Гимн красоте

      - Замерев, не дыша, вы стоите над пропастью. Ветер, что есть сил, толкает вас в спину, волосы, как их не забирать, выбиваются и бьют по лицу. Шаг до беды, но воздух так вкусен, а рассвет красит Двуглавую гору пурпуром и марганцем.       Ситар бьется в руках водопадом и ветром, «Туманностью Скорби», песней народов Замусы. Трагикомическую байку о том, как зазевавшаяся Ирем одним чудом (стараниями проходившего мимо Абдула, позже ставшего штурманом «Хепри») не оказалась звездой главного альгольского рабовладельческого аукциона, сменили описания диковин систем Альгольской тропы. Практиковать мематургию посреди «Алькамаара» Ирем не рискнула бы, но знала многие средства, чтобы погрузить гостей в историю.       Выступление она готовила с того дня, как совершила свой первый межзвездный прыжок. Первая нота родилась в криокапсуле – звук закрывшейся крышки, застрявшего вдоха. Вторая, третья, вся мелодия после – чувство свободы и страха, ведь всегда есть риск выдоха вовсе не сделать.Музыку эту Ирем играла везде, где хотели слушать. А в Горизонте, жадном до впечатлений, как пустыня до воды, возможности отточить свои навыки представлялось предостаточно.       За год странствий истории множились, материал копился, мелодии, как пестрые нитки ковра, ткали единый концерт. Собирала Ирем и реквизит – костюмы и инструменты, памятные вещицы и предметы искусства. Но они не ноты, выжженные в душе и мышечной памяти. Вещи сгорели вместе с «Хепри» на Одаконе.       Ирем выручила наставница Терпсихора, ссудившая бывшую ученицу изысканными храмовыми нарядами. Наставница, вместе с директрисой Академии следившая за злоключениями Ирем на ее канале, безжалостно указали на недостатки программы и прогнали репетировать в с детства знакомые залы. Вечером пятого дня Терпсихора довольно кивнула и протянула Ирем шелковистый листок.       Пригласительные в «Алькамаар», самый дорогой ресторан «Кориолиса», не были вычурными. Простой кремовый лист, где от руки написано место и время, а также развлекательная программа вечера.       «Ирем дин Эвсиди. Гимн красоте».              Мало что захватывало дух так, как открывавшийся сквозь прозрачный купол «Алькамаара» вид Куа. Подернутая облаками и дымкой, сине-зеленая, живая планета переливалась в космической черноте как драгоценный самоцвет. Купались в солнечном свете моря, моргали из тени огни городов, поясом невесты сомкнувшись вокруг экватора Куа. Таких декораций не испортить ничем, но легко затеряться, даже на мгновение умолкнув.       Впереди тишины были минуты.       Космос, как и странствия, и сама красота, это история восторга, но и история потерь. Каждый задержавший дыхание, делающий шаг в пустоту…       -… замирая на вздохе в блеклых нестабильных вратах, может очнуться с легким, пробитым рейкой от камеры, ослепнув от сигналов тревоги. Быть может, проще ему было не просыпаться. Умереть, замерев. Но кто знает, но не стал ли бы корабль еще одной железной молчаливой гробницей в космической тьме?       Тишина в ее пальцах скорбит и жалеет, сгорает метеоритным дождем в облаках Одакона.       - Каждый на корабле, пусть на день или цикл, спутник, друг и семья. Человек, назвавшийся Абдулом, ошибся, неверно проложив курс. Спутник, путавшийся, откуда он родом, любил веселые песни и варил лучший плов на Горизонте. Друг, чья спина исполосована шрамами, никогда не оставлял нас в опасности. Брат, чья могила на мертвой планете, последний вздох свой потратил на то, чтобы мы жили.       И могли петь гимн красоте.       Музыка стихла, умерев у Ирем на коленях. Упавшая с лица капля разбилась, утонув в оглушительном прибое слез и хлопков.              Ночная стража подходила к концу.Комнаты тетушки в отеле на Шпиле тонули в подношениях –роскошных букетах и подарках разной степени пошлости. Золоченые фрукты, фривольные статуи, пузатые вазы с игривой росписью.Ирем принимала поздравления, писала ответы и безо всякой жалости расставалась с добром, которое тетушка бы ни за что не одобрила.       - Отошлите все в Храм. В конце концов, все это – подношения Танцору.       - Да, госпожа. Букет в спальне тоже?       - Это какой же еще? От кого?       Джахан, главный слуга, лишь улыбнулся, от глаз-щелочек побежали довольные морщинки. Из старого пройдохи не вытащить ничего, когда он так делает. Ирем возвела глаза к потолку и покачала головой.       На столике напротив ее укрытой балдахином кровати роняли лепестки, как слезы, синие куанские колокольчики. Яркие соцветия никак не приживались в оранжереях и жили лишь пару часов после того, как из отделяли от куанской почвы. Довезти их можно было лишь в криокапсуле и молиться, что успеешь вручить.       Кто-то потратил состояние и подкупил даже Джахана, а Ирем не увидела, кто.       - Так что, госпожа? Отсылать?       - Ты ужасен, Джахан, ты это знаешь?       - Разумеется, госпожа.       - Доброй ночной стражи, Джахан.       - Да будет пребудет милость Ликов над этим домом, госпожа.       Ирем готовилась ко сну, совершала моцион и заплетала свои длинные черные волосы, время от времени поглядывая на покрывающийся синими лепестками стол. Когда она задернула штору, чтобы сон не тревожило наступавшее утро, над стеклом возвышался один упрямый цветочек.Иремпротянула руку – почему бы не засушить на память самого стойкого – и в ладонь скатилась синяя бусина. Нет, не бусина – синее крылышко бабочки из эмали и перламутра – талисман Владычицы Слез. Бабочка защищала от сглаза, молила за мертвых, а парные бусины принято носить, чтобы не разлучаться, возлюбленным. Кто-то хорошо знает традиции.       Хотя подарок и был совсем неуместным, Ирем не удержалась и сняла с шеи цепочку. Бабочка стукнулась о полумесяц часов – вместе они смотрелись так странно – и нашла пристанище у Ирем на груди.       Кто бы ни хранил Ирем в ее путешествии, ему понадобится вся компания, какая найдется.