Land of All

И ветер воет, и стонет, и гомон Бездны поглощает все вокруг покровом беспробудного мрака. Здесь живут чудовища, чудовища огромные и миниатюрные, механические и живые, монстры, способные сгрызть до костей. Здесь - слишком сумрачно. И здесь же - очень ярко. Люмин смотрит на площадку пред собой; апогей глубоко гложущей боли достигнут, меч сломан напополам, и теперь лежит подле ног, совсем ненужный, отражающий на побагровевшем клинке своём потерянное, уставшее лицо. Как близко и как далеко. Это место - сердце Ордена Бездны, его основная кровь, сплетение нервов, прочность грязных идеалов; это место - храм противоположностей. И молиться в таком храме нужно так, чтобы стены из камня рыдали, чтобы оковы этого уродливого мини-мира рушились. Но Люмин далеко не камень, и даже не окова, не цепь стальная ничуть - а рушится, а ломается, а надрывается в немых, глухих рыданиях так, словно вселенная сокрушилась прямиком на светлую голову, разбивая черепную коробку с мясистым, грубым хрустом и влажностью причмокивающей плоти. Мерзость. Настолько мерзость, что щеки зеленеют и холодно на спине становится. Настолько гадко, что ноги будто сами залипают в жиже илистых грехов; вот-вот поднимешься - и, кажется, потонешь совсем, задохнешься смертельно тягучестью смрадного воздуха. А может, это только для Путешественницы, достигшей Финала, так. Может, только ей настолько страшно видеть перед собой не _брата_, а Зло. Банальщина сказок, утрированная история детских книг, вдруг ставшая реальностью - кровь леденеет, на бледности лица горят паникой глаза; девичьи руки - в крови и ранах, - повисли бессильно, словно листья у цветка, только-только набирающего силу и вдруг загубленного морозом. И ей взаправду холодно. Люмин очень, очень замерзла. - Я сожалею, что мы оказались по разные стороны. Итэр говорит так тихо, но голос его разносится в обществе монстров настолько четко, словно натянутой струной звенит. Струна грозится лопнуть - и рассечь кожу до кости. Застыли маги Бездны, громадными фигурами рядом умолкли стражи руин. - Но ты не поймешь меня. После всего того, что тебе пришлось пройти, сестра... - он всё ещё обращается так, как ему привычно. А может, пытается заново научить себя называть на столько месяцев потерянного человека как-то... По-родному. Но зачем? От этого только пуще горит внутри адское пламя, холод не разгоняя, а парадоксально подпитывая. - Твой путь будет основой твоего неверия. Чтобы идти вместе, из нас кто-либо обязан пожертвовать своими спасителями. И говорит он, Итэр, так странно. Так прохладно-заботливо, остро, словно филигранно под кожу белых щек запускает ледяные иглы. Разве так говорят братья? (Люмин не помнит, но отчаянно хочет верить, что нет.) - Весь этот мир зациклен на том, чтобы ограничить прогресс. Система богов, иерархии, магия элементов, не контактирующая с технологиями, - речь монотонна. Тяжесть её монолитная давит к земле, взгляды созданий вокруг пилят по кускам оголённую, израненную спину, словно ножами - и по лопаткам, по гребню ноющего позвонка, по полоскам рёбер. - Те, кто стоят за мной - мои подчинённые. Те, кого уничтожали вы, рыцари - мои подчинённые. Те, кто заперт в телах машин, в шерсти, спрятан за масками - люди. Люмин не понимает. Люмин хочет погаснуть, рассыпаться тлеющими угольками по камню, избавляясь от гнетущей тело боли. Люмин просто желает оказаться близко - и посмотреть в эти некогда медовые радужки. В эти темные глубины зрачков, разглядывая затаившееся там зло. - Боги прокляли гениев, - Итэр же не блещет желанием приблизиться; шаг в сторону побежденной соперницы только вынужденный, но четкий, твердый, как шагает триумфатор к павшему противнику - демонстрация превосходства не столько сил, сколько идеалогий, мечтаний и веры. Пока одна держалась за архонтов и подносила статуям окулусы, другой успел взойти на вершину власти - подумать только - над монстрами, наделить их уродливые сущности душами гениев и упорно поверить в возможность перестройки этого мира. Конфликт обоюдоострый - и та, и другая сторона массивны, а их столкновение повлечёт за собой не одну трагедию; люди, ставшие близкими за такое время Поисков, для Путешественницы дороги до бесконечности, тогда как Брат лелеет надежды на возрождение народа, на стирание регресса под корень, на искоренение той несправедливости, постигшей некогда великие умы. - Но Боги любят тебя, - звенит в тишине сомкнутых вокруг живых тел; Итэр такой миниатюрный с ними рядом, но энергия его убеждений растекается плотнее, чем аура цветков артерий земли. Он слишком огромен в своей силе. (Люмин страшно, но она никогда не признается.) А еще у него теплые руки. Он тянет девичий подбородок слегка вверх, смотрит в помутневшие болезненно сестринские глаза, рассматривает каждую царапину, каждый кровоподтёк на лице; да, ему так больно и так обидно от того, что пути Желающих Идти Вместе разошлись, но здесь ли, на вершине, рассуждать об этом? Здесь ли думать о пластыре и бинтах для уставшего, измотанного боем человека, вдруг тянущего крупно дрожащие руки в сторону родной крови в попытке обнять? Нет. Совсем нет. Итэр отдаляется твердым шагом назад, смотрит на протянутые ладони как-то снисходительно-печально, касается подушечкой пальца чужих костяшек. Не нужно. Размышлять не нужно. Пытаться вернуть утерянное не нужно. - Мы еще встретимся, - роняет он; Люмин потрясенно распахивает глаза в неверии - он готов снизойти до помилования? Есть в нем нечто, что настоящему Брату подобно? - Когда уляжется пыль твоей победы. Или проигрыша. Или... Что? Гул в голове нарастает. Остатки едва различимого света меркнут - Итэр идёт прочь, и его войско перед ним расступается; вот он полуоборачивается, безысходностью в глазах блестит, и даёт отмашку. Окружение приходит в движение. Меч подле ног в последний раз отбрасывает блик куда-то вверх. Люмин хочет подняться с колен и попытаться уйти, уползти, исчезнуть, рассказать всем о боли, засевшей в груди, сбросить тяжесть с девичьих плеч, но ноги, кажется, к земле и камню прирастают. Существ слишком много. Меч бесполезен. Руки устали. И с треском расходится мир по швам - вслед за линией мелькнувшей сверху вниз секиры монструозного создания. Черепная коробка откликается хрустом. Плакать больше не хочется.