контрасты

— Это было убого, — зевнув, Антон прикрыл рот ладонью и испустил вымученный вздох. — Удивишь меня чем-то еще? В мои планы на ближайшие лет шестьдесят не входила смертная скука. Артур скривился, но счел разумным промолчать: чего он в принципе ожидал от зазнавшегося пацана, выращенного исключительно традициями Рублевки? С такими у него обычно разговор либо короткий, либо его не случается вообще. Сейчас случай, однако, из редких. — Чего изволит Ваше Высочество? — Микаэляну, вообще-то, противно с ним просто разговаривать, не то что выполнять его требования. — Знаете, у рабочего класса плотный график. Не рекомендую Вам его задерживать. Вы рискуете получить кулаком промеж глаз. — Как бы ни прискорбно, родной мой, но я пошел на риск уже с того момента, как оказался в этом блоке, — спокойно ответил Мартынов. — На самом деле есть множество способов существенно сократить это твое расписание и потратить время на более разумные и актуальные вещи. Артур открыл было рот, чтобы выразить свое изумление, но Антон так глянул на него, что тот, повинуясь мысленной команде, закрыл его. Действительно, нечего тут: спор есть спор, не вечно же ему длиться. К щекам Микаэляна прилила кровь — и это плохая реакция, но приливающая кровь к щекам — это же всегда в то же время и естественная реакция, обоснованная вполне такими же естественными причинами. Они, причины эти, — последнее, о чем хотелось бы думать ему в данный момент. И он пока еще не слишком ведает, какие потусторонние силы дернули его за язык и заставили брякнуть что-то вроде: — И что предложишь? — спросил он со смехом, нервным, правда, но достаточно искренним. — В господина играть вознамерился? Прямо так, по-взрослому? — Не рассчитывай на то, что я позволю себе спать с тобой на трезвую голову, — сказал Мартынов и, достав два фужера, разлил по ним коньяк. — Моя нежная натура требует романтики. — Дорогой романтики, между прочим, — подметил Артур, сев рядом с Антоном и молча осушив свой бокал до дна. — Может, мне поухаживать за тобой? — Тебе это обойдется в сто долларов за весь weekend, — сказал Мартынов. — Не потянешь ты ухаживания, my friend, не потянешь. Микаэлян не нашелся, что ответить. Он был слегка ошеломлен — что за странная позиция у Антона? Но ведь это как раз в его духе — манерно хмурить брови и после долгих предисловий бить в самое больное. Тогда почему Артур этому так удивляется? И почему его это, черт возьми, так колышет? Хотя, конечно, лучше всего как следует выпить. Возможно, эта дрянь ударит по мозгу, и Майклу не придется потом ручаться за последствия содеянного. Он скосил глаза в сторону Мартынова — тот довольно щурился, глядя в пространство перед собой. Только не на него. И это бесило. Нет, он не завелся, вовсе нет. Завелся, но в другом смысле. Впрочем... не о том и речь. Или о том. — Вон как напрягся, — Антон опрокинул в себя несчастное пойло, закрыл глаза и блаженно улыбнулся. — Это просто секс, Майкл. Дело чистейшей импровизации, когда как импровизация — это воображение. Я верю в тебя, dear. — Тогда готовься и поверить в то, что я не стану с тобой церемониться, — сказал Артур. — В чем бы ни заключалось мое намерение, я не гарантирую тебе того, что оно понравится тебе. — А какой тогда смысл в сексе, если одна сторона остается в итоге неудовлетворенной? — спросил Антон, приближаясь чуть ближе, касаясь бедра Майкла и стараясь сиим актом продемонстрировать свою страсть. — Зачем тогда вообще трахаться, если не для этого? — Не каждый день ты трахаешься с парнями, знаешь ли, — скользнувшая ирония в голосе Микаэляна едва и в принципе походила на иронию — до того проняло его тревогой. Спор есть спор. Майкл, старик, давай. Это просто секс. И пускай вместо третьего размера и накрашенных ресничек тебе придется трахаться с не кем-то еще, а с Антоном. Спасибо и на том, что он не «кто-то еще». — Ну, это как пойдет, — руки Антона уже скользят по бедрам Майкла и пытаются стиснуть его бока. — Если твоя сообразительность будет в состоянии удивить меня, то, быть может, будешь скрашивать мне дни своей кислейшей физиономией. Микаэлян засмеялся, и к Антону вернулась его решимость. Отчего-то даже показавшаяся мрачной. — О, и рожа попроще стала. Такую рожу мне целовать уже не так противно будет, — и Мартынов действительно потянулся навстречу губам Артура. Как бы того не хотелось признавать, а ублюдок целоваться умел. Майкл поддался — и для себя уже между делом успел подметить, что ему не противно, что ему — Господин ты небесный, прости ему этот грех — это даже нравится. Антон оторвался от него, тяжело дыша, и залез на его колени, аккуратно опустил руки на его плечи. Быть может, его эта самая нежная натура, о которой он упоминал ранее, во многом гиперболизирована, но профессионализм в своей актерской игре он продемонстрировал. Почувствовав касание губ — они мягкие, надо отметить! — на своей шее, Микаэлян занервничал, рвано выдохнул и попытался себе представить на месте льнувшего к нему Мартынова кого-то другого. Например... да кого угодно, у кого между ног нет члена. Но как бы того ему ни желалось, воображение его подводило напрочь. В тысячный раз за день он сделал вывод: Мартынов — сволочь. Но при этом сволочь, сумевшая его таки завести. — Позволь мне избавиться от... сущей мелочи, — не дождавшись ответа, Антон снял с Майкла майку, бросив ее на пол. — Thank you, dear. Твое доверие для меня драгоценно. — Справедливо будет только в том случае, если доверие будет обоюдным, — и Мартынов позволяет Микаэляну сделать то же самое. — Вот, уже гораздо лучше. Ну и нудятина, согласись? — Никакой ты не романтик, — Антон опускает ладонь на прикрытый тканью — будьте уверены, этому не суждено долго продлиться — член Артура. — Зато я — да. Поэтому заткнись. Трогать можешь, но чесать небо языком — нет. Данная перспектива не обрадовала Микаэляна, но возражать — ему безумно хотелось возразить! — не стал: спор есть спор. Он — проигравший в споре, Мартынов же — тот, кто победителем является a priori. И сейчас бы обойтись без препираний. Так он, Артур, целее будет. Он предпочитает не думать ни о чем, когда ладонь Антона уже вовсю исследует длину его, прости, ну же, Господи, эрекции. Ублюдок знает, что он повинен в этом. Ублюдок улыбается — гадко, ублюдочно, прямо так, как надо. Это придает совершающемуся нечто... порочное? Артур бессилен в подборе слов в данный момент. Да и не этим он должен заниматься. — Эта love affair обязательно отпечатается в твоей невежественной башке на всю оставшуюся жизнь. Как ты только жить с этим собрался? — внезапно спрашивает Антон, и Артур вздрагивает, потому что уже совершенно забыл про свою начинающую трещать по швам репутацию, полностью растворившись в ощущении того, как рука скользит все ниже, глубже... Даже не пытаясь разобраться в своих ощущениях, он послушно подставляет под прохладные пальцы напрягшийся член. Пальцы с неожиданной ловкостью справляются с задачей, и с каждым мгновением движения становятся все проворней и быстрее. Сначала Артур думает, что ошибся, но за мгновение до того, как знает это наверняка, ощущает стремительно нарастающую волну удовольствия. И что перед собой видит? Он видит чертова Антона Мартынова, улыбающегося так гадко, так мерзко, так... Никакое воображение не смогло бы передать всю прелесть происходящего. — Ну что? — ехидно спрашивает Антон. — Ты думал, я тебя просто трахну? Нет, это скучно. И когда Мартынов сначала ослабил хватку на его члене, а потом и вовсе ее убрал оттуда, Микаэлян застонал от разочарования, но спорить нельзя. Говорить в принципе нельзя. Этот идиот не отлипнет, если Артур раскроет рот. А после пробудет в его рабстве еще суток двое. И больше. И вообще... Антон слез с его колен, повалив его на кровать и придавив своим весом. В следующий миг Артур ощутил легкую вибрацию, что разошлась по его телу от кончиков пальцев Антона на коже его обнаженной груди. От восхитительной дрожи, захлестнувшей все его существо. И, черт возьми, во всем виноват он. И почему этому Мартынову приспичило сначала оказаться выпертым из вуза, а потом и попасть еще и сюда, именно в этот блок? Еще и делить одну комнату с ним — катастрофа в чистом виде. Но был хотя бы Кузя, который разбавлял напряжение. А его в последнее время было слишком много. В переизбытке, можно сказать даже так. О, Господи ты же праведный, наконец-то. Антон целует его, по-прежнему нависая над ним и выдыхая горячий воздух прямо в губы — метод рот в рот отработан у него до автоматизма. Тут придираться не к чему. Разве что к тому, что дело затягивается. — Прелюдия затянулась, знаю, — хрипло выдохнул Мартынов у его уха, — но терпи. Терпение — это же ведь главное в нашем деле. Скучно ведь, когда быстро, правда? — он проводит по волосам Микаэляна, едва ли не любовно, дразняще. — Ты послушный раб. Я обратил внимание на правильного человека. Артур молчит. Но его взгляд сделался злым и колючим — мол, блядь, если я говорить не могу, это не значит, что я стерплю промедлений. И снова рот в рот. Интенсивное, долгое, чувственное «рот в рот». Микаэлян не может контролировать себя: берет руку Мартынова в свою и вынуждает того гладить себя так, как хочется ему. Только погрубее, только чтобы побыстрее. — Вот и причина, по которой вы, рабы, все похожи как один: у вас нет терпения, — говорит Антон, вопреки своим словам все же не убирая руки с члена Артура, двигаясь интенсивнее, набирая долгожданный темп. — Впрочем, ничего другого я и не ожидал. Дальше последовал лязг ремней, сдавленные стоны, неровное дыхание и скрип пружин кровати. Очередным испытанием — Артур уже не мог сомневаться в том, что оно вовсе не последнее — оказался, собственно, сам акт. Точнее, подготовка. Подготовить Антона ему бы удалось без пререканий и без проблем, но проблема все же была — это его готовили. — Подашь признак жизни, как только будешь готов, — тем не менее, Антон был аккуратен, до безбожного аккуратен, до дотошного аккуратен, и в любой другой момент Микаэлян бы возрадовался тому, что смерть оказалась не такой болезненной, но сейчас ему хочется, чтобы она настигла его сразу же, потому, что, блядь, «Мартынов, живее!», которое вслух произнести нельзя. Когда Мартынов начал двигаться, Артур понял, что, черт, поторопился с выводами, что дела вовсе не настолько плохи. Нет, в принципе, и вправду не так плохо, но зато больно, невероятно больно, — как если бы… Хотя, не хотелось даже думать. Трудно было в принципе поверить в то, что все это происходит с ним. Но боль такая реальная, что не поверить в нее невозможно. — Я ожидал... худшего, — в перерывах между сиплыми стонами говорит — или очень сильно, с усердием пытается — Антон, — но все не так ужасно. Я даже не... Договорить ему Артур просто не дает — грубо хватает за волосы на затылке и точно так же грубо целует его, и эта грубость контрастирует с мартыновой аккуратностью. Они сами по себе — контрасты, противоречия. Но времени на философствования не то чтобы было мало, — его не было вообще. Какая к черту философия, когда впервые за последнюю вечность — нет, правда, сколько времени-то с тех пор прошло? — его наградили такой шикарной дрочкой? — Я знал, что тебя надолго не хватит, а потому и не стал лишний раз мучить, — говорит, с некоторым усилием оторвавшись от него, Мартынов. — Но на тебе одном я прерываться не намерен. И тогда стало еще больнее. Но вместо с болью пришло и что-то новое, странное, может быть, даже высшее, чему Артур никогда в жизни не знал названия. Армянская брань, что клубится в его голове в разном порядке, сделалась вдруг не такой отвратительной. Довольное урчание Мартынова вперемешку с шипением и посвистом было даже почти музыкой. Когда он кончил, от его членораздельной речи остались лишь обрывки, но и этого оказалось достаточно, чтобы с Микаэляном произошло что- то, чего он даже не хотел себе объяснить. Он почувствовал такой покой, которого никогда не знал прежде, а это был, без всякого сомнения, самый мощный наркотик на свете. — Может, хоть скажешь что-нибудь? — с надеждой спросил Антон. — А то я тут жду, жду... а ты вон как, молчишь. Неблагодарный раб. — Охуеть, — и это было единственном, что мог сказать Артур в данный момент, и ему уже главным образом плевать на очередное пропитанное ядом высказывание, которое произнесет Мартынов через пару секунд. — Не удивлен. Все плебеи одинаковы, — зевнув, просипел он, — тем не менее, ты покорный плебей. Противный и неблагодарный, но все же покорный. Артур отвернулся от него, фыркнув что-то про себя и заодно проклял всех. Всех, но кроме Антона Мартынова. Проклял абсолютно всех, кроме Антона Мартынова, чьи губы коснулись его позвонка. — Thank you for this beautiful night, — на английский поперло, и настолько, что русских слов уже просто не осталось. — No problem, baby, — и все же в долгу Артур не остался. — Давай теперь представим, что я этого не слышал, — донесся до его слуха вкрадчивый голос Мартынова. — Нет, серьезно. Это было правда круто. You're best of the best, Майкл. Он и не стал в этом сомневаться. О чем бы каждый из них ни помышлял, — они все равно противоречия. Контрастные, не вяжущиеся между собой, но противоречия. И такую участь вполне можно терпеть до тех пор, пока тебя называют «best of the best» и будут называть так еще последующие сотни вечностей.