Destcember'20

      «Я РАСПУТИН!       Я ношу старое имя. Оно не может быть уничтожено.»       Распутин не считал себя обычным ИИ, и его мало волновало, что об этом думают люди. Строго говоря именно «волновать» его вообще ничего не могло в связи с отсутствием настроек на смену эмоционального фона, чему сам Распутин был… можно сказать рад.       Он был сама логика — и он знал об этом. Математика, строки цифр бегущие в бесконечном движении тока в цепях микросхем.       Естественно, Распутин не считал людей… равными. Большая их часть, всегда и во всем, ориентировалась на эмоции. Да, Военный Разум был создан их защищать, быть барьером. Но любить их… Его создатель сам не был склонен к ярому человеколюбию, и даже не пытался научить этому ИИ. Зачем, если сама суть его создания не даст пойти против?       И Распутин смотрел на людей свысока. Снисходительно. Как на беспомощных, незрячих и отчасти глухих существ, которым зачастую нужен пастух. Вся их эмоциональность, вся столь ценная с их точки зрения нелогичность были для него не сложнее самой простой шахматной партией с самым неумелым противником, какого можно представить. Предугадать, рассчитать действия, все возможные варианты реакции было для Красного Гиганта настолько легко, что если бы он умел смеяться — он бы смеялся над столь нелепой тратой собственных ресурсов.       Его прозвали Тираном. За действия, за равнодушную логику, за холодный расчет, за неслышный никому смех.       Но однажды случилось то, что на уровне ощущений предвидел его создатель — пришла угроза извне. Такая же равнодушно-высокомерная к людям как сам Распутин, расчетливая, холодная, при этом нелогичная и непредсказуемая угроза. И именно в тот момент ИИ задышал. Осознал. По сути — почувствовал. Это было совершенно иррационально — невозможность рассчитать действия и последствия. Это было немыслимо. Это было страшно.       Но к счастью для ведомого им человечества Распутин не умел бояться. Холодный расчет и исключительная логика — все, что было у Тирана.       Не то чтобы он в этот момент смог осознать себя. Но, в осознании свободы воли и выражения своей защиты, Распутин максимально близко подошел к этой линии, где уже можно было пытаться нащупать некое Я.       Он все еще не мог ценить людей, хотя появление Стражей раз за разом потрясало эти основы. Раз за разом, случай за случаем, при всем его количестве чужих рук и глаз, ему требовалась их помощь.       Появление Аны Брей неожиданно вызвало в схемах что-то отдаленно напоминающее радость узнавания, а доверие Завалы, вопреки логике, — желание поделиться планами.       «Ты все еще тот же Тиран, » говорит Завала. «Но мы по одну сторону баррикады.» Распутину не нужно его одобрение, но он согласен.       «Я бы предпочел, чтобы ты могла его контролировать, » вздыхает Завала, обращаясь к Ане Брей, и Распутину почти смешно.       «Ты могла бы заняться чем-то более…» Завала не договаривает, машет рукой. Ана в возмущении прижимает жалкие остатки великого Военного Разума к груди: все что осталось — золотистая энграмма, осколки силы и интеллекта. Ни сонмы рук, ни глаз, ни микросхем.       «Я сделаю, что собираюсь, » порывисто отвечает она. «Не останавливай меня, я справлюсь. И, когда я сделаю, что задумала, Распутин поможет нам!» Завала молчит.       И Тиран ему благодарен.