Главный страх шехзаде

      Султан Мурад небрежно переставляет фигуру на шахматной доске, что сильно озадачивает его противника. Баязид перебирает в голове различные стратегии и, размышляя, безмолвно шевелит губами. Мурад знает, брат делает так с детства, когда играет с ним. Наконец шехзаде совершает ход, который Мурад готов признать гениальным. Королю некуда бежать. Победу вновь одерживает Мурад. Как всегда. А играют вместе они очень давно. Ещё будучи ребёнком, в правление отца, такое светлое для Мурада, он пожелал освоить великую науку шахмат, а чтобы это было ещё интереснее – и Баязиду велел присоединиться. Мурад научился играть довольно неплохо, хотя и не достиг того же мастерства, что было у него в более подвижных занятиях, в то время как его младший брат понял принципы шахмат великолепно. Понимал Баязид и другие моменты, поэтому никогда не позволял себе выигрывать брата, какие бы дурные ходы ни совершал Мурад, когда партия начинала ему наскучивать. Впрочем, Мурад доволен таким раскладом.       – Сегодня ты был очень неплох, – заслуженно хвалит шехзаде султан.       – Мне не сравниться в мастерстве с вами, повелитель, – отвечает Баязид то, что ответить должен.       – Не сравниться. Сравнивать себя с падишахом никогда не бывает к лучшему, – добавляет Мурад тоном, которым обычно старший брат даёт дружеское наставление.       Баязид улыбается, кивает. И опускает взгляд.       Султан идёт к столу, за которым уже размещаются Касым и Ибрагим, однако отсутствие повелителя не даёт им возможности начать трапезу. Баязид тоже садится, и вот за ужином собираются все четыре брата. У Мурада два повода их позвать, которые, он не хотел признавать это, прямо противоречили друг другу. Первый – пребывая в не лучшем расположении духа из-за вечных раздоров в семье и государстве, падишах посчитал вечер, проведённый вместе с братьями, хорошей возможностью, чтобы возродить тёплые семейные отношения или хотя бы вспомнить, какие они были раньше. Второй – напомнить одну важную вещь шехзаде, своё отношение к которым Мурад сам считал весьма милостивым, а их – недостаточно благодарными за это.       Все не спеша едят, ужин кажется вполне мирным. Молчание решает прервать Мурад, он понимает, что не заговори сейчас он, то весь вечер пройдёт в тишине, никто не посмеет сказать слово прежде брата-повелителя.       – Весной, быть может, мы выдвинемся в поход. Совет настаивает на этом, и я сам желаю в должной мере показать нашу силу всем, кто сомневается в ней. Что ты думаешь об этом, Баязид?       Шехзаде замирает, словно зверёк, почуявший, что на него охотятся и вот-вот спустят псов.       – Вы правы, повелитель, поход будет очень полезен нам. И мятежники, и враги-иноземцы, и простой, преданный вам народ – все они увидят вас, как великого воина. С позволения Всевышнего. Однако, повелитель… – голос Баязида становится чуть хрипловатым. – Принимать решения только вам, но я могу заметить… Так мне кажется. К весне могут не успеть сделать все приготовления. Начать поход уже летом, если на то, конечно, будет ваша воля, было бы удобнее. Без сомнения, наш падишах примет единственно верное решение.       Баязид берёт в руки лепёшку и отрывает от неё небольшое кусочек, но не ест, а лишь вертит в пальцах и смотрит на него, будто это может быть увлекательно.       – А ты, Касым, что скажешь?       Тот, в отличие от только что высказавшегося брата, напротив, встрепенулся и одернул плечо кафтана, будто он был велик шехзаде.       – Вы, действительно, всегда ведёте нас по правильному пути, и ваше решение пойти в поход принесёт вашим поданным благо, а воинам и вам – вечную славу, – но вот Касым запинается, как до этого случилось с Баязидом. – Только вот валиде-султан ваш отъезд беспокоит очень. Ведь сейчас, когда всюду скрываются искусные во лжи предатели, покидать столицу опасно. Но мы же все знаем, что вы поступите именно так, как необходимо для нашего блага и блага государства.       Закончив с речью, Касым немного выдыхает и оглядывается, какой эффект она произвела. Его взгляд быстро скользит по Баязиду, чуть касается Ибрагима и тут же опускается, когда достигает Мурада.       – Ибрагим?.. – Мурад желает услышать слово каждого.       – Простите, повелитель, я слишком не сведущ в делах нашей армии, чтобы рассуждать на подобные темы. Баязид и Касым правы, вы вершите наши судьбы и примете решение, которому мы все подчинимся.       Рука Ибрагима тянется за стаканом щербета, случайно или нет, шехзаде на мгновение поднимает взгляд на Мурада, сидящего напротив. Страх – вот что видит султан в глазах самого младшего из сыновей Ахмеда I. Мурад мрачно улыбается.       Но партия не окончена.       В покои входит один из сотен безликих стражников дворца и докладывает:       – Прибыл Силахтар-паша.       В покои входит Силахтар, верный друг султана Мурада. Так мог назвать его падишах раньше, а теперь, хоть и не имел повода не доверять своему подданному, Мурад не спешит разбрасываться характеристикой «верный» относительно даже самых близких.       – Проходи и рассказывай, Силахтар. Ты нашёл его? Вы побеседовали? – сразу заговаривает с ним Мурад, после чего поясняет братьям, о чём же идёт речь. – В последние дни в народе все говорят о Девлете-челеби. Он странник. И вот, к своему несчастью, добрался до Стамбула. Под видом благочестивых проповедей он внушает людям бунтовские идеи и думает, что это может сойти ему с рук. Что ж. Я решу его судьбу сегодня.       – Да, повелитель, я говорил с ним. Спросил его, как он смеет порицать волю падишаха. Девлет-челеби ответил мне, – Силахтар делает паузу, и на лице его появляется выражение крайнего неодобрения тех слов, которые он сейчас вынужден произнести, – ответил, что он не перечит священной воли правящего на престоле султана. Нет для него падишаха и бедняка, есть лишь преступник и праведник. Девлет-челеби призывает народ отказаться от жестокости, от кого бы она не исходила, искоренить в себе злобу к ближнему. Он осуждает одинаково и последние казни, и восстания мятежников, поднявших руку на священную власть Османов, дарованную им Всевышним.       – В чём-то он прав, тебе так не кажется, Силахтар? – спрашивает Мурад, присматриваясь ко всем находящимся в комнате. – Согласись, если бы я пришёл на рынок и отнял бы у честного торговца лепёшку, вот такую, – султан указывает на лежащий перед ним хлеб, – я был бы преступником.       Силахтар смотрит на Мурада не так, как шехзаде. Нет во взгляде паши ни панического страха Ибрагима, ни опасливой настороженности Касыма, ни привычной покорности Баязида. Лишь великая печаль, захватившая Силахтара в день его собственной свадьбы. И причиной той беды, как бы Мурад не убеждал себя в обратном, был именно он.       – Если падишах совершает что-то, то лишь на благо, которое, пускай, только ему пока известно. Преступником он быть не может.       Султан кивает.       – А Девлету-челеби ты это сказал, как мне сейчас? – уточняет он.       – Да. И он ответил мне, что согрешивший падишах – человек, павший более низко, чем заплутавший мятежник. Говорил, что султану Мураду нужно сойти с пути жестокости и пойти дорогой милосердия. Вместе с тем, Девлет-челеби продолжит выходить в народ, убеждать его в светлой чистоте мира, в котором должен жить человек.       – Он или предатель, который хочет сладкими речами сбить меня и народ с хрупкого равновесия, которое я выстроил, верша правосудие, или глупец, верящий в бескровное правление великой империей. В обоих случаях он опасен. Спросил ли ты Силахтар, уедет ли Девлет-челеби из столицы, если мы его отпустим, перестанет ли смущать мой народ ересями?       – Нет, он сказал, что не может оставить народ в его беде, он будет с людьми. Нести свет в их души. Так он закончил.       – Что ж. Я готов был проявить милосердие, которое он от меня требует, и отпустить его, единожды заблудшего, но он не желает принять от меня пощаду. Тогда примет смерть. Казните его завтра. Отрубите голову.       – Как прикажете, повелитель, – Силахтар склоняется перед падишахом и отступает.       – Постой. Удалось тебе узнать происхождение этого Девлета? Все в народе кличут его Султанзаде. Он и в правду имеет отношение к моей династии? – этот вопрос сейчас как никогда важен для Мурада.       – Некоторое, повелитель. Султанзаде – лишь прозвище, но Девлет-челеби, действительно, в родстве с Османской династией. Он – внук Эсмахан-султан, дочери вашего славного предка султана Селима II.       – Тогда мы проявим к нему особое уважение. Пускай его задушат, а после – похоронят с теми знаками почтения, которые полагаются ему по праву рождения. И всё-таки в чём-то он прав, – добавляет Мурад. – Я тоже не делаю различия между бедняком и пашой, никому не уйти от моего карающего меча. Пускай все в народе знают, что если кто-то пойдёт против воли моей, то он не сумеет избежать справедливого наказания. Крестьянин, купец, визирь – всякий получит по заслугам. Шейх-уль-ислам, султанзаде, шехзаде – казню любого, кто посмеет оспаривать мои решения и попробует посягнуть на мою власть.       Силахтар вновь кланяется и на этот раз уходит. Распалённый собственными же словами Мурад выпивает залпом всё содержимое стакана. Ему хорошо и немного жарко. Единственный повод для печали – разделить свой триумф Мураду не с кем. Теперь братья точно не посмеют заговорить в его присутствии. Разве это хорошо? Но разве это плохо? Каждый смотрит в свою тарелку, Касым изредка позвякивает ложкой, которой бесцельно задевает тарелку.       Мурад встаёт и тут же жестом предупреждает порывистое движение всех шехзаде тоже вскочить со своих мест.       – Не нужно. Сидите и ешьте, – распоряжается он.       Мурад идёт на балкон. Там не намного прохладнее, зато лицо обдувает ветер. Вокруг мирно шелестит осенняя листва. Султан оглядывается, через проём можно прекрасно наблюдать за происходящим за столом. Баязид вместо того, чтобы приступить к одному из великолепных блюд, приготовленных искусными поварами дворцовой кухни, всё так же всухомятку ест одну лепёшку, отрывая кусочек за кусочком. Касым не ужинает вовсе, только чертит какие-то непонятные знаки ложкой поверх тарелки. Ибрагим долго сидит неподвижно, а после, оглянувшись по сторонам, снова делает пару глотков щербета. Мурад знает, что среди братьев мира нет, однако здесь их вражда затихает, ведь есть то, что их объединяет.       Все они боятся Мурада. Это немного обидно, ведь если страха, который должен сопутствовать уважению, от подданных Мурад ожидал и даже добивался, то ужас, который он наводит на родных братьев, с которыми рос и которых клялся защищать, даже немного пугает самого султана. Больше пугает его лишь одно.       Братья боятся его. И Мураду это нравится.