Назначение рядового Тэлбота

Рядовой Тэлбот этого не планировал. Даже настроение было неподходящее — впереди по песчаной дороге двигалось несколько груженых грузовиков, и ему пришлось добрых полтора часа глотать пустынную пыль. Но он все-таки прибыл вовремя — британский самолет только что сел. Стряхнув песок с картонной таблички, Тэлбот пружинисто побежал к терминалу и успел развернуть ее как раз перед выходом первых пассажиров. Мало ли кем она могла быть, Элла Кларк, — ящик с ее микроскопами он встретил еще накануне и доставил на раскопки, прямо к ее новому блок-модулю. Но когда она вышла из стеклянных дверей, Тэлбота словно обдало свежим, звенящим потоком. Все в ней было какое-то светлое, живое, удивительно присутствующее в реальности, и Тэлбот сам не понял, как мгновенно преобразился, словно отпил от ее живительной сущности, и этот глоток разбудил в нем новую, вдохновенную силу. Еще даже не успели дойти до машины, а он своей бодростью и деликатным вниманием уже вполне обозначил обуявший его пыл. Все случилось будто само собой — Элла весело улыбалась ему и позволяла, иронично сверкая зелеными искрами, но, конечно, не принимала всерьез. Ей нравилось, что Тэлбот, увлеченно и с нежным, еще мальчишеским трепетом отдается ее чарам, при этом оставаясь наравне, сохраняя мужское покровительство, что он много улыбается и не стесняется обнаружить, как ему приятно ехать с ней в открытом джипе, по пекущему песку. Нравилось, что в своем порыве он остается чутким, не переходя границу, и искусство, с каким он размывает их неравное положение (не только по старшинству звания, но и ввиду их разницы в возрасте), всякий раз удивляло ее осторожным тактом. Нравилась забота, с которой он, не спрашивая, угадывая по ее еще только формирующемуся желанию, вытянул из походного холодильника бутылку воды и, прежде чем передать, отвернул крышку. Элла еще раз взглянула на его светлое, выразительное лицо, на короткие, но уже чуть завитые каштановые пряди, и тихая, созерцательная нежность разлилась в ней. — Сколько тебе лет? Тэлбот коротко стрельнул глазами, тыльная сторона его ладони порывисто коснулась щеки, выражая стремительность мысли — в подвижности его черт, в его непритворности сияло первозданное, чудное очарование, о котором сам он еще не знал. — Ну вот, дошли! — произнес он с рассудительным, спокойным нажимом. — Спрашиваете меня, как мальчика, я вам как мальчик не стану отвечать. Вот вы бы спросили в тревоге, когда б от этого что-то важное зависело. Например, случись бой — разрешено ли мне выдать автомат. Или — могу ли я в ресторане вам вино заказать, — он со значением повернул голову и упер в нее черный, отечески обнадеживающий взор. — Вы не тревожьтесь, автомат мне можно, со мной не пропадете. Элла лукаво вскинула бровь и перевела взгляд на пылящую дорогу под белым солнцем. Ее мысль заскользила дальше, и Тэлбот снова уловил, как она от него далека, несмотря на связывающий их, довольно личный разговор. Она, конечно, оставалась неприступной, только играла с ним, именно что как с мальчиком. Это было естественно, он не досадовал. Тэлбот отметил, как красиво по ней льет солнце, отсвечивая по бежевым тонам одежды, воспламеняя медный, совсем рыжий цвет пушистых волос. У ее губ проступила задумчивая горькая складка, и его вдруг сжало от какого-то острого осязания ее здесь, рядом с ним, такой отъединенной, такой закрытой, хотя и смеющейся. Он попытался почувствовать ее, прикоснуться к ней мембраной своего внемлющего существа, чтобы отозваться на ее колебание, ощутить ее мир. Вся она стала ему вдруг хрупкой, священной. — Если бы я решала, то предпочла бы оставить тебя без автомата, — отчужденно произнесла Элла. Тэлбот внимательно поразмыслил над краской этого голоса и траекторией ее мысли. — Как же бы я тогда вырвал вас из рук врага, — ответил он сосредоточенно, глядя на дорогу. Элла снова вернулась к прежней игривости: — А зачем? Я, быть может, коварный разведчик, со своим собственным хитрым планом. Тэлбот окинул ее пристрастным взором и вздохнул: — Ну это вы как знаете. А я все равно буду за вами присматривать. Брови его сыграли неуловимый, прелестный танец, и Элла добродушно рассмеялась. *** Весь день, весь вечер она не шла у него из головы. Конечно, они говорили вздор, и Тэлбот понимал, что, потакая игре, Элла взаимодействовала с ним только своей внешней, поверхностной частью. Он же чувствовал в ней и другое, и это другое ему хотелось узнать в ней. Тэлбот сидел на склоне холма, у границы лагеря, глядел на реку и теребил в пальцах былинку. Солнце садилось. За его спиной раздались вкрадчивые шаги, рядовой поднял голову. — Здесь оно выглядит в три раза больше, — отозвалась Элла и присела рядом с ним на срубленный ствол. Ее матовые плечи светились в сумерках, Тэлбот отвел глаза, снял с себя китель и накинул на них осторожным и быстрым движением, стараясь не прикоснуться. — Оно обманчиво. Вы скоро увидите, что с темнотой быстро холодает. Как обустроились? — Полопались предметные стекла, наверное, от жары, пришлось заказать новую партию. В остальном — порядок. Тэлбот нахохлился и походил желваками, мысленно сетуя на то, что не проследил за ее ящиком. Должно быть, солдаты оставили его во дворе, на солнцепеке. Он снова взглянул на нее, из темноты, протяжным, серьезным взором. Элла тихо улыбалась, и ему бросилась в глаза отчетливая, решительно вылепленная форма ее полного рта. — Я отвезу вас в почтовое отделение, оно в городе. Почта приходит дважды в неделю, по понедельникам и четвергам. Элла, конечно, заметила, где остановился его взгляд, пусть даже всего на мгновение. От накинутого на плечи пиджака пахло песком и травой. — Как давно ты здесь? — спросила она, оглядывая его косым, беглым взором, намеренно не поворачивая головы. — Три месяца. Надо было подготовить все к вашим работам. Здесь неплохо, вы скоро привыкнете, — Тэлбот снова посмотрел на нее, в некоторой нерешительности, набрал воздуха, и, не будучи точно уверенным в дозволенности своего вопроса, произнес: — Семья, наверное, будет по вам скучать? Зеленые глаза Эллы прищуренно и прямо легли на него, она выдержала терпеливую паузу. — Дочка будет точно, но она уже взрослая. Как ты, — поддавшись неясному любопытству, она снова поинтересовалась: — Сколько тебе? Тэлбот перенесся на новую, рисковую волну, схватил зубами былинку и чуть откинулся назад, упираясь ладонями в землю, чтобы лучше ее видеть. — Ну что же вы так неделикатны. Я бы вот ни за что не спросил, сколько вам, — он убедительно приподнял брови и поводил былинкой. — Мне сорок восемь, — ответила Элла, глядя на него открыто, спокойно. Тэлбот сумел не отвести глаз, однако на секунду задержал дыхание и подумал, что это ровно вдвое больше, чем ему самому. Элла заметила, как стебелек в его зубах перестал шевелиться, и ее губы поплыли в ласковой, немного печальной улыбке. — Все правильно сейчас подумал. Тэлбот вытащил изо рта стебель и, доверяя еще только своему настрою, внутреннему велению, еще толком не зная, во что сложатся его слова, серьезно проговорил: — Да, за то, о чем я только что думал, вы бы влепили мне по щеке, это точно. Он так и замер, прямо уставившись на нее, с несколько лихорадочным блеском. Элла выдохнула в тихой усмешке, не то снисходительно, не то раздосадованно, и ее взгляд укатился на круглое, почти совсем уже скрывшееся солнце. Она поднялась, вернула китель и направилась назад в лагерь. *** Следующим утром, после завтрака, он проскользнул в главный корпус. Вообще-то, сюда ему было нельзя, но командные офицеры только начали съезжаться, и в этом хаосе его вольность навряд ли привлекла бы внимание. Тэлбот, помогавший с самого первого дня, легко нашел выдвижной ящик с личными делами, долистал до папки со своим именем и быстро вытащил ее, заперев все, как было. Он успел резко затормозить перед открывающейся дверью и проворно шагнул назад, когда та отворилась, и рыжее сияние волос Эллы облило его, застигнутого врасплох. Повинуясь логике, скорее лениво, чем воровски, и уже ощущая свое разоблачение, Тэлбот медленно опустил руку с папкой и слегка завел ее за бедро, внешне, однако, сохраняя достоинство. Элла, разумеется, уловила его движение и красноречиво задержала на папке внимание. — Что это вы, рядовой Тэлбот, начинаете день с должностного преступления? — Для поддержания тонуса, мэм, а то в этой скучище без должной закалки недолго утратить бдительность. Элла не смогла сдержать широкой улыбки, как и наслаждения своей всецелой властью. — Но вас же за это отдадут под трибунал. Тэлбот облизнул губы, раздумывая и, в общем, признавая ее правоту. — В любом случае, дело будет того стоить, — он пристукнул каблуками и выжидающе замер. Элла медленно подалась вперед, обхватила запястье его отведенной руки и потянула ее вместе с папкой к себе. На секунду нейроны Тэлбота потеряли связь и он беспомощно окунулся в ее запах, в ее ослепляющую близость. Потом — нашел себя, стоящим смирно, с выставленной перед собой папкой. Элла испытующе наблюдала, как рядовой Тэлбот раскрашивается румянцем, потом снова прикоснулась к его пальцам и чуть опустила их, чтобы сжимаемое ими дело показало надпись на обложке. — Тони, — произнесла она новым, шершавым и протяжным голосом, подождала еще немного, и, уже без стремления мучить, негромко добавила: — Верни ее, обещаю, я не стану смотреть на твой год рождения. Тэлбот мысленно сразился с противоречиями, взглянул на нее недоверчиво, но с надеждой, по-прежнему недвижимо держа папку перед собой. — Обещаю, я не стану, — ласково повторила Элла, уже совсем разоружившись, приблизилась и провела теплой ладонью по его уху и волосам. Так он и стоял, прямо вытянув голову, не шевелясь, и теперь порадовался, что военная выдержка и этот вытренированный ступор не дали ему смягчиться, утратить самообладание. Без дальнейших проволочек он повернулся на пятках, вернул папку на место и вышел из помещения. *** Тэлбот чувствовал себя настоящим кретином. Он был уверен, что теперь Элла уж точно принимает его никак иначе, чем за смешного мальчишку, и сам начинал себе таким казаться. После обеда он смог воплотить свое разочарование в труд: солдаты таскали газовые баллоны, перемазались, как черти, и воняли маслом. Ясно, что не могло обойтись без постоянства закона подлости, так что, когда дело было в самом разгаре, запыхавшийся, уставший, в поте и черных разводах на голом торсе, он заметил, как Элла прошла мимо, к корпусу археологов, скользнув по нему, волочащему баллон, быстрым взглядом. На следующие двое суток его назначили в город, встречать и грузить оборудование. Тэлбот в жизни никогда столько не работал мышцами, как в эти три дня, и радовался, что не остается сил ни на какие мысли, хотя неосязаемое присутствие Эллы сделалось теперь его постоянным спутником. Тэлбот знал, что, погрязнув в своем мучительном тяготении, осознав свое положение на краю пропасти и, вероятно, свое скорое, неминуемое падение в нее, теперь он больше не мог быть тем задорным, смеющимся пацаном, который встречал Эллу в аэропорту. Теперь в ее присутствии он умел быть только замирающим, ждущим, не по-мужски отдающимся чужому произволу, но что он мог сделать? Что ему оставалось делать? По возвращении, вечером, сначала он решил прямиком отправиться спать, но мысль о том, что сейчас, спустя три дня, он наконец сможет увидеть Эллу, изводила его. В конце концов, он вышел из душа, причесал волосы, надел свежую рубашку и отправился в столовую. По воскресным вечерам в столовой устраивали что-то вроде клуба. Были напитки, кто-то играл в карты, кто-то — на гитаре, народ собирался в кучки. Теперь лагерь почти укомплектовался, и Тэлбот видел много незнакомых лиц. Он взял себе колу и присел на подоконник, в стороне. Сердце его застучало, когда между чужими спинами он увидел Эллу, волосы ее были высоко схвачены, зеленое платье — перевязано ремешком. Она всегда двигалась, словно лодочка, с плавностью и грацией, и держала себя благородно, даже когда весело смеялась ему. Всегда сохранялось в ней что-то заповедное, глубокое и далекое. Тэлбота обдавало пенными волнами, он старался не глазеть и медленно отпивал из холодной бутылки. Скоро она заметила его и, спустя время, подошла, не спеша, улыбаясь. Она не стала ничего говорить, просто присела рядом и принялась рассматривать людей. Тэлбот так же не знал, что сказать, все его фразы казались ему или безнадежными, или смешными, и он сердился, что больше не мог быть тем собой, какого она узнала, с которым ей было приятно. Потом течение его мысли сместилось, и он попытался представить, каково ей здесь, за тысячи миль от дома, одной, хрупкой женщине, в незнакомом, чужом месте. — Как ваши дела? — спросил он просто, даже сам удивился, что не составил фразу заранее. — Сегодня ваш пятый день. Привыкается? Элла повернула к нему лицо и хотела ответить, но ее отвлек бравый оклик коллеги, высокого матерого блондина, почти панибратски, как показалось Тэлботу, назвавшего ее по имени. — Нам не хватает четвертого в партию, пойдем к нам, Элла! Она кивнула, обещая, но давая знак, что еще задержится. Тэлбот уже сложил обойму и хотел было выстрелить: “Вообще-то, она беседует”, но сдержал себя, рассудив, что к хорошему это не приведет, а ему не следует петушиться. — Ничего, привыкается. Сейчас самая прорва работы. Тэлбот покивал, глядя в толпу стеклянным взором, и больше не смог ничего добавить. Подождав еще немного, Элла оставила его. *** Следующим утром Тэлботу было поручено отвезти лейтенанта в город. Подавая машину, первой он увидел Эллу (если вообще что-то еще увидел, кроме нее). Лейтенант уступил ей пассажирское сидение, сам устроился на заднем. — Нужно забрать мои стекла, — объяснила она, легко опускаясь, поправляя светлые брюки на коленях изящным, привычным жестом. Тэлбот ехал и все время держал в поле зрения ее фигуру справа, отмечал, как она перекладывает ногу на ногу, как пальцы ее перебирают застежку портфеля. Ее существо ложилось на его мир и пекло до боли, но Тэлбот с удовольствием бы ехал и ехал в этой машине, до конца своей жизни. Лейтенант не переставая трещал на заднем. Было очевидно, что природой этого красноречия является его желание произвести впечатление на даму, заискивающее в попытке снискать ее расположение. — Ах, кстати, — он встрепенулся и хлопнул по плечу сидящего впереди Тэлбота. — Нам нужен кто-то в штабе, в городе, я подумал, что назначу тебя ответственным, раз ты все тут уже выучил. Элла приложила усилие, чтобы поместить на Тэлбота свой внимательный взгляд незаметно, но стремительность, с которой тот взглянул на лейтенанта в панорамное зеркало и беспомощно раскрыл губы, уязвила ее сердце. — Сэр… — только и мог выговорить рядовой, бесправный спорить с вышестоящим чином. В этом “сэр” было столько спрятанного, беззащитного отчаяния, что Элла еще раз посмотрела на Тэлбота и еще раз обдумала положение вещей. Затем она элегантно и просто обернулась, улыбнулась лейтенанту и беспечно произнесла: — Не отправляйте рядового Тэлбота, мы с ним так хорошо ладим. Это меня очень расстроит. Лейтенант, польщенный тем, что его власть могла оказать даме услугу, залился краской и, перемежая смешками, выразил свою покорность ее желанию. Тэлбот держал ледяными руками руль, вперившись в дорогу, осознавая, что только что произошло. Элла угадывала его мучительность по напряженному, по-детски непритворному лицу, и линия, в которую складывались его густые брови, его углубившиеся ямочки над переносицей, заставила ее осознать, что, не будь сзади лейтенанта, она, пожалуй, не удержалась бы и прикоснулась к нему каким-нибудь гладящим, ласковым движением. Она провела по глазам ладонью и отвернулась к пустынной дымке на горизонте. *** Лейтенант отправился в штаб, Тэлбот припарковался неподалеку, у почты, и помог Элле перенести посылку. — Мне нужно вымыть руки, — она отряхнула с них пыль и принялась озираться в надежде найти открытое кафе. Тэлбот указал рукой и открыл перед ней дверь в маленькую закусочную. Пока Элла мыла руки, он раздобыл колу и апельсиновый сок — заметил, что она пила вчера в столовой. Они отошли к окну и вгляделись в горячую улицу, делая маленькие глотки и переводя дыхание. Тэлбот не знал, была ли ее защита продиктована ее собственным желанием, или только жалостью, потому что она, конечно, пожалела его, за эту беспомощность, за мимолетный испуг, который он не сумел скрыть. Он отстранился от окна, повернулся к ней движением явным, дающим понять, и рассматривал ее напряженно, задумчиво, пытаясь сначала представить, что ею движет, а потом просто наблюдая ее, проводя взглядом по ее безмятежным чертам. Заметив его посыл, некоторое время она медлила, притворялась, будто не видит, затем так же повернулась к нему и смотрела, на эти сведенные брови, на чуть вздернутые в тревожном предвидении губы, на впадину, возникшую под ними — в его одухотворенном лице смешивалась уязвимая, детская ранимость и мужская, совсем взрослая решимость, вернее, решённость — он не пробовал, не играл, точно знал, чего хочет, и, продолжая осторожно наступать, не теснил ее. Граница его уважения к ней и его чуткости никогда не подходила к черте дерзкой, и в этом ощущалось его честное, его чистое существо. — Элла, — выговорил он медленно, впервые назвав ее по имени, и она, конечно, поняла, как он сейчас испытал силу этого владения, как он только что первый раз позволил себе произнести это слово, словно вдел свою руку в ее перчатку, спокойно, тихо, без страха. Тэлбот кивнул в сторону окна и пояснил: — Лейтенант вышел. *** Он ворочался в постели, ощущал свою одержимость, как химический реагент в теле, знал о своей неспособности противостоять ему. Элла, Элла, каково ей, что случается в ее голове? Откуда ему знать, что сможет быть с нею осторожным, сможет быть чутким, никогда ему еще не доводилось проверить, узнать себя. Наверное, она играется с ним, от скуки, забавляется, тут же забывая, как только он выходит за дверь. И пусть, и пусть, — перебивал он себя. Пусть делает, что хочет, — без разницы! Пусть потешается надо мной, преданным ей, перед ней бессильным, смешным. Сколько она намотала таких на палец. Здесь, от безлюдья, будет чем развеяться. Он сжимал голову в ладонях и видел перед собой ее лицо, плавный перекат ее шага, ее неуловимую, потаенную суть, которую он чувствовал в ней, но еще не знал. Он вспоминал мимолетную их, странную близость, которую она позволяла, становясь с ним вдруг прямой и искренней, но даже в этой прямоте он, конечно, чувствовал, что не прикасается к ней. Утомленный, жаркий, он выбрался из кровати, натянул штаны и взял большой переносной фонарь. Три часа спустя, бегом, вернулся в ночной лагерь, неся охапку ветвей с мелкими розовыми цветами, похожими на пену — он давно заметил дерево, растущее у обрыва, даже издалека оно будто пылало дрожащим пламенем. С любовной аккуратностью составил в графине букет и принес к двери ее блок-модуля. Вход располагался сбоку, вне поля зрения, так что он не мог скомпрометировать ее ни перед кем. Проспав оставшиеся три часа, Тэлбот отправился в гараж — вчера во время поездки на ось намоталось целое семейство перекати-поля, нужно было избавиться от него. Он провел сорок минут внизу, под днищем, катаясь голой спиной на подвижном мате и обрезая колючие ветки. Из-под машины торчали только его согнутые коленки. Наконец, закончив, он выкатился, и увидел ее, прислоненную к двери, стоящую, по-видимому, уже довольно долго, молча наблюдающую за ним. Тэлбот попытался ретроспективно проследить в уме, не делал ли чего неподобающего за это время, но успокоился тем, что его руки были постоянно заняты. Он сел и вытер предплечьем пот со лба. — Это Adenium obesum, они ядовитые. Тэлбот растерянно раскрыл рот и вгляделся в нее встревоженно. Элла бросила какой-то тюбик. — Для твоих рук. *** Руки Тэлбота почти не пострадали. Вероятно, он был бы даже рад, если бы у его страдания появилось какое-то физическое воплощение, хотя лучше бы он мог просто сложить с себя голову. В каком-то смысле, именно это и произошло вечером. Пересекая лагерь, он заметил Эллу, несущую полное воды ведро, и изящность ее фигуры, сдавшаяся тяжести, поразила и возмутила его. Тэлбот рванул по склону, стремительно набирая скорость. В спустившихся сумерках, в тени разлапистого дерева он не увидел перекладину, поддерживающую проводку, и впечатался в нее лбом. Его вырубило мгновенно. Сначала он различил только яркий свет, следом на нем — рыжее, солнечное пятно, вскоре сформировавшееся в волосы Эллы, которая наклонилась, чтобы снять с его лба влажное полотенце. — Что случилось? — удивленно спросил он и попытался подняться, но Элла не позволила, повелительно прижав ладонь к его груди. — Ты налетел на доску. — Кто перенес меня? — Я попросила рядового Уоттса из соседнего блока. Тэлбот следил за ее лицом. Элла подбирала полотенцем влажные капли с его лба, и по ее медлительности он различал, что у этого движения существует какой-то иной, сопровождающий подтекст, делающий его задумчивым и долгим. Она вдруг показалась ему в этой задумчивости очень хрупкой, будто то, что он подспудно чувствовал в ней, теперь стало к нему совсем близко. Элла поднялась, чтобы закрыть окно — нужда в свежем воздухе себя утолила, а ночной ветер становился все холоднее. Она вытянулась над диваном и затворила ставень, опустила ручку. Заправленная рубашка на ее талии последовала за движением, и ее кончики высвободились из-за ремня. Тэлбот наблюдал это, наблюдал линию ее пояса, выгиб ее спины, то, как ее торс чуть разворачивается, прилагая усилие. Он поднял ладонь и плотно накрыл ее бедро, чуть направил, обращая ее спиной, и надавил. Находясь в шатком равновесии, Элла не могла сделать ничего иного, кроме как подчиниться этому движению. Она мягко села на край дивана, касаясь бедром его бедра, чувствуя обхватывающую ее руку. Она хотела повернуться, чтобы взглянуть на Тэлбота, но ее положение позволило взгляду достать только до его живота в просвете расстегнутой рубашки. Элла остановилась, ожидая, и он услышал в ней это ожидание. Его рука проскользила выше, обняла ее и привлекла к себе. Элла осторожно опустилась рядом с ним на диван, ее голова легла на плечо Тэлбота, а ладонь тихо устроилась на его груди.