***
Вдали от родного дома Мулан не чувствовала себя одинокой. Если тяжелые мысли или печаль проникали в юное сердце, она никогда не стеснялась спросить совета у того, от кого исходил свет. — Встань, Мулан. Она тут же повиновалась и внимательно взглянула в мудрые глаза напротив. Мулан обещала не лгать. Клялась и, прежде всего, себе. Поэтому приняла обдуманное решение без утайки рассказать императору о своих новых тревогах. Она чувствовала кожей, как этот человек доверяет ей. И в мыслях её не было пытаться этим воспользоваться. Она просто искала совета у того, кто поверил ей, не делая акцент на том, что она женщина. Протянул ей руку, будучи связанным, словами: «Встань, воин». Лицо императора едва заметно хмурилось в ответ на рассказ Мулан. Но он помнил: сила должна быть не только в быстроте клинка, рубящего вражеские головы с плеч, но и в прощении, которым ты готов одарить оступившуюся душу. Мулан понимала: её рассказ может погубить не одну жизнь. На её плечи легла новая ответственность, несравнимая с прежней. — Скажи, воин, — голос императора проникал под кожу и глубже подобно морозному ветру, сменяющему дикий жар пустынь. Приятный и одновременно способный погубить. Воин. Император не зря обратился так. Долг каждого воина — в любой миг защитить императора и родные земли от врага, даже ценой собственной жизни. Но Мулан осознавала и помнила ещё и об обязанности оставаться при этом человеком, который не станет, ведомый порывами голодного обезумевшего зверя, стремиться перегрызть горло каждому, кого видит. Подобные черты в Мулан откликались в императоре уважением. Он смотрел на неё сурово, но не только как император, но и как отец, пусть отцом не являлся. Он был согласен говорить с Мулан, как говорят со страниц древних легенд и писаний мудрые прадеды. Он готов был слушать её. Мог не только приказать ей, но и дать единственно верный совет с высоты своего возраста, опыта и положения. — Скажи, воин, если та, которой ты поверила, отречётся от тебя и встанет снова на тот путь, что унёс тысячи наших подданных, с готовностью ли ты пойдёшь против неё? Отнимешь ли ты жизнь, не имея иного выбора? Понесёшь ли ответственность сама? Мулан молчала. Признаться, этот вопрос пугал её не столько очевидным ответом, сколько самой возможностью ситуации, где она спасла врага, которого в каком-то наивном душевном порыве назвала другом. И оказалась обманутой. — Клянусь, — наконец, твёрдо ответила Мулан. — Я верю тебе, воин, — выдержав паузу, произнёс император. — И не склонен не верить собственным глазам: Ланг сама привела тебя ко мне, а потом закрыла собой, когда Бори Хан пустил стрелу. Значит, она поверила тебе, как ты поверила в неё? — Да, император. Так начался новый путь Мулан. Его не все принимали, это ощущалось в самом воздухе, но никто не смел перечить, принимая во внимание бесспорные заслуги Мулан перед страной. Тело Сиань Ланг перенесли во дворец. Мулан облачила её тело в нежно-голубой ханьфу. Стрела, вошедшая ей в спину, царапнула позвоночник и, не задев сердца, пробила ребро. Своими руками перевязав рану, Мулан невольно залюбовалась красотой Ланг. Умиротворённое лицо, такое белое и нежное в обрамлении чёрных волос напоминало Мулан одинокую луну на ночном небе. Холодную, далёкую, притягательную, но непостижимую. Неужели, она действительно верила в то, что образ Смерти — единственное, что ей подходит? Ланг — гордая и сильная, свободная птица, неподвластная ни одному ветру. И ей, как и самой Мулан, совершенно необязательно облачаться в железо, чтобы выглядеть сильной. Сила течёт внутри. Лекари пришли к выводу, что Ланг не сможет ходить без помощи своих магических сил довольно долгое время. Но Мулан всё равно не теряла надежду, каждую ночь проводя с ней, ожидая чуда. Временами, это походило на наваждение, но Мулан чувствовала, что всё делает правильно. Она с честью несла своё звание и, приходя ночами в покои, где стелились по ветру полупрозрачные ткани, рассказывала Ланг обо всём, что видела и чувствовала. Мулан ощущала острую потребность говорить с ней о вещах, которыми женщины не делятся с мужчинами. Отец, мать и сестра были далеко, да и родные люди из одной только любви могли быть не столь объективными. Возможно, Ланг только отчасти была ей другом, но её авторитетное мнение Мулан готова была принимать. Мнение той, что прекрасно понимала её собственные чувства, а особенно с высоты неизбежно выпавших на долю жизненных потрясений и испытаний. Ланг. Она не зря обращалась в птицу, чей крик отзывался внутри болью и страхом. Маленькая девочка, только пришедшая в мир и поразившаяся умением, дарованным богами, явно не должна была слышать порицания от самых близких. Не должна была лишиться дома только за то, что рождена «другой» или за то, что ощущала в себе потребность и возможность сделать для семьи и страны гораздо больше, чем предписано устоями. С этими мыслями Мулан заснула в покоях, которые отвели Ланг. Они нужны были друг другу, и император понял это. Проснулась она ранним утром, ощутив на себе чей-то взгляд. Ланг по-прежнему недвижно лежала на постели и неглубоко дышала. — Восстань подобно Фениксу, — тихо шепнула Мулан и мягко коснулась губами виска.***
Никогда Мулан не чувствовала себя свободнее. Ци поднимал её, и свист меча касался слуха тёплым поцелуем. Упав на траву, она закрыла глаза, раскинула руки. Солнце приятно грело лицо и тело под алым одеянием. Феникс только на миг закрыл крыльями солнце. За прошедшие два месяца Мулан не видела его ни разу, поэтому была особенно рада. Он был её весточкой из дома, спасителем, путеводной звездой и верой. Феникс кружил над Мулан, обнимая дуновением ветра, и снова куда-то манил. — Колдунья сбежала! — схватил её кто-то, стоило Мулан войти. — Обернулась птицей и исчезла! Мулан вбежала в нужные покои и застыла. Постель была аккуратно убрана, на ней лежал сложенный ханьфу, ещё хранивший тепло. — О чём ты думала? Где её теперь искать? А если она снова вернётся сюда и приведёт армию? — Не вернётся, — тихо произнесла Мулан, потерянно глядя на птичье перо, которое осталось лежать на полу. — Почему ты так в этом уверена? — Потому что она другая, — подняла глаза Мулан. — Всё здесь для неё — клетка. А она хотела свободы. Иногда воину лучше быть одному. Я хотела спасти её. У меня получилось. — Эй, не расстраивайся, — молодой стражник сел рядом с Мулан на постель и обнял за плечо. — Я вот думаю, всё к лучшему. Ты не представляешь, какие страшилки у нас о ней из уст в уста переходят. Некомфортно в карауле стоять. — Так вам делать нечего? Стражник рассмеялся. Кажется, сработало: Мулан улыбнулась. За окном вечерело, невероятной красы небо укрывало мирные места. Мулан снова села на коня. Как предполагалось, молодой стражник увязался следом. У этого паренька с неважным владением Ци была своя мечта, и Мулан не позволяла себе отказать ему в паре-тройке тренировок. Его конь был быстрее коня Мулан, но он нарочно оставался вторым. Из уважения. Так Мулан думала, когда они свернули к Огненным горам. Вулканы тысячелетиями низвергали на них лаву, и та разъедала их, образуя овраги на склонах хребтов желто-оранжевого цвета. Мулан нравились эти места, и она охотно согласилась потренироваться там. Стражник замечал, когда она ему подыгрывала и, как обычно, просил «бить по-взрослому». Но потом вдруг заметно устал, даже побледнел и, опустившись на красный песок, попросил показать пару новых приёмов. Мулан это любила. Ци захватывал её целиком и без остатка, она будто сама временами становилась живой энергией. Изящная, лёгкая, стремительная, с губительным пламенем в крови. Сила Ци иногда приносила видения. В них вновь на родную землю слетались чёрные птицы, и огненный Феникс нещадно жёг их. Мулан закрыла глаза и в очередной раз рассекла мечом воздух, сперва не отличив птичий крик в голове от настоящего. А открыв, увидела, что направила его на Сиань Ланг. Колдунья не двигалась. Она никогда не боялась смерти. Внутри Мулан что-то покатилось вниз и разбилось на мелкие кусочки, разлив по венам и артериям тепло. Значит, Ланг никуда не сбегала. Значит, это она вела её к Огненным горам. Мулан убрала меч и, забывшись, заключила Ланг в объятия. Всегда готовая к бою и обороне, извечно нелюбимая, привыкшая ощущать на себе лишь ненависть, страх и трепет, Ланг впервые выглядела растерянной. Порыв юной Мулан был для неё в новинку. Недавно общаясь с ней в образе стражника, она почти поняла её. Но, в то же время, отвечая сейчас на объятия, силилась воздвигнуть очередную броню из желания не быть обманутой. Броня рассыпалась. А скоро сдалось и тело. Ланг никогда не имела привычки жаловаться на боль, лишь схватила ртом воздуха и, ослабев окончательно, опустилась на колени. Мулан была рядом. Она осторожно положила Ланг на красный песок и, не произнося ни слова, прижалась к её груди, прикрыв ладонью рану. Хотя, нет, Мулан что-то шептала. Ланг не вслушивалась, но боль определённо уходила. Возможно, это наваждение когда-нибудь уйдёт из головы юной Мулан. Но в том, что она обрела, как минимум, друга, сомнений не осталось. Солнце почти скрылось за горизонтом, когда голос Ланг украсил тишину: — Хорошо быть не одной…