Крёстный

Он не смог бы сказать, когда их отношения превратились в постоянное тягучее напряжение от каждого, каждого случайного прикосновения. Он смотрел на него — и видел то, чего не видел ни в ком другом. У него не было сил устоять перед этим. — Гарри, прекрати… — Я не могу, — тот покачал головой в ответ, обвивая его за шею и прижимаясь гораздо ближе, чем это было допустимо даже между самыми близкими друзьями. Он не имел права предлагать Гарри остаться в его доме на лето, просто не имел такого права, поскольку не мог не видеть, какие мысли овладевают мальчишкой при взгляде на него, но… предложил. И оставил. И теперь не мог найти себе во всем Блэк-холле другого места, кроме как на диване у камина, где его собственный крестник с его молчаливого согласия окончательно разрушал все нормы морали. — Давай выпьем, — улыбнулся Гарри, вглядываясь в лицо Сириуса с долей хитрости, но при этом рук не расцепил, продолжая обнимать его за шею, мельком царапая ногтями грубый ворот рубашки. Это выражало просьбу как нельзя более явно: он хотел, чтобы именно Сириус взял стакан. И Сириус взял его со стола — лишь один, потому что во втором надобности не было, — и медленно, признавая отсутствие у себя как выдержки, так и здравого смысла, поднес его к губам Гарри. Глинтвейн — не особо крепкий напиток. Но он всегда воздействовал на сознание моментально, был слишком горячим и еще никогда не способствовал сохранению рассудка. Особенно когда Гарри, не сводя глаз с Сириуса, мелкими глотками пил его из стакана, который сам же Сириус и держал. Издевательство, не иначе. — Остальное твоё, — мягко облизнув губы, Гарри указал кивком головы на стакан, из которого отпил не больше четверти, и теперь предлагал Сириусу его опустошить. — Так нельзя, — выдохнул тот, порываясь поставить стакан обратно на столик, но Гарри, мягко скользнув ближе к нему, прямо на ухо прошептал: — Давай уже. И это было последним, что Сириус отчетливо помнил, прежде чем залпом выпить почти полный стакан горячего вина, которое — он точно знал — так пить было нельзя. Как только пустой стакан с остатками фруктов был отставлен обратно на стол, Гарри подтолкнул Сириуса откинуться на спинку дивана, и моментально оказался сверху, параллельно скользнув губами от его уха к шее. В тот момент, как Гарри, прекратив осторожничать, резко и бесцеремонно впился в его шею, старательно обеспечивая ему ряд ярких отметин, руки Сириуса уже оглаживали его бедра, на что Гарри одобрительно промычал что-то неопределенное. От чего именно они были пьяны, сказать было сложно. Всё их взаимодействие, все мимолетные касания и долгие взгляды закономерно привели к тому, что сейчас, оседлав его, Гарри методично заставлял его избавиться от остатков морали — а заодно и от рубашки, которая была откровенно лишней. — Жарко, — прошептал Гарри, расстегивая одну пуговицу за другой, и вместо того, чтобы сделать что-то адекватное, Сириус помог наконец стащить с себя ненужный элемент одежды и, притянув Гарри к себе за шею, поцеловал его сам. Через несколько секунд такого поцелуя Гарри был готов добровольно передать инициативу. Это было видно по тому, как податливо он отзывался на ласки, как помогал стаскивать с себя футболку и как отчаянно отвечал на поцелуй. Это нельзя было списать на глинтвейн. Он опьянял, но ни один вид алкоголя в мире не мог спровоцировать на то, чтобы вот так раздевать собственного крестника, удерживать его за бедра, чтобы он не ерзал слишком сильно, и едва сдерживаться от собственного напряжения. Достаточно было всего лишь расстегнуть их джинсы, чтобы ощущения перестали отзываться тянущей болью, но, как только он это сделал, Гарри окончательно потерял рассудок — а заодно и совесть! — потому что теперь старался тереться как можно откровеннее, не разрывая при этом зрительного контакта. — Я хочу… прямо сейчас… — заявил Гарри, оставляя на плече Сириуса очередной укус, пока тот, приподняв его бедра, медленно стягивал с него мешающие джинсы вместе с бельем. Вопросов о морали уже не стояло. Все необходимые заклинания были использованы быстрее, чем Гарри успел бы возмутиться медлительностью, и страстные поцелуи на время уступили место мягким, аккуратным ласкам, призванным подготовить, а не травмировать. Ощутив в себе вначале первый, а затем и второй палец, Гарри дал себе время, чтобы привыкнуть, но даже при этом старался не прерывать зрительного контакта, разве что лишь для того, чтобы оставить на теле Сириуса очередную яркую метку. — Да чёрт… сколько ты еще будешь это делать… — нетерпеливо произнес Гарри, в какой-то момент начав насаживаться на его пальцы уже самостоятельно, и перед настолько откровенной просьбой устоять было уже невозможно, так что Сириус медленно убрал пальцы. Отшвырнув в сторону собственные джинсы, чтобы они не мешались, он попытался уложить Гарри на спину, но тот протестующе зарычал, отстаивая свое право сидеть на нем сверху. Первое проникновение было медленным. Сириус, который уже едва мог сдерживаться, блуждал ладонями по телу Гарри, вызывая у того сдавленные стоны, когда задевал соски или проходился ногтями по спине. Как только Гарри опустился до конца, он дал себе паузу, чтобы привыкнуть, а потом уже сам снова приподнялся, показывая, что не нуждается в том, чтобы его направляли. Это было чистейшим аморальным безумием, но во взгляде Гарри явно читалось, что это было в самом деле то, чего он хотел. Осознанно и уже давно, и, несмотря на то, что оправдать Сириуса это не могло, это придавало процессу странное, но особое удовольствие. Вскоре Гарри окончательно вошел во вкус, набирая темп, от которого Сириусу оставалось разве что стараться удержать его бедра, чтобы замедлить процесс, но он и сам не осознавал, что начинал скорее насаживать его на себя, лишь увеличивая скорость и превращая тем самым сдавленные стоны во вполне откровенные вскрики каждый раз, когда проникновение было особенно чувствительным. — Сильнее, — сдавленно попросил Гарри, когда хватка Сириуса на его бедрах стала особенно крепкой. Вцепиться сильнее означало оставить на его теле несколько внушительных синяков, но эта просьба, повторенная в ритм их движений еще несколько раз, была все же выполнена, и чем крепче Сириус его удерживал, практически полностью контролируя движения, тем громче Гарри давал понять, что именно это ему безумно нравится. В конце концов Гарри, уткнувшись в изгиб шеи Сириуса, практически полностью перестал себя контролировать. Ему оставалось еще совсем немного, и эти несколько толчков Сириус, наплевав на то, какие останутся следы, сделал максимально резкими и грубыми, впиваясь ногтями в его бедра сильнее, чем до этого. Сириусу и самому оставалось недолго, так что они практически одновременно достигли оргазма, с разницей по времени, которую ни один из них так и не смог бы уловить в таком состоянии. Атмосфера, которая должна была неумолимо измениться, категорически отказывалась это делать, и осознание, которого Сириус так боялся, мелькнуло в голове как факт, но не как внезапный груз вины. Он еще несколько раз аккуратно провел ладонями по спине Гарри, пока тот, положив голову на его плечо, приходил в себя. Портреты на стенах к этому моменту должны были по меньшей мере упасть в обморок от увиденного. — Не вздумай сейчас читать мне лекции, — предупреждающе и отрывисто прохрипел Гарри, впервые за последнюю минуту вновь взглянув в глаза Сириуса, но тот только усмехнулся, медленно взлохматив его волосы. — Не в моем положении. — Это точно. Тихий искренний смех Гарри плавно сменился мягкими невесомыми поцелуями, которыми тот скользил по плечу Сириуса к ключице, а оттуда к шее — и обратно, не требуя ничего большего. По крайней мере пока что. — Я останусь здесь, — произнес Гарри тише, чем до этого, но слишком уверенно, чтобы имело смысл начинать спорить с ним прямо сейчас, — хочу быть с тобой. — Только до начала учебы. — Нет. Сириус лишь покачал головой, прикрывая глаза под его почти невинными на фоне всего предыдущего поцелуями. У них еще было время в запасе, чтобы обсудить это решение, но только не сейчас, когда ни глинтвейн, ни атмосфера не играли в пользу Сириуса. То, что происходило между ними двумя, для Гарри тянуло на юношеский максимализм, а для Сириуса — на приличный срок в Азкабане, но конкретно этим вечером он мог поклясться чем угодно, что для них обоих это было именно то, что нужно. И неизвестно, кому из них это нужно было больше.