Someday

Тоналка, одолженная у Синтии, скрывает засос крайне плохо; Эдамура ругается сквозь плотно сжатые зубы, пока мошенница заходится тихим смехом в перерыве между глотками дорогого вина, которое смакует с таким же удовольствием, как и только что завершившееся дело, принёсшее им сотню миллионов. - Тебе помочь, Эдамаме? - Нет, спасибо, - он резко дёргает вверх ворот рубашки, да так, что ткань едва не трескается по шву, и поворачивается на пятках, чтобы не подкрались со спины. Синтия даже не думает подкрадываться. Синтия смотрит своим обычным взглядом, скучающим с виду, однако на деле изучающим до самой сердцевины костей. А затем пожимает плечами и подносит бокал к ярко накрашенным губам. - Как скажешь. Её голос насмешливо-понимающий, в нём сквозит толика сочувствия и перемешивается с лёгкой издёвкой. Иногда Эдамура думает, что ненавидит каждого в этой команде. Особенно ненавидит нагло ухмыляющегося француза, отпечаток зубов которого никак не желает замазываться и оказываться скрытым от посторонних. В L.A. невыносимо жарко, тепло чужого тела невыносимо близко прижимается сквозь эту дурацкую гавайскую рубашку, капли пота невыносимо медленно стекают по шее вниз, к ключицам, приковывая лишнее и нездоровое внимание, заставляя ясные голубые глаза сверкнуть коварным азартным предвкушением, от которого подгибаются колени. Нужно заканчивать. Нужно заканчивать... всё это. - Да, нужна, - в конце концов сдаётся Эдамура и вздрагивает, когда длинные холодные пальцы Синтии касаются кожи, тут же покрывшейся россыпью мурашек. - Тебе нужно научиться, - произносит она тоном, полным мудрости, и Эдамура недовольно вскидывается, потому что это всего лишь один раз, больше такой ошибки не повторится. Больше он не позволит Лорану обвести себя вокруг пальца и затащить в постель. - Встань под зонт. Простудишься. От этого голоса, пропитанного отточенной хрипотцой, Эдамура вздрагивает. Его пальцы вцепляются в мокрый холодный поручень, дыхание сбивается; кровь вскипает в венах будто по щелчку, приходится изо всех сил сосредоточиться на предполагаемом плане. Раз за разом проговаривать про себя наброски. Лишь бы не думать о том, как накануне этот хриплый низкий голос звал его по имени, обжигая каждый нерв в напряжённом теле. Он почти не чувствует холодных струй дождя, пробирающихся за шиворот, смотрит прямо, но краем глаза замечает расслабленную улыбку. Лоран улыбается так, словно ему дозволено всё в этом мире, играть чужими судьбами, распоряжаться чужими деньгами, оставлять один след за другим на чужой коже. Не нести за содеянное никакой ответственности. В этих голубых глазах скрыто что-то ещё, только разбираться не хочется совсем, особенно когда холодная капля щекочет кожу в том месте, где она была почти до боли защемлена губами. Чёртов француз, злится про себя Эдамура, едва ли осознавая, почему. Он резко выхватывает из рук Лорана стакан, в несколько глотков допивает остатки содержимого и старается не думать о том, что это похоже на непрямой поцелуй. Прямых ему хватает позже, когда ловкая рука хватает за ладонь и втаскивает в приглушённо освещённый номер. Когда волосы Лорана растрёпываются после геля - и Эдамура никогда не признается, насколько привлекательно этот подлец выглядит с уложенными волосами. Когда кольцо на цепочке раскачивается между ними, то и дело ощутимо вжимаясь в шею или ключицы, когда с лица Тьери пропадает эта вечная насмешка и остаётся что-то другое. Что-то, о чём Эдамура не собирается задумываться. В Лондоне он, привыкший к теплу, мёрзнет, прячет ладони в рукава куртки и приоткрывает рот шокированно, когда Лоран молча принимается растирать его руки, дышит на них, заставляя белые облачка пара обвивать пальцы, и смотрит так странно, пристально-изучающе. Всего несколько секунд смотрит, а затем притягивает к себе за талию и шепчет на ухо что-то непристойное, заставляющее Эдамуру залиться краской. Эдамура далеко не невинный мальчик и даже не наивный подросток, следы пальцев иногда не сходят с его бёдер целыми днями, на его глазах люди лишались всего и возвышались за считанные минуты, но Лоран всё равно одним голосом подчиняет себе, околдовывает, как своих жертв, лишая их свободы воли. Разница лишь в том, что от других людей ему нужны деньги, в то время как от подвернувшегося под руку японца... кто знает. Эдамура всё ещё не хочет спрашивать. - В этом номере нельзя курить, - ворчливо произносит он, садясь на кровать и набрасывая футболку, чтобы вернуться к себе; Лоран насмешливо приподнимает бровь и нарочито медленно вбирает в лёгкие дым, который потом тонкой струйкой улетает к потолку. - Обманом выманивать у людей деньги тоже нельзя, Эдамаме. - Иди ты, - почти беззлобно цедит в ответ сквозь зубы Эдамура и уже собирается встать, однако чужая рука крепко обхватывает поперёк живота и заваливает обратно. - Останься. С чего бы вдруг, хочет спросить Эдамура, оборачиваясь через плечо, и видит во внимательном взгляде голубых глаз невысказанный ответ. "Пожалуйста". Оттого он проглатывает все свои колкости и вытягивается на кровати, чувствуя, как под раскрытой ладонью медленно и мерно бьётся сердце одного из величайших мошенников поколения. Где-то в Лондоне художник, вновь нашедший смысл жизни, воплощает на холсте созданную не им картину. Где-то по соседству Синтия покачивает из стороны в сторону очередной бокал вина, в глубине которого тонет яркий свет лампы. Где-то за океаном и где-то за морем жаждут их крови одураченные люди, потерявшие миллионы долларов из-за своей наивности и чужой наглости, смешанных с гениальностью и щепоткой удачи. А Эдамура поворачивает голову и прижимается лбом к тёплому плечу, не видя, но зная, что в перерывах между затяжками Лоран улыбается. - Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? Тьери отправляет очередной клуб дыма прямо в лицо своему соседу по кровати, из-за чего тот чихает и недовольно морщит нос. - Не думаю. Эдамура должен быть недоволен таким ответом и он даже слабо бьёт кулаком Лорана по бедру, заставляя ойкнуть и накрыться одеялом, жалуясь на такую жестокость. На самом же деле он не знает, недоволен или нет. Лоран похож на болезнь, которую не вылечить никакими лекарствами, на стихийное бедствие, что не остановится ни перед чем, поймает и закружит, заставит потеряться и перестать понимать, где верх, а где низ, он появляется внезапно и Эдамура пытается так же внезапно отвязаться от этого наваждения, меняет номера, игнорирует звонки, переходит на всякий случай на другую сторону улицы, когда видит чью-то высокую светловолосую фигуру, на всякий случай, потому что в Японии его быть не может, он где-то там, в Америке, воплощает в жизнь очередной безумно-гениальный план и когда до Эдамуры долетят слухи о громком мошенничестве, он лишь фыркнет, прекрасно зная, кто за этим стоит. Ещё одно, последнее дело, работа на мафию, риск слишком велик, выше всего, что они когда-либо видели, адреналина в нервах столько, что почти больно, потряхивает даже после завершения дела. И когда знакомая лохматая шевелюра растворяется в шумном столпотворении аэропорта, Эдамура с силой сжимает в одной руке другую, чтобы не сорваться, не догнать, не... Чтобы не угодить в ловушку этого бархатного голоса и внимательного взгляда, как не раз уже было. Чтобы на это велись девчонки, с ума сходящие от недостижимости. Он всё же находит нормальную работу, привыкает жить честно, изредка связывается с отцом - и отец, видимо, его сдаёт, потому что в один прекрасно-ужасный вечер Лоран просто появляется у двери, стоит, прислонившись к ней спиной, и затягивается, так знакомо выпуская в морозный осенний воздух светлые клубы дыма. Эдамура уже набирает в себе достаточно сил, чтобы сказать "нет", но Лоран одним текучим шагом оказывается рядом, прижимает к стене, шепчет на ухо тихое "ты мне нужен", смотрит так болезненно и в то же время отчаянно, что силы Эдамуры стремительно тают, как и его шансы на нормальную жизнь. Под шум машин, под гул города, что никогда не спит и не устаёт, он отвечает такое же тихое "в последний раз".