа и довольно быстро нашел то, что искал. В отель я вернулся уже не один. У парня было крепкое загорелое тело и итальянский акцент. Его волосы по странной современной моде были высоко зачесаны назад, наподобие петушиного гребня. Впрочем, мне нет дела до моды. Под одеждой все люди одинаковы. Впоследствии, я нередко вспоминал этого парнишку. Он мне запомнился главным образом тем, что предавался своему делу с необычайным энтузиазмом, почти страстью. Я даже слегка испугался, заподозрив, что ему что-то от меня надо, помимо платы за честный труд. Но, слава богу, я ошибся. Оказывается, в любой профессии есть место вдохновению, почему бы и нет. Я допил кофе и решил осмотреть город, тем более что погода была прекрасная. Все-таки, юг Франции был куда гостеприимнее, чем та нормандская дыра, в которой я нынче жил. Я сел в трамвай, который, как мне объяснили, шел вдоль всей набережной, а потом поднимался на холм, откуда открывался потрясающий вид на город и заречье. Я купил в киоске местную газету, в основном всякий вздор про выборы в муниципалитет и сельскохозяйственные ярмарки, но кроссворд был хороший, его мне хватило до конца поездки. Однако каждый раз, отрывая глаза от газеты, чтобы насладиться видом за окном, я испытывал неуютное чувство, словно за мной кто-то наблюдает. Пассажиры заходили в трамвай и выходили из него, а чувство это все не проходило. Не подумайте, я не из тех людей, кто впадает в панику при мысли о спецслужбах, но мне никогда не нравилось быть центром чьего-то внимания, особенно если это внимание было анонимным. Наконец, трамвай дошел до конечной и остановился на площади Аликамп. Я знал, что где-то здесь поблизости находится древнеримский некрополь, запечатленный на многочисленных картинах художников-вырожденцев, вроде Ван Гога и Гогена. Краем глаза я проследил за теми, кто вышел из трамвая вместе со мной. Человек пять: пожилой господин (явно местный), мать с девочкой, влюбленная парочка и элегантная дама. Все выглядели вполне безобидно. Ну что же, значит показалось. Местная газета отправилась в урну, большего она не заслужила, а я побрел вдоль канала к некрополю. На поверку некрополь оказался длинной узкой аллеей, окруженной с обеих сторон парком. Вдоль дороги тянулись бесконечные ряды саркофагов, оплывших и позеленевших от непогоды, некоторые покрытые циклопическими крышками, но были и непокрытые, похожие на корыта, на дне которых скопилась и зацвела дождевая вода. Когда-то в этих каменных корытах хоронили именитых горожан и ересиархов всех мастей. Теперь они стояли пустые, безымянные, как дольмены, которые я когда-то видел на Кавказе. От этого воспоминания мне стало не по себе. Я ускорил шаг. Обернувшись, чтобы оценить пройденный путь, я вдруг заметил невдалеке ту элегантную даму, что выходила из трамвая вместе с остальными пассажирами. Сначала я не придал этому значения, мало ли, скучающая туристка обходит достопримечательности, но, пройдя еще сотню шагов, я снова обернулся и увидел ее, на этот раз гораздо ближе. Меня охватило беспокойство. Впрочем, я еще не был уверен, что являюсь предметом ее любопытства. Я никогда не обольщался насчет своей внешности, а в последние годы прибавил в весе и потерял много волос с макушки. Ко всему прочему, к сорока годам у меня начала развиваться близорукость, и теперь без очков я не мог разглядеть ее лица. Дама держалась на расстоянии. Все эти игры начинали действовать мне на нервы. Я хотел покончить с сомнениями, сел на ближайшую свободную скамейку и решил посмотреть, что будет. И не ошибся. Поколебавшись, дама подошла и остановилась напротив меня. Она ничего не говорила, а лишь рассматривала меня пристально, как афишу, и на ее лице (теперь я это видел) было написано беспокойство и страх. Я никак не мог понять, кто она. Дама, как дама. Не юная, видимо чуть за тридцать, но очень красивая, стройная, ухоженная. - Я могу вам чем-то помочь, мадам? - сказал я, чувствуя, что сия молчаливая сцена становится неприличной. Она чуть вздрогнула и произнесла срывающимся от волнения голосом: - Макс? Честно говоря, в первую секунду я испугался. Да, да, испугался сам не знаю, чего. Собственное имя, ныне почти истертое из памяти, разом затянуло меня в клокочущую воронку и потащило назад, туда, где пахло трупами, порохом, дерьмом. Впрочем, в следующую секунду я взял себя в руки. Право же, я ничего плохого не сделал. Если это был кто-то, знавший меня по прошлой жизни, это еще не повод тревожиться. В конце концов, даже нюрнбергских узников начали понемногу выпускать из тюрем, а уж на рядовых исполнителей, вроде меня, никто и внимания не обращал. Да и времени прошло не слишком много, чтобы я мог измениться до неузнаваемости, и пристальному, а тем более, женскому, взгляду не составило бы труда меня опознать. - Простите? - переспросил я. - Макс... Это ты? - сказала она по-немецки. При этом она подняла брови и прижала ладонь ко рту, словно заглушая вздох. - Мадам, мы знакомы? - начал было я... И тут я узнал ее. Узнал по этому жесту - рука ко рту и страдальчески поднятые брови. По спине пробежал холодок. В голове вспыхнуло видение: квартира, сотрясаемая взрывами бомб, ржавая муть в голове и во рту после тяжелой болезни, и ее глаза, полные слез от того, что ей пришлось услышать. - Хелена? Вот это был удар. Удар из тех, что настигают врасплох, когда ты меньше всего готов к этому. Удар, после которого все становится не важно. Стыдно сказать, но, кажется, я на некоторое время впал в прострацию. Вообще-то меня не так уж легко расшевелить. Мне казалось, все, что могло вызвать во мне живые эмоции, осталось в прошлом, дорогу куда я усердно забывал последние десять лет. Но, видимо, прошлое само решило навестить меня, и визит этот ошеломил меня до глубины души или того, что от нее осталось. Не помню, сколько я так просидел с открытым ртом и вытаращив глаза. Должно быть у меня был очень глупый вид. Из ступора меня вывел возглас Хелены: - Макс, дорогой, ты жив! Она выкрикнула это с таким отчаянием, словно была готова заплакать, а то и упасть в обморок. Я тут же пришел в себя, встал со скамейки и, подойдя к ней, взял ее руки в свои. - Этого не может быть, не может быть, - повторяла она, как в бреду. Я поглядел по сторонам. Вроде нас никто не заметил. - Хелена, - сказал я ласково, - Какой сюрприз. У меня слегка кружилась голова. Все было похоже на сцену из плохого фильма, вроде “Касабланки”, где все происходящее настолько неправдоподобно, что для того, чтобы хоть как-то примириться с этим, все убеждают себя в том, что это хорошо. Хелена впилась в меня своими пронзительными темными глазами, в которых читался страх и возбуждение, как будто она увидела призрак. Да, собственно, так оно и было на самом деле. Мы с ней -- два призрака прошлого, ожившие среди руин древнего некрополя. Символичнее не придумаешь. Мы стояли и молчали. Никто из нас не знал, как начать разговор. Я же, смешно сказать, порядком подзабыл немецкий. После войны любой человек, говоривший по-немецки вызывал подозрение, а то и рисковал быть побитым патриотично настроенными гражданами. Но это быстро закончилось. А вот привычка таиться осталась. - Прости, я не узнал тебя сразу, - начал я. - Я заметила тебя еще в трамвае, - слабо улыбнулась она. - Да, я так и понял. Мы снова замолчали. Хелена склонила голову, словно пыталась потереться щекой о свое плечо. - Я думала, ты погиб. - Можно и так сказать. Слушай, Хелена, давай уйдем отсюда. Здесь кругом гробы. *** Мы вышли из некрополя и сели в первое попавшееся на пути кафе. Кофе и блинчики нам подали почти сразу же. Разговор не клеился. Слишком много времени прошло, слишком странные и болезненные отношения связывали нас в прошлом. - У тебя акцент, - заметила она. - Я слишком давно живу во Франции. Сейчас я думаю, а смог бы я тогда сделать вид, будто не узнал Хелену? Сказать ей, что она обозналась и пройти мимо? Один мой друг в прошлом частенько пенял мне на мою медлительность. Возможно, он был прав, вот только ему его проницательность тоже не помогла. Странно, сейчас я вспоминаю эту встречу даже с тоской при том, что поначалу еле сдерживал панику. Я чувствовал себя объектом какого-то розыгрыша. Хелене, видимо, тоже было неловко. Прошло некоторое время, прежде чем она коснулась того, что действительно ее волновало. - Я искала тебя после войны. Мне сказали, что ты погиб. - Возможно, меня с кем-то перепутали. Тогда была страшная неразбериха. Мне пришлось бросить все вещи и документы и бежать во Францию. - Понимаю. Значит, ты не получал моего письма? Вот тут моя реакция меня не подвела. - Какого письма? На последнее письмо я тебе вроде бы ответил. Ты как раз уехала вслед за родителями в Баден. - Нет, не это. Я потом еще писала. Впрочем, уже не важно. Она выдохнула, как мне показалось, с облегчением. Я понял, о чем она говорила. То письмо, которое я прочитал и выбросил в последние дни в погибающем Берлине, было последним, что сотрясло мою душу. Самоотверженность и упрямство, с какими эта девушка добивалась меня, тогда была мне в тягость. Но она-таки сумела оставить зарубку на моем сердце, и совершенно неожиданно для меня эта зарубка вдруг засочилась. - Ну и где ты сейчас? - спросил я, стараясь казаться непринужденным. - Все там же, в Бадене. Родители умерли - папа пять лет назад, а мама вот, недавно. - Соболезную. Она сняла перчатки и положила руки на стол. На безымянном пальце сидело кольцо. - Да, я замужем, - сказала она, проследив за моим взглядом. Чтобы скрыть смущение, я попытался пошутить, но, кажется, получилось не очень. - Так ты теперь не фрау Андерс? - Нет. Теперь я фрау Гольденберг. - Твой муж еврей? - брякнул я. Хелена засмеялась. - А ты против? - Нет, ни в коем случае. Прости. Вырвалось. - Рейнхард не еврей, просто имя похоже. Он из баденских адвокатов. Ему от отца по наследству досталась юридическая фирма. Конечно, в войну ему туго пришлось. А после войны он чудом избежал ареста. Но, видимо, новые власти тоже подумали, что он еврей, поэтому его не тронули, хотя многих тогда сажали за малейшее подозрение. Рейнхард был так добр к нашей семье, давал деньги в долг, помогал оформлять документы. Без него мы бы не выжили. А потом он сделал мне предложение, и у меня не нашлось ни единой причины его не принять. Он очень хороший и порядочный человек. Хелена говорила, почти не глядя на меня, и теребила салфетку. И пока она говорила, я разглядывал ее. Да, она изменилась. Не постарела, а скорее повзрослела что ли. Уже не та нежная худенькая девушка, которую я встретил в бассейне, а шикарная дама, знающая себе цену. Густые волосы уложены по моде, лицо накрашено, но не броско, почти незаметно, как подобает истинным леди. Похоже, фрау Гольденберг жила обеспеченно. Ее муж, еврей он или нет, хорошо заботился о ней. - А еще у меня родился сын Роберт. Я зову его Буби. В этом году он пошел в школу. - О, поздравляю! Это замечательно. Она испытующе посмотрела на меня. - А у тебя что? - Что у меня? Я тоже женат. Моя жена - француженка. У нас двое детей. - Не может быть! - Почему же? Жорж и Франсуа, близнецы. Им недавно исполнилось по три года. Она замолчала, видимо, что-то обдумывая, а потом произнесла с лукавой улыбкой: - Значит, ты теперь респектабельный буржуа? - Ах, не смейся, Хелена. Всю сознательную жизнь я стремился выбраться из мещанской трясины, но, видимо, недооценил ее убийственной прелести. - Надеюсь, теперь тебе, по крайней мере, спокойно. Я ничего не ответил. Снова воцарилось неловкое молчание. Видимо, Хелена все-таки расстроилась. Она опустила голову и закусила губу. Ну а чего она хотела? Жизнь и так меня пожевала. Я должен был думать о себе. Неожиданно я услышал, как Хелена тихонько прыснула. Потом снова, чуть громче. Потом она запрокинула голову и засмеялась, прикрывая лицо рукой. - Чему ты смеешься? - недоумевая, спросил я. - Боже, это же просто чудо! - хохотала она. - То, что мы встретились с тобой, Макс. Подумать только, если бы сегодня я не собралась поехать в этот некрополь... Я и в Арле-то оказалась почти случайно. Нет, это не может быть просто совпадение. Это судьба. Мне кажется, за это нужно выпить. Как считаешь? - Прекрасное предложение, - с облегчением поддержал я и подозвал официанта. Через минуту нам принесли два бокала шампанского. Мы выпили за нашу встречу. - Прогуляемся? - сказал я, расплачиваясь. - Тут недалеко до Амфитеатра. Расскажешь мне про своего Буби. *** Когда мы вышли на улицу, небо заволокло облаками, и город с его домами из севеннского известняка сразу потускнел и посерел, как кожа смертельно раненого солдата. - Так как ты оказалась в Арле? - начал я, пока мы пробирались узкими улочками к маячащему впереди Амфитеатру. - Я же говорю, почти случайно. Все как-то навалилось в последнее время. Сначала мама умерла. Потом Буби пошел в школу. Муж все время на работе. Я так затосковала одна, что у меня пропал сон и аппетит. Муж решил, что мне нужно сменить обстановку и отправил меня в санаторий в Швейцарии. Но в этом санатории оказалось до смерти скучно. Одни старухи и их сынки-переростки, которых безуспешно пытаются женить. Вот я и решила немного изменить планы и прокатиться во Францию, благо рядом. Я спросила, куда бы можно было съездить, и мне посоветовали Арль. И, знаешь, как только я приехала, я сразу поняла, что здесь со мной должно случиться что-то необычайное! Мы вынырнули из путаницы улиц и попали на небольшую площадь, идущую вокруг цирка. Вблизи амфитеатр поражал воображение. Сверху похожий на голодно раскрытый рот миноги, он словно заглатывал тебя, целиком завладевая твоим вниманием. Каждому взирающему на его стены, он напоминал о сиюминутности бытия. Его камни помнили руки людей, не знавших ни автомобилей, ни газет, ни атомных бомб, ни газовых камер, при этом их творение вышло из схватки со временем даже более свежим и впечатляющим, чем здания, построенные полвека назад, но выглядящие на его фоне ветхими и убогими. К сожалению, нам не повезло. В послеобеденное время главная достопримечательность города кишела народом. Разноязыкие экскурсионные группы галдели, толкались и мешали проходу. Хелена жалась ко мне. Я взял ее за руку, чтобы ее на затерло в толпе. Мы скоро ушли оттуда, чтобы поискать место потише. В двух шагах от Амфитеатра располагалось Аббатство Св. Трофима. Мощная романская базилика с резным порталом, изображающим Страшный Суд, надолго заворожила нас. - Как думаешь, мы тоже будем гореть в аду? - неожиданно спросила Хелена, рассматривая причудливые барельефы тысячелетней давности. - Ты в это веришь? - Не знаю. С одной стороны, нет. Но с другой... Мы столько натворили. Мы, немцы, я имею в виду. Это не могло пройти бесследно. Не должно, невозможно. - Но ты-то тут при чем? Твоей вины здесь нет. - Нет, Макс, ты не прав. Мы все виноваты в равной степени, и те, кто убивал, и те, кто молча наблюдал за этим. До сих пор не забуду, что ты мне сказал тогда... Я стиснул зубы. Воспоминание о своей грубой выходке до сих пор царапало меня, даже сквозь прошедшие годы. Боже, зачем она это вспоминает? Но Хелена продолжала: - Я тогда глупая была, думала, что ты нарочно меня пугаешь, чтобы оттолкнуть. Ты был такой странный, но именно это мне в тебе и нравилось. В тот момент мне не хватило ума оценить твою честность. Во мне взыграла гордость, я хотела показать, что я сильная, что мне все нипочем, надоедала тебе. А ведь с твоей стороны это был крик отчаяния. Я вела себя, как дура. Потом, когда все ужасы открылись, мне было стыдно, что я немка. Хелена водила рукой по шершавым камням базилики и возбужденно шептала. Я попытался успокоить ее, сказав что-то невнятное в ее оправдание, но, кажется, она не услышала. Поток откровений было уже не остановить. - Ах, Макс, ты даже не представляешь, как я страдала. Я была на грани сумасшествия, то и дело порывалась ехать в Берлин к тебе. Родители, конечно, никуда меня не пустили, отобрали у меня паспорт и заперли в комнате. Это было полнейшее безумие. Они проклинали тебя за то, что ты встретился мне на пути. После войны я долго пыталась выяснить, жив ли ты. Но все мои запросы возвращались обратно. Потом однажды, кажется уже в 46-м, мне прислали ответ из Берлина о том, что ты погиб. Она всхлипнула. Я крепче сжал ее руку. - К тому времени мы уже обосновались в Бадене. Родители сказали, что не поедут обратно в Берлин. Да и куда? К развалинам нашего дома? А тут еще эта похоронка. Последняя надежда угасла... - И тогда ты приняла предложение Гольденберга, - закончил я за нее. Хелена молча кивнула. Что я должен был чувствовать? Ее рассказ всколыхнул во мне тяжелые воспоминания о последних часах, проведенных в пораженном ужасом городе, где на мосту, заваленном трупами, судьба сказала мне: встань и иди, - чтобы я отныне, как вечный жид, никогда не смог преклонить голову. За столько лет я кое-как научился справляться с этим чувством вечного и бесцельного блуждания, но теперь, когда рядом была Хелена, моя защитная оболочка угрожающе истончилась и грозила лопнуть. Потом она спрашивала меня про мою жизнь, жадно вслушивалась и тщательно взвешивала каждое мое слово на потаенных весах своей женской души. Я рассказал ей о своих послевоенных мытарствах, но без излишних подробностей. И не потому, что мне было, что скрывать, просто не хотел расстраивать ее без повода. - Так ты теперь управляющий фабрикой? - потянула она изумленно. - Громко звучит, не правда ли? На самом деле, фабрика совсем маленькая. Жалования хватает ровно на то, чтобы выплачивать ссуду за дом, да не оставить детей голодными. Но это гораздо лучше, чем то, чем я раньше занимался. Она не уловила моей иронии, даже не улыбнулась. Вместо этого она продела свою руку в мою и посмотрела на меня долгим и проницательным взглядом. Наконец, произнесла: - Все-таки, это чудо, что мы встретились. Я часто представляла себе нашу встречу, даже когда уже знала, что ты погиб. Не могла смириться. Очень странно работает память. Вроде бы, что приятного вспоминать о том времени? Война, разруха, смерть кругом... А все равно что-то хорошее было. Ведь правда? Я кивнул. Не хотел с ней спорить. На самом деле, будь это возможным, я бы с удовольствием забыл все, что происходило между тридцать девятым и сорок пятым. Но признаваться в этом сейчас было бы неуместно. Хелена говорила о своих чувствах, и буквально расцветала на глазах. Меня же всегда завораживали такие моменты человеческого преображения. А ведь каких-то несколько часов назад я не узнал ее в трамвае. Она улыбнулась. В этой улыбке вновь проступила та юная и нежная Хелена, которую я когда-то знал. Мое сердце внезапно сжалось от жалости к себе и к ней. Таким потерянным душам, как мы, только и остается, что выискивать из навозной кучи воспоминаний редкие крупинки золота и тешиться ими, иначе можно сойти с ума. Я улыбнулся в ответ и сказал со всей непринужденностью, на которую был способен: - Может выпьем чего-нибудь? Мне кажется, мы это заслужили. - О, да! Ужасно хочу напиться! *** Когда мы покинули обитель Св.Трофима, небо снова просветлело, солнце низко опустилось над городом и заливало его расплавленным золотом. Внизу лазурной лентой сверкала Рона. В городе начиналась вечерняя жизнь. В одном из популярных городских ресторанов мы заказали ужин и вино. Вино оказалось отменным, и, допив бутылку, мы взяли еще. Вскоре я почувствовал, как на меня нисходит мягкая, освобождающая волна опьянения. Нервное оцепенение, не отпускавшее меня все это время, постепенно стихало, я расслабился и понял, что, в целом, не так уж плохо провожу время. Хелена теперь уже не казалась мне Эринией, посланной мне мстительной судьбой в насмешку и назидание. Напротив, она была осязаемой и близкой, будто никуда надолго не пропадала. Как и прежде, она была чуткой и внимательной собеседницей, только теперь она вдобавок была зрелой и опытной женщиной, способной понять невысказанное и не драматизировать по мелочам. К середине второй бутылки наша неловкость окончательно улетучилась, и мы перешли к той стадии общения, когда можно просто болтать и не думать о том, что будет потом. - Ты все еще ходишь в бассейн? - спросил я, оглядывая ее стройную фигуру. Хелене явно было приятно мое замечание. Она кокетливо повела плечами. - Да, хожу. У Рейнхарда есть друг, директор Римских терм, он дает мне абонемент со скидкой. Когда родился Буби, я набрала десять килограмм. Можешь представить? Потом пришлось сгонять их в бассейне, чтобы прийти в форму. Надеюсь, заметно? - Ты прекрасно выглядишь. Даже лучше, чем раньше. Это была чистая правда. Хелена улыбнулась улыбкой сытой львицы, довольной и гордой. Я почувствовал легкое прикосновение ее ноги под столом. Меня бросило в жар. - Ты не первый, кто говорит мне это, - произнесла она загадочно. Я залпом осушил бокал. Интересно, куда это нас приведет? Потом мы гуляли по набережной среди праздной публики. Как герои Ремарка, мы ходили из бара в бар и пили все подряд. Краем глаза я заметил вчерашнего мальчика, несущего свою вечернюю вахту. Его взбитый кок и узкие джинсы мелькали у барной стойки и у парапета набережной. Но сегодня был не его день. Хелена не выпускала мою руку. Не привыкшая к алкоголю, она становилась необычайно веселой и смелой - то, что римляне когда-то патетично называли “in vino veritas”, а мы попросту “что у трезвого на уме, то у пьяного на языке”. Я уже догадывался, что у нее на уме. По ее блестящим глазам, по все более долгим прикосновениям и двусмысленным фразам. Похоже, она что-то вынашивала, но никак не могла решиться сказать открыто. Наконец, в очередном баре за рюмкой вермута она придвинулась ближе и, глядя мне прямо в глаза, сказала чуть заплетающимся языком: - Знаешь, что нам нужно сделать, Макс? Я знал, что она предложит, но для приличия все же спросил, что именно она имеет в виду. - Я думаю, мы должны с тобой потрахаться. Она победоносно смотрела на меня. Меня же восхитил столь точный выбор слова. Не “переспать”, не “заняться любовью”, а именно “потрахаться”. Слова женщины, готовой на все. - Ай-ай-ай, Хелена. Ты делаешь мне такие неприличные предложения, - покачал я головой с притворным осуждением. - Плевать я хотела на приличия! - внезапно разозлилась она. - Мне уже осточертело быть образцовой фрау. Всю жизнь я поступала так, как было прилично. Всю жизнь выходила замуж за тех, кого мне советовали другие. И что? Как видишь, счастливее от этого не стала. Мне нужно было это раньше понять, еще тогда... Она осеклась. Я понял, о чем она говорила. Она жалела, что не стала моей любовницей, когда это было возможно. Но в том-то и дело, что тогда это было невозможно. Сейчас, после четырех лет брака, я гораздо терпимее отношусь к идее секса с женщиной. Нет, не подумайте, я не изменил своей клятве, и моя любовь к сестре не умерла, хотя иногда мне кажется, что я единственный во всей вселенной, кто еще исповедовал и эту любовь, и эту клятву. После войны я не пытался связаться с сестрой. Нет, узнать, где живет фон Юкскюль, не представило бы большой сложности. Однако сразу после войны это было слишком рискованно, все бывшие нацисты залегли на дно и боялись поднять голову. У меня только-только наладилась жизнь во Франции. А потом я и сам передумал. Почему? Не знаю. Что-то подсказывало мне, что напиши я Уне письмо, ответа бы не последовало. А если она сама интересовалась мой судьбой, то ей, как и Хелене, наверняка прислали повестку о моей гибели. Так зачем ворошить погасшие угли? Иногда мне становится смешно и досадно на самого себя за это постоянство. Я напоминал себе сына наших соседей из Киля, умственно отсталого мальчика, который был до смерти привязан к своей старой кукле, и какие бы новые и красивые игрушки ему не предлагали, он с тупым упрямством отвергал их все и неизменно возвращался к своей замурзанной любимице. Грустная аналогия, ничего не скажешь. Знаете, тяжело жить, когда твоя любовь ником не нужна. От этого устаешь. Видимо, поэтому меня так потрясла пробудившаяся страсть Хелены. Страсть женщины, вознамерившейся взять реванш у жизни. Она так долго держала у себя в голове незакрытую тему и теперь была готова на все, чтобы поставить в ней точку. По взгляду и повадкам я понял, что в этот раз Хелена добьется своего. Мне было хорошо памятно ее упрямство. Почти такое же непреклонное, как мое. Наверное, это и свело нас вместе. Тем временем, Хелена продолжала, совсем позабыв о приличиях: - До сих пор не могу понять, чем ты меня так покорил. Ты ведь никогда не подпускал меня слишком близко. Чего я только не передумала. Не знаю, что за проблемы у тебя были тогда и почему ты не воспользовался мною, хотя я всеми силами давала тебе понять, что готова. Не скрою, мне было обидно. Я уж, грешным делом, подумала, что у тебя пристрастия другого рода, а я тебе нужна для отвода глаз. Но раз ты теперь женат и у тебя есть дети, значит никакой проблемы нет. Неужели ты и теперь откажешь? Она смотрела на меня испытующим ненасытным взглядом. - Нет, - только и сказал я. Все было понятно. Мы допили вино и вышли на улицу. Хелена повела меня к себе, она снимала квартиру в старом квартале. “У меня спокойнее, чем в отеле”, - сказала она. Шли молча по какой-то древней кривой улочке, едва освещенной горящими окнами. Я не знал пути, Хелена вела меня, шагая впереди слегка заплетающейся походкой. Время от времени ее заносило и мне приходилось поддерживать ее под локоть. Хелена хваталась за меня, как ребенок, который учится плавать, и в темноте я ощущал жар ее тела и дрожь оледенелых рук. На лестнице мы столкнулись с соседкой, по-видимому, страдающей бессонницей. Старуха проводила нас злобным взглядом. Хелена была в восторге. - Потом будет всем рассказывать, что я гулящая женщина. Зайдя в квартиру, Хелена включила свет и с видимым облегчением скинула туфли. - Проходи, не стесняйся, - сказала она, раздеваясь. - Тут никого, кроме нас нет. - Ты снимаешь всю квартиру? - Нет, только одну комнату, но хозяйка в отъезде. Кстати, она любезно разрешила мне пользоваться своей кладовой. Хочешь чего-нибудь от хозяйских щедрот? Я с удовольствием согласился. Мы прямиком направились на кухню, где в узкой нише располагалась небольшая кладовая. И правда, чего там только не было! Мы были похожи на двух подростков, дорвавшихся до сокровищ отцовского бара. Меня особенно впечатлили запыленные бутылки с домашним вином, которые, подобно римским легионерам, плотно сомкнули свои ряды на антресоли. Хелена предоставила выбор напитка мне, и я снял с полки бутылку кальвадоса. Терпкая яблочная водка обожгла нёбо и потекла огненной струей по пищеводу. Хелена задохнулась и закрыла рот рукой, пережидая пожар. Потом вдруг порывисто подалась вперед, приблизилась ко мне вплотную и обвила мою шею руками. Я все понял. Отставив в сторону рюмку, я медленно провел ладонью по ее щеке, волосам, наклонился и поцеловал в губы. Хелена замерла на мгновение, словно не веря своим чувствам, потом протяжно выдохнула и уронила голову мне на грудь. Где-то в глубине ее тела гулко билось неспокойное сердце. Не скрою, даже несмотря на количество выпитого, мне было немного не по себе. Впрочем, мне всегда было не по себе от близости с женщинами. Слишком много запретов я когда-то сам себе поставил. Но здесь, с Хеленой, примешивалось еще и горькое чувство вины, и не до конца забытая и вновь пробудившаяся нежность. Пожалуй, из всех женщин, что когда-либо посещали мою жизнь, она единственная любила меня по-настоящему, не требуя ничего взамен. И именно ее любовью я пренебрег. - Хелена, ты простишь меня? - спросил я в порыве раскаяния. - За что? - встрепенулась она. - Не знаю. За все. - Нет, не прощу. Хочу, чтобы ты всю жизнь мучился угрызениями совести. Так тебе и надо, негодяй. - Да ты жестокая. - Я жуткая стерва. Тебе повезло, что ты на мне не женился. Я могу испортить жизнь любому. Ведь ты это еще тогда понял, и вовремя слинял. Так? - Что ты такое говоришь? - начал я, стараясь скрыть смущение от того, что меня раскусили. - Да ладно, ничего. - Я просто хотел... - Тссс. Молчи. Она приложила палец к моим губам. В комнате Хелена не хотела включать большой свет, но я сослепу налетел на какую-то мебель, так что во избежание дальнейших увечий, пришлось зажечь ночник. В его оранжевом свете обнаженная Хелена выглядела пленительно и жутко. Лицо с резко очерченными тенями походило на маску, сквозь распущенные по плечам волосы выпукло торчали розовые соски. Я зачем-то вспомнил, что моя жена, воспитанная в строгих католических традициях, и к тому же, потерявшая после родов свои девичьи формы, всегда стеснялась раздеваться при мне, и наши редкие с ней соития происходили в кромешной темноте и молчании. Хелена же, казалось, знала, насколько она прекрасна, и упивалась своей бесстыдной языческой красотой. Полубогиня, дочь Зевса и Леды, погубительница Трои. Ты пленила Париса и Менелая, за твои прелести бились лучшие мужи двух народов. Ужели и мне, преступнику, гонимому неусыпными Благоволительницами, случится пасть к твоим ногам? Я вдруг почувствовал, что время остановилось, а мир за пределами освещенного оранжевым светом пространства, подернулся зыбью и перестал существовать. Прошлое потеряло надо мной власть. Я был свободен. И тогда я заглянул в черные от страсти и ожидания глаза и коснулся ее. *** В щель между шторами просочился бледный луч и разбудил меня. Я нашарил в кармане свисавших со стула брюк часы. Четверть шестого. Хелена тихо вздохнула и повернулась на другой бок. Я замер. Нет, не проснулась. Тем лучше. Через три часа отходит мой поезд. Я должен успеть на него. Тихо чтобы не разбудить Хелену, я сгреб свои вещи и вышел одеваться в коридор. Голова гудела от выпитого накануне. Хорошо было бы умыться и прихватить с собой начатую бутылку кальвадоса, но я не стал этого делать, чтобы не поднимать лишнего шума. Натягивая штаны, я бешено прокручивал в памяти все, что говорил вчера. Вроде бы я так и не назвал ей ни своего нынешнего имени, ни адреса, ни времени отправки поезда. Даже если она будет спрашивать в отеле, вряд ли она что-то узнает обо мне. Вчера после того, как все закончилось, магия рассеялась до обидного скоро. Не знаю, каков был мой личный вклад в тот бурный оргазм, которым разразилась Хелена. Мне всегда казалось, что женский оргазм — это единоличное достижение женщины, в котором мужчине отведена скромная роль, а главную выполняет ее воображение. На пике момента это божественно прекрасно. Зато после, словно святой дух покидает ее тело, оставляя тебя наедине с бренной оболочкой. Так случилось и в этот раз. Я лежал в постели с самой обычной женщиной, эгоистичной и навязчивой. Хелена долго не могла заснуть, тормошила меня, донимала разговорами. Ненавижу разговоры после секса. Это пошло и утомительно. Хелена же говорила такие чудовищные вещи, что мое решение бежать созрело еще до того, как я заснул. Без тени сомнения она говорила о том, что не любит своего мужа, что, если бы не сын, давно бы с ним развелась и вышла бы замуж за меня, ну или в крайнем случае, стала бы моей любовницей, ведь мы созданы друг для друга, строила дикие планы наших будущих встреч. Ей и в голову не приходило узнать, готов ли я ради нее на такие же жертвы. Увы, это не входило в мои планы. Да, возможно, вы скажете, что убегать вот так, без объяснений, как вор, недостойно, однако в тот момент мне так не казалось. Не кажется и сейчас. Я слишком дорого заплатил за свое нынешнее спокойствие, и никакой женщине (или мужчине) не позволю нарушать его. На лестничной клетке я снова столкнулся с давешней соседкой. Я поздоровался с ней. Она не ответила и проводила меня злобным завистливым взглядом. *** Поезд из Арля выехал по расписанию. Максимилиан Ауэ покидал город без сожаления, надеясь более никогда сюда не возвращаться. Ему не хотелось думать, что будет, когда Хелена проснется и не обнаружит его рядом. Он не знал, что в эту ночь один из миллиона его сперматозоидов, преодолев полосу препятствий влагалища и цервикального канала, проник в полость матки, протиснулся через извилистые ходы фаллопиевых труб и соприкоснулся с яйцеклеткой. Через три дня по неизвестным природе причинам зигота разделилась надвое, прикрепилась к мягкому ложу эндометрия, и каждый из сгустков клеток начал развиваться в отдельный плод.