Callow

      И что у этой фермерши в голове?       Сэму просто любопытно, как можно так изгваздаться в слизи, что за слоем зелёной жижи нельзя узнать знакомого лица.       Себастиан говорил, что она ненормальная, и при этом всегда задерживался у озера допоздна, чтобы посмотреть, как она будет волочиться из заброшенной шахты в ночи, нагруженная инструментами и сумками со старым барахлом. Ещё он говорил, мол, зрелище это неприглядное: волосы торчком и в пыли, на щеках мазки грязи, то тут, то там обязательно нарисуется кровоточащая царапина, а ещё она иногда прихрамывает, и это неудивительно ― в пещерах так темно, что самому нарваться там легче, чем наткнуться на вылетевшего из-за камня слайма. В общем, полный букет страданий. А она лезет и лезет.       Сэм же видел ее только при свете дня, когда она, бывало, пробежит мимо их дома в сторону ранчо Марни; видел, как она спешит, боясь не успеть до закрытия фермерского магазинчика, и только косы летят за спиной, как две толстые веревки. Вечно спешит. Он даже не мог толком разглядеть, как она выглядит. Знал только, что волосы у нее золотые ― как у него.       Впервые она представилась ему в «Звёздной капле» вечером пятницы, когда салун был полон шума и музыки. Как обычно, весь город собирался в этот день, чтобы обменяться новостями за прошедшую неделю, поболтать и просто отдохнуть. Себастиан, используя то ли магию, то ли просто мухлюя, забивал очередной шар в лузу. Сэм в момент его сокрушительной победы громко возмущался. Абигейл над ними хохотала, а потом злой рок настиг ее, и она закашлялась, поперхнувшись джоджа-колой.       Тогда и пришла та новенькая, о которой вот уже несколько месяцев не умолкал весь Пеликан. Та самая девчушка, в одиночку сумевшая пробить оборону сорняков и колючих кустов, осадивших старую ферму у леса. Никто ей не помогал, да и сама она помощи не просила; разве что Робин подсобила ей с материалами для строительства на первое время― в знак гостеприимства, когда девушка только-только приехала в долину, а материалы все равно валялись без дела. И все вокруг удивлялись: как городская смогла так быстро влиться в тяжёлую сельскую рутину?       В Пеликане ее по-прежнему мало кто знал, но она так везде носилась, что все хотя бы раз с ней говорили. Все, кроме Сэма. Сэму в этом плане не везло. Даже мелкий, Винсент, ― и тот с приезжей словечком обмолвился. Но парень не особо расстраивался. Подумаешь, фермерша. Он всю жизнь жил с ранчо Марни под боком и не считал это чем-то удивительным и интересным. Наоборот, работа с землёй и животными казалась ему занятием слишком сложным и непонятным, а от этого только пухла голова.       Она зашла в комнату отдыха, где обычно проводила время их компания, и он впервые увидел ее лицо так близко. Волосы все так же были заплетены в косы, от них веяло морской солью и сыростью: наверное, окатило водой на пирсе. Глаза у нее были большие и блестящие, как стëклышки; правда, в дурацком темно-золотистом свете ламп неясно, какого цвета: то ли карие, то ли мутно-зелëные, а может все вместе ― как цвет земли. Да, он предпочел представлять ее глаза именно такими. Это казалось логичным. При ее-то профессии.       «Блин, чувак, ну что за глупость…»       Она махнула рукой парням, приветливо улыбнувшись, но прошла мимо и остановилась напротив Абигейл, сидящей на диване. Та перестала болтать ногами и поприветствовала девушку: очень тепло,за всю жизнь Сэм с Себастианом, наверное, не видели от нее такой широкой улыбки, а потом ее глаза вдруг удивлённо расширились и стали размером с тот самый аметист, который фермерша достала из своей сумки. Взвесив камень в руке, она протянула его Абигейл.       ― Держи!       Уставясь на сверкающую драгоценность, Эбби, казалось, не сразу поняла, чего от нее хотят, но очень бережно и трепетно приняла подарок в руки, а через мгновение ее взгляд снова прояснился. Она вся рассыпалась в благодарностях и повисла на девушке, обнимая ее и смеясь, как ребенок, который только что обнаружил под подарочной упаковкой самолётик на пульте управления. Новенькая, казалось, ожидала такой буйной реакции, и с готовностью приняла объятия. Это был ранний подарок на день рождения Абигейл, который должен был случиться завтра.       А завтра фермерша уходила под землю.       Это был самый жуткий день из всех, каких Сэму когда-либо приходилось переживать. Дождь хлестал, щедро отсыпая пощëчины любому, кто рискнул высунуть нос наружу. Стекла окон тряслись. Небо чернело на глазах, и изредка кто-то, будто окуная стальной кончик пера в чернила, прочерчивал в нем полосу слепящей молнии.       В доме хорошо: тепло и потрескивают сухие поленья в камине, пыль на вещах лежит спокойно, нетронутая, словно за стенами не рвет и метает природа, грозясь разнести мир в щепки. Только иногда, когда громыхнет особо сильно, тихонько зазвенит посуда, и задрожит и пойдет волнующимися кругами поверхность горячего чая.       Мама затеяла уборку. Все равно в такую погоду делать больше нечего, говорила она. Сэму тоже не помешало бы убраться у себя. Он давно не выносил мусор из комнаты: все эти банки, упаковки и смятые бумажки с недодуманными, незаконченными песнями валялись повсюду, словно чья-то хаотичная экспозиция; он снова не заправил постель, и на ней образовалась целая свалка всего: ноутбук, наушники, фантики, блокнот с вырванными листами...       Но что-то дëргало за нервы. Сэм не мог найти себе места, хотя все, на что он был способен в этот момент ― это как раз-таки сидеть на месте и думать. Алекс как-то говорил, что много размышлять вредно, да и Сэм чаще таким не занимался — если он над чем-то так глубоко задумывался, то только над тем, как сделать так, чтобы разрозненные и отрывочные слова в его голове стали хорошей песней. Но сейчас черепную коробку словно разрывало изнутри. Никогда такого раньше не было.       Сев на кровати и посмотрев в окно, он подумал о девушке с фермы. Должно быть, сегодня работы вообще никакой. Он подумал, не забыла ли она закрыть амбар со скотом. Переживут ли ее растения такую страшную бурю. Будет ли она осторожна по дороге в…       Сэм замер, хотя со стороны могло показаться, что ничего не произошло, и парень по-прежнему скучающе смотрел в окно. Точно. Работы на ферме нет, так что девчонка снова отправилась в шахту. Вот уж у кого нет плохой погоды. Вчера она хвасталась, что спустилась настолько глубоко, что нашла зону, куда энергия уже не подаётся, и Абигейл, вдохновившись красочным рассказом, предложила ей взять свой налобный фонарь. Сэму её поступок показался чем-то невероятным. На этот фонарь Эбби копила почти полтора года, а отдала его с такой легкостью. Когда Себастиан напомнил, что он может разбиться или сломаться, Абигейл посмотрела на него, как на дурачка, и все равно пообещала фермерше прийти к ней в гости с фонарем.       Но шторм буйствовал уже целый день, то утихая, то снова набирая силу. Он вполне мог продолжиться и ночью, и как тогда фермерша доберется домой? Насколько он помнил, из пещер не было другого пути, кроме как через горы в лес. Вагонетки давно не работали, и никто, кажется, в ближайшее время не собирался их чинить, хотя после приезда горожанки шахта должна была заработать снова.       Сэма эта небрежность почти злила. Но потом злость растворилась, словно пузырьки газировки на языке, и пришло давно знакомое чувство вины. А ведь он мог, если бы захотел, это сделать. Собрать парней и вместе починить железнодорожные пути. Но как обычно валял дурака и бездельничал. Только думал о том, как было бы здорово сделать что-то благородное. Порадовать маму, мэра, город; заставить младшего брата и отца, когда он вернётся, гордиться.       Да, он мог бы…       Но все это казалось таким далёким от него. Нет, не работа. Полезность. Он никогда не признает этого вслух, но ощущение собственной бесполезности стояло за ним громадной, скользкой черной тенью, как монстр, из простого подкроватного переросший в настоящего, во взрослого ― он вырос вместе с ребенком и теперь как бы его вторая сущность, брат-близнец, без которого себя представить уже невозможно.       И он поражался упорству, с которым молодая девушка, дитя асфальта, больших зданий и коллекторов, взялась за такой изнурительный труд; как она вставала чуть свет и приводила всё в порядок, а потом, когда Сэм ещё только высовывал нос наружу, жмурясь и зевая, ― подняли, не разбудили, ― уже неслась мимо его дома, бросая мимолетное «доброе утро!», которое тут же утопало в звонком пении птиц и гудении цикад в кустах. Ее ноги были тонкие, как инейные веточки, а мозолей, наверное, как звёзд на небе, и Сэму однажды ударило в голову: может, отдать ей свой скейт, может, тогда ей будет немного полегче? Ему становилось неловко от того, что девушка может так загнать себя ― отец растил его порядочным, и теперь ему вдруг страшно захотелось с этим выступить, хотелось побыть хорошим, полезным хоть для кого-то. Он чувствовал, что с появлением этой девушки что-то в долине пришло в движение, забилось старое сердце города, что-то застучало к Сэму в дверь. Что ему был дан какой-то шанс. Но какой?       Ночь была сырая и безоблачная, словно все облака согнали, как овец с пастбищ. А утро после бури сверкало и искрилось: трава у дома осыпалась росой, в лазурном небе кружили, похожие на мелкие зерна кофе, который его мама заваривала по утрам, птицы. Себастиан как обычно игнорировал все сообщения и звонки, так что Сэму снова пришлось идти через весь город, чтобы вызволить друга из его берлоги, ― пусть хоть чистым воздухом подышит, ― и по пути увидел Марни. Она стояла возле здания старого клуба вместе с Робин, и под ногами у нее крутилась собака: безродная, без ошейника, она почесывала себе за ухом, разинув от удовольствия пасть. Робин смотрела на пса, задумчиво прижимая кулак к губам, а Марни о чем-то говорила, беспокойно наблюдая за шаловливым хвостом. Когда Сэм приблизился, они притихли.       ― Доброе утро, ― поздоровался он. ― А Себ дома?       Тогда оказалось, что беда: Марни нашла собаку, заблудившуюся в лесу, и решила отдать ее на попечение девушки с фермы ― она заботливая, подумала тогда Марни, бродячее животное никто в городе больше не возьмëт, а ведь это такой хороший помощник и защитник, ― но девушка не открыла ни на первый, ни на второй, ни на десятый раз, а в мутных от следов прошедшего дождя окнах домика отражалась пустая спальня; дошла до Робин, но та в последний раз видела ее, уходящую в сторону старой шахты; и ферма стояла молчаливая, совсем как раньше, когда среди задичавших полей гулял пустой ветер.       И он побежал. Было мгновение, когда он понял, что потерялся в собственных ощущениях, словно продирался сквозь кукурузник, а острые листья больно били по лицу и рукам. Он быстро пересёк прилесок и выбежал по размытой после бури дорожке к мастерской, а там, прислонясь к огромной ели, с которой на землю, укрывая ее колким ковриком, сыпались иголки, стоял Себастиан и, пуская дым, смотрел в сторону озера.       ― Она ненормальная, ― сказал он Сэму, когда тот, запыхавшийся от бега, начал возмущенно дышать ему на ухо. ― И ты тоже.       Они прошли вместе до шахты и остановились напротив, словно наткнувшись на невидимую стену; от входа веяло земляной сыростью, и по ногам струился воздух. Сквозняк свистел в щелях. Сэм не понимал, что такого романтичного Абигейл находила в пещерах: затхлость, холод, плесень, темнота, известь, камень, мокрый камень, острый камень, насекомые, крысы или еще чего похуже ― это все разом валило на несчастный, изнеженный городским удобством ум, стоило только глянуть на трухлявые шатающиеся доски с заляпанным окошком, которые и дверьми то не назовешь…       Сэм подавил вздох.       ― Ты правда полезешь? ― спросил Себастиан, давя окурок носком ботинка. ― А если все в порядке?       ― В порядке? Она не вернулась домой…       ― Это опасно.       ― Знаю. С собой я тебя не потащу, но будь другом, постой на страже, если вдруг с визгами побегу обратно.       Себастиан усмехнулся и смахнул челку со лба.       ― Несчастный герой…       Тогда-то он ее и нашел. Потом он скажет, что это было ужасно, просто худший день в жизни, хуже только работа у ДжоДжа: сначала он трясся от страха и в буквальном смысле в древнем лифте, который, наверное, видал еще прабабушку его прабабушки; затем шатался по тоннелям, стараясь не отступать от рельсов, ведущих все ниже и ниже, в глубину подземелий; потом, убегая от подозрительного шороха в кромешной темноте, нарвался на торчащий из земли камень и порвал себе джинсы, оцарапал ногу и куртку извалял в черной грязи и застарелой пыли; но назад не повернул, даже не подумал об этом ― уж если она все это прошла, то и он обязан.       А тьма вокруг неумолимо сгущалась, перелезая через круги света, отбрасываемые ветхими фонарями, словно кто-то намеренно запугивал юношу, бродившего там, где ему не следовало быть. Спиной он ощущал, что не один волочится в этой тьме, но все равно шел, стараясь дышать как можно тише, чтобы слышать, что происходит вокруг, и как можно меньше, чтобы лишний раз не вдыхать этот спертый, промозглый землистый воздух.       За ним тянулся шлейф из гулов, поскрипываний, шепотков, шарканий, звонов, скрежетов, то усиливающегося, то утихающего топота, чтобы его сердце, трепеща от страха, заходилось в судорогах паники и тут же успокаивалось, не переставая нервно колотиться, когда наваливалась густая тишина. Наверное, от всех этих переживаний и полного отсутствия вентиляции у Сэма начинал плавиться мозг, потому как эта тишина стала напоминать ему ту, что рождалась в полумраке комнаты, когда он корпел над исписанными текстами песен бумажками, комкал и рвал их, бросал в дальнюю стену, устраивал сам с собой соревнования по удачному броску в мусорную корзину… В такие моменты вокруг было так же тихо, как в его голове. Полная тишина. Она становится страшной, когда в ней ничего нет.       И было почти облегчением уловить новый звук, появившийся, когда Сэм в очередной раз споткнулся. Чей-то вздох. Очень тихий, но он рубанул по этой пустой тишине и эхом откатился от ощетинившихся пещерных стен.       Сэм застыл, поднял фонарик и вгляделся в образовавшийся тоннель света. Ничего. Когда он прошел немного дальше, то увидел тусклое желтоватое свечение, доносящееся из дальней левой части катакомб. Еще один древний фонарь.       Он двинулся вперед, увидев темный выпирающий силуэт на фоне желтого света.       Меч, вогнанный в землю, уныло блеснул той частью стали, что уцелела за покрывшими лезвие потеками слизи. Там же, за поворотом, сгорбившись у стены, сидела она. Две косы, спутанные и взлохмаченные, лежали на плечах, а выбившиеся прядки облепили запотевшее грязное лицо. Когда Сэм подорвался вперед и свет его фонарика, задрожав, скользнул по ее склоненной вниз голове, он увидел, что девушка спит.       Он остановился и, немного так постояв, выключил фонарик и шумно выдохнул.       И что у этой фермерши в голове?       Сэму просто любопытно, как можно так изгваздаться в слизи, что за слоем зеленой жижи нельзя узнать знакомого лица.       Она была вся покрыта блестящими зелеными и голубовато-серыми остатками убитых слаймов. Ее одежда ― коричневый комбинезон с полосатой рубашкой и рабочими сапогами, в которые она заправляла штаны ― оказалась разорвана в некоторых местах, в других замызгана странными темными пятнами. Сэма прошиб ледяной пот от мысли, что это может быть кровь, но приглядевшись, он с облегчением понял, что это всего лишь следы земли, смешанной с пылью.       Рядом среди валунов валялись набитые до отказа поясная сумка и рюкзак. Сэм наклонился и всмотрелся, но увидел только матово поблескивающие кусочки какой-то породы и массу серых камней. Должно быть, она относила это Клинту на обработку, и потом из этого получались драгоценности.       Тогда он взвалил на себя всю эту гору, чувствуя, как спину мгновенно потянуло к земле (как она это тащила?!), и, присев на корточки, осторожно, но настойчиво похлопал девушку по оборванному плечу.       ― Эй, слышишь меня? ― спросил он, когда в ответ на его касание она что-то сдавленно промычала, с трудом разлепляя глаза. От усталости под ними образовались темные круги. ― Идти можешь?       На выходе в светлый мир их уже ждали Себастиан, Робин и прибежавшая по первому звонку Абигейл. Последняя пребывала в полнейшем шоке: не столько от того, какой убитый вид был у подруги, которая только недавно смеялась вместе с ней, проводя теплый летний вечер в оживленном салуне, сколько от осознания, что Сэм спустился в шахты и вернулся ― цел и невредим, да еще придерживая девушку, повисшую у него на плече и шее. Вся шея парня побагровела: то ли от усилий, то ли от…       Абигейл скрыла невольную улыбку за сжатым у рта кулаком.       ― Ты молодец, Сэм, ― сказал доктор Харви, когда всей дружной кучей они добрались до фермы и затащили девушку в ее домик ― маленький и холодный оттого, что ночью в нем никто не топил печь. ― Еще немного, и она бы задохнулась или подхватила обморожение… Да и кто знает, что еще может случиться в заброшенных пещерах.       ― Д-да, ― рассеянно пробормотал Сэм, беспокойно наблюдая, как судорожно и как-то торопливо опускается и вздымается грудь девушки, лежащей на своей постели с откинутым в сторону лоскутным одеялом, а по ее лицу, уже не такому бледному, но все еще изможденному, скатываются блестящие капли пота. Он почти не чувствовал, как горят и зудят его собственные порезы и ссадины, которые ему помогла обработать Абигейл. Его тело словно ненадолго перестало ощущаться, но Харви заверил его, что всему виной подземное давление и резкая нагрузка на тело. Сэм ведь никогда не совершал ничего подобного. Он никогда даже не думал о том, что когда-нибудь спустится в эти злополучные шахты, чтобы спасти кого-то.       Абигейл стояла рядом, подбадривающе положив руку на плечо его грязной куртки, и смотрела сверкающим взглядом: со смесью озабоченности и восхищения. Ее руки он тоже не чувствовал.       Но фантомным прикосновением, когда прокручиваешь в памяти один и тот же момент, и он напоминает о себе остаточными, бледнеющими эмоциями, он ощущал тепло предплечья, сгиб тонкого локтя на своей шее. И вместе с тем поднимающийся к самым кончикам ушей жар ― от страха и смущения одновременно.       Через несколько ярких, как картинки из детских книжек Винсента, солнечных летних дней Сэм сидел у окна своей комнаты и, позабыв про недавно полностью увлекшую его возню с гитарой, отсутствующе смотрел на улицу. Снаружи все было как обычно, но отчего-то на ум ему приходили самые невообразимые слова и строки, которые еще предстояло сплести между собой так, чтобы звучало, но сейчас они были похожи на сияние прозрачной озерной воды под удачно упавшим на нее солнечным лучом. Так ловишь порывы вдохновения в те минуты, когда твое сознание захватывает что-то мягкое и пространное, и кажется, будто сквозь тебя скользит дикий ветер.       И, убегая, срывает с чьей-то льняной головы соломенную шляпу.       И…       Сэм оторопело моргнул и замер, услышав и увидев, как снаружи засмеялся Винсент, сначала пряча за спиной, а затем протягивая ручонки, все в крошке от цветного мела, к корзинке со спелыми фруктами и ягодами. К корзинке, которую держали тонкие, загорелые на палящем солнце руки. Снова раздался смех ― уже женский, звонкий такой, словно случайно задели елку, увешанную рождественскими шариками, конфетами и ангелочками, и пойманная в воздухе шляпка прижалась к груди этой рукой, обнажив золотистые волосы.       Парень подскочил, выронив на пол и блокнот, и погрызанную ручку, и больно споткнувшись о барабанную установку; выбежал в коридор, распахнул дверь и на секунду зажмурился от слепящего солнечного света, ворвавшегося в дом.       ― ...Если закопать абрикосовую косточку в землю, через пару лет из нее вырастет целое абрикосовое дерево.       ― О-о-о, правда?!       Сэм снова моргнул, уставясь на девушку. Она смеялась над Винсентом, который, пуча глаза, внимательно рассматривал в своих руках пухлый абрикос, а потом решительно сжал второй кулачок и побежал с этим абрикосом в сторону ранчо Марни ― и только пятки сверкали в столбе дорожной пыли, который он поднял. Затем она повернулась и приветливо улыбнулась Сэму. Ее правую щеку наполовину закрывал большой пластырь, на левой руке, чуть ниже широкого рукава платья, красовалась полоска бинта, закрывая локоть, но в целом она выглядела здоровой и даже оживленной. Платье на ней было какое-то новое ― длиной до колен и с принтом в виде подсолнухов. Такого он раньше на ней не видел.       Заметив его взгляд на себе, она покраснела и поначалу отвела взгляд, но потом снова посмотрела на него. Увереннее, чем прежде.       А плетеная корзина в ее пальцах была полна сочных фруктов и крупных, отборных ягод, словно кто-то вложил туда все лето, весь солнечный свет и щедрость земли.       ― Привет, Сэм. ― Когда она неловко улыбается, то забавно щурится вслед. Особенность. Милейшая привычка. ― Не помешаю?