и грянет

В ту майскую ночь на небе сияли звёзды. Весь Париж, и особенно тот его уголок, в котором, как уже знает читатель, располагался «Коринф», крепко спал. На улице Шанврери не слышалось ни звука, кроме тихих завываний тёплого весеннего ветра. Все обитатели трактира, за исключением Козетты, спали. Эпонина и Азельма, утомлённые рутиной, давным-давно дремали в своих постелях и видели сны, о которых с утра поведают друг другу. Гаврош, котррый решил остаться в «Коринфе» на ночь, занял огромную кровать родителей: отправившись за наследством умирающей кузины мадам Джанет, они словно провалились сквозь землю. Трактир, прежде переполненный звонкими голосами, шумом и музыкой, теперь наслаждался долгожданным покоем. Не спала лишь Козетта. Неуловимая, словно тень, она бродила по комнате сестёр, тихо пела и шептала что-то себе под нос. На ней была чистая кремовая сорочка Азельмы, а золотисто-каштановые волосы беспорядочно спадали по плечам. Козетту не покидали мечты: сидя на мягком стуле у зеркала, она вновь грезила о Мариусе. Его благородный, но нежный образ то и дело виделся ей во снах. То новое чувство, которое поселилось в её сердце после встречи с Ним, было бесценно. Козетта берегла эту любовь с невиданным упорством. Она, вероятно, не смогла бы жить без неё: теряя смысл жизни, человек порой умирает задолго до гробовой доски. Козетта взглянула в зеркало. Её тонкий и нежный профиль едва отпечатался за стеклом, но быстрый взгляд успел приметить небольшой конверт, лежащий на столе. Козетта видела его и ранее, но всё время забывала спросить у сестёр, что же это такое. Ей думалось, что это всего лишь письмо какого-нибудь кавалера Азельмы или Эпонины, но теперь Козетта отчего-то решила, что это совсем не так. Она тихо зажгла свечу и поднесла её к конверту. На слегка пожелтевшей бумаге знакомым почерком было выведено всего одно слово: «Козетте». Она едва слышно вскрикнула и дрожащими руками распечатала конверт. То было письмо Мариуса. Но отчего он не отдал его сам? Отчего это письмо теперь лежало здесь, в трактире, забытое и непрочитанное? Козетта приблизила свечу к бумаге. Вот, что писал Мариус:

«Козетта, моя дорогая Козетта! Ангел мой! То, что я далее тебе напишу, может расстроить тебя, но, прошу, прими эти слова с пониманием. Мне тяжело даже писать об этом, поэтому я не смог этого сказать. Печаль в твоих синих глазах разбила бы мне сердце. Поэтому я попросил Эпонину передать тебе это письмо, и потому теперь ты держишь его в руках. Ох, какие у тебя чудесные пальцы! Так вот, Козетта. Ты уже знаешь о том, чем занимаются мои друзья. Ты знаешь о мятеже и о баррикадах. Но теперь я скажу тебе ещё одну вещь: я собираюсь пойти вместе с ними. Наше с тобой счастье, моя Козетта, будет под угрозой, если страна останется в столь же плачевном состоянии. Я верю, что смогу это изменить. Прошу, Козетта, не гневайся и дождись меня! Ради тебя и только ради тебя я совершаю этот поступок, и ради тебя же я постараюсь выжить. И, знаешь… Когда это всё закончится — мы обязательно поженимся! У тебя будет прекрасное платье с кружевами и кольцо из чистого золота, и ты будешь ещё красивее, чем прежде. Не бойся за меня, дорогая Козетта. Твой Мариус.»

Когда каждое слово было прочитано, а письмо аккуратно возвращено на своё место, Козетта глубоко вздохнула. Из её прекрасных глаз вдруг полились слёзы. Она представляла Мариуса, сражающегося на баррикадах, и площадь в её мыслях была залита кровью. Козетта была напугана, рассержена, обижена и взволнована: она не могла допустить, чтобы Мариус подвергал свою жизнь опасности. Стоило что-нибудь предпринять. Козетта затушила свечу. Слабый лунный свет всё ещё проникал в окно, и Козетте ясно виделся беззаботный силуэт спящей Эпонины. Ещё несколько дней назад Азельма упомянула о том, что её старшая сестра собирается на баррикады, и теперь эта мысль не покидала возбуждённого разума Козетты. Она не знала, чем руководствовалась Эпонина: быть может, она тоже последовала за одним из друзей Мариуса. Козетта задумалась. Она отнюдь не была слаба или труслива, она умела обрабатывать раны и при необходимости смогла бы научиться стрелять. В этом мире для неё не было человека важнее, чем Мариус. Мариус отправлялся на баррикады. Мысль, так и не озвученная, повисла в воздухе. Лёгкий ветер приподнял полупрозрачные шторы. — Я пойду за тобой, — шепнула Козетта, и воздух наполнился ароматом роз. Она уснула лишь под утро. Следующий день, такой же тёплый и свежий, как предыдущий, начался непривычно рано. Первым поднялся Гаврош: словно утренняя пташка, он выпорхнул из постели с первым солнечным лучом. Вслед за Гаврошем проснулись Эпонина и Азельма. Старшая сестра была задумчива, а младшая, напротив, казалась удивительно велёлой и беззаботной. Шаги Азельмы напоминали танцевальные па, а блеск, который излучали её глаза, мог бы осветить весь Париж. — Ах, какое утро, — бормотала она, взволнованно глядя в окно. — Какой день! Эпонина наблюдала за сестрой с насмешливой улыбкой. — И что это тебя так развеселило? — спросила она. — Сегодня всего лишь пятница. Скоро повалят клиенты. Азельма помотала головой. — Не только. В этот миг в дверь их комнаты постучали. Азельма хлопнула в ладоши и резко распахнула её. — Вы пришли раньше, чем мы условились, — с лёгкой укоризной сказала девушка, но улыбнулась. Комбефер пожал плечами. Он, в отличие от Азельмы, почти не выглядел смущённым, но блеск в серых глазах всё же выдавал его истинные чувства. — Лучше прийти заранее, чем опоздать, — произнёс Комбефер и, приметив Эпонину, дружелюбно кивнул. — Здравствуйте. — Доброе утро, — она слабо улыбнулась и перевела взгляд на сестру. — Не знала, что мы сегодня ожидаем гостей. Азельма помотала головой. — Нет же! Я сейчас только приведу себя в порядок, и мы отправимся на прогулку. Сидеть дома в такую погоду — настоящая глупость! — на секунду Азельма замолчала, а после лукаво поглядела на Комбефера и продолжила. — А Вы пока выпейте чаю. Он ждёт Вас на первом этаже, Гаврош покажет. Комбефер кивнул, и дверь вновь закрылась. В этот миг Азельма, и по природе своей не обделённая красотой, была особенно прелестна. Свежесть юности в ней соединилась с остротой ума и нежностью влюблённости, что, в свою очередь, составило удивительный букет. С присущей только ей аккуратностью и скрупулёзностью Азельма собрала волосы в причёску, надела одно из своих новых платьев и несколько раз повернулась перед зеркалом, ища и не находя в отражении изъянов. — Да хороша, хороша, — весело протянула Эпонина. — Главное, не забудь про собрание в «Мюзене». Оно в шесть. Азельма прищурилась. — Ты-то уж точно не забудешь, — тем же тоном ответила она. — А я… Мы с Фредериком решили пойти туда вместе. Эпонина нахмурилась. Она не совсем поняла, что значило это «точно не забудешь», так весело произнесённое Азельмой. Единственная мысль, которая пришла ей в голову, показалась Эпонине странной, абсурдной и совершенно бессмысленной. Проводив сестру, она решила заняться делами: следовало разобраться со счетами, сделать уборку и проследить, чтобы Гаврош ничего не натворил. В тот час, когда Эпонина, Козетта и Гаврош взяли на себя домашние заботы, Азельма и Комбефер медленно прогуливались по улице Рамбюто. Она была улыбчива и немного смущена, а он — спокоен и скромен, но вместе они составляли чудесную пару. Никто из них не называл эту прогулку «свиданием», как бывало у Мариуса и Козетты, и потому происходящее казалось всего лишь невинной дружеской встречей. Их путь был освещён ярким майским солнцем, а каждое слово сопровождалось негромким пением птиц. Ни Азельма, ни Комбефер не думали о грядущем: в этот миг им не хотелось верить в то, что сегодняшний день — всего лишь затишье перед надвигающейся бурей. — А знаете, в тот день, когда мы впервые повстречались, Вы казались мне таким серьёзным… — с улыбкой сказала Азельма, когда они остановились, чтобы присесть на скамейку. — Я тогда подумала, что Вам будет не очень интересно говорить со мной. Комбефер задумчиво поглядел на неё поверх очков. — А мне думалось, что я кажусь Вам скучным, — ответил он. — Даже друзья иногда говорят, что я надоедаю им своими разговорами о науке. — О, нет! — воскликнула Азельма. — Вас очень интересно слушать. Мне редко удаётся поговорить с кем-нибудь о книгах и узнать что-то новое, а Вы, кажется, только просвещением и живёте. Комбефер не ответил. Размышления, посетившие в этот миг его светлую голову, были немного отличны от тех, какие он по обыкновению рассказывал Азельме. — Не только просвещением, — наконец сказал Комбефер. — О, да, — Азельма запнулась, — ещё революция. Вы — правая рука месье Анжольраса и иногда ставите его на место. Вы — голос разума, если я могу так говорить. Юноша улыбнулся. Несмотря на то, что Азельма не была сильна в вопросах политики и не казалась заинтересованной в их с Друзьями делах, она была удивительно интересной девушкой: её ум, спокойствие и серьёзность иногда напоминали ему его собственные, но всё же между ними можно было разглядеть некоторые различия. — Голос разума. Мне нравится, — Комбефер улыбнулся, но его счастливое выражение лица вскоре сменилось задумчивым. — Ох, Анжольрас… Знаете, это только между нами, но в последнее время он кажется мне немного сбитым с толку. И я думаю, что это может быть как-то связано с Вашей сестрой. Азельма взглянула на него с удивлением. Она склонила голову набок, и весь её вид говорил о том, что она вынашивает какую-то идею, которая, впрочем, ещё не совсем готова. — Эпонина может довести кого угодно, — наконец сказала она со слабой усмешкой. — Но я думаю, что могу сказать о ней то же. Что-то произошло. Между ними повисло короткое молчание. Несколько мгновений они не говорили ничего, молча наслаждаясь обществом друг друга, но вскоре беседа возобновилась. Вокруг них больше не было места тишине. Они обсуждали всё вокруг и говорили о каждой вещи, которой когда-либо касался их пытливый разум. Разговоры об истории перемежались с разговорами о физике, а те, в свою очередь, предвещали разговоры о человеческой душе. — Вы удивительный человек, месье Комбефер, — сказала Азельма, когда её спутник закончил цитировать очередную научную теорию. — Зовите меня Фредериком, — с лёгкой улыбкой ответил он. Азельма кивнула. Несколько мгновений она провела в молчании, а после отчего-то заговорила о сто тридцатом сонете Шекспира. Ей нравилось то, как спокойно она могла беседовать с Фредериком и не краснеть всякий раз, когда слышит от него комплимент. Между ними не было той любви, которая вспыхивает после самого первого взгляда, но зарождалась та, которая обыкновенно вырастает из дружбы. Азельма, ставшая в эти часы немного смелее, чем прежде, совсем позабыла о собрании. В тот миг, когда Комбефер мягко прервал её, сказав, что им нужно идти, она едва сдержалась, чтобы не расстроиться. — Мы должны серьёзнее относиться к тому, что нас ожидает, — уверенно произнёс Фредерик, но его голос теперь сделался более суровым, чем прежде. Они прибыли к «Мюзену» за десять минут до назначенного часа: Комбефер, не изменяя себе, оказался у кафе раньше, чем большинство его друзей. У двери он заметил Анжольраса, который, впрочем, казался таким же сосредоточенным, как всегда. — Здравствуй, — сказал Комбефер и пожал ему руку. Анжольрас ответил тем же, а Азельма в свою очередь пожелала ему доброго вечера. Вскоре на собрание прибыл Фейи, за ним — Баорель, Боссюэ и Жоли, далее — Жеан Прувер, а за Жеаном появились Эпонина и Гаврош. Последним, как это бывало чаще всего, заявился Грантер. В грядущем собрании каждому из присутствующих виделось нечто новое: казалось, что они переходили невидимый рубеж, после которого уже не будет возможности отступить. Быть может, для некоторых это был один из последних солнечных дней: каждый из Друзей понимал, что может не пережить лета. Свобода, за которую они так отчаянно боролись, не могла без боя последовать в их руки, и потому теперь следовало сделать всё для того, чтобы вырвать её силой, когда наступит подходящее время.