помечтай немного обо мне

+ В семье Джойс есть традиция - крестить детей в монастыре, построенном с их помощью. На протяжении двух столетий каждый ребенок их семьи получил свое имя и Божье благословение здесь. И даже если её вера в Бога не так сильна, она верит в свою семью. В традиции. Джойс не заботит резня, случившаяся здесь несколько лет назад. Люди причиняют друг другу боль, где бы они не находились. Она знает историю, знает, что каждая пригоршня земли, по которой ступает, впитала в себя людскую кровь когда-то. История зиждется на убийстве. И Баффи крестят в монастыре Святой Марии в Мэриленде, даже если Хэнк целый месяц сетует на высокие цены билетов. Так всё началось. + Стены. Пол. Потолок. Темнота. Стены. Пол. Потолок. Темнота. Стены. Пол. Потолок. Темнота. Шаги вдалеке, живые существа за пределами клетки. Краткие мерцания душ впервые за годы. Стены. Пол. Потолок. Темнота. и затем - + - Мамочка, ты споешь мне? - спрашивает Баффи, свернувшись калачиком рядом. Джойс вздыхая, трёт виски. Они с её малышкой болеют, и она знает, пение вызовет новый приступ кашля, и никакого спокойного сна не будет у обоих. - Не сегодня, малышка. Мама плохо себя чувствует, может быть, завтра? На мгновение Баффи обиженно надувается, но затем кивает, зевая. Её щеки лихорадочно красные от температуры, но она молчит. Настоящий солдат. - А он может мне спеть? Сердце Джойс замирает. - О ком ты, детка? - О человеке из света. Он иногда напевает мне мелодию, когда я сплю. Он в моих снах. И снова спокойно бьется. - Тебе снится человек из света? Кивок. - И как его зовут? Баффи пожимает плечами. - Я не знаю. Он бывает совсем не милым, но его мелодии красивые. - Ясно, детка. - Уже слишком поздно для углубленного анализа воображаемых друзей её пятилетней дочери. Джойс нуждается в Парацетамоле и кровати. - Пускай он поёт тебе. Спи сладко, я люблю тебя. Баффи сияет и закрывает глаза. Вскоре её прерывистое дыхание выравнивается. На утро Джойс забывает о нехорошем человеке из света. + Стены. Пол. Потолок. Ничего больше. Ничего, ни света, ни тени, ни цвета. Ни шума, ни запаха, ни ощущений. Стены. Пол. Потолок. Темнота. и затем - + Баффи потребовалось двенадцать лет для понимания - нормальные люди не видят сны о могущественных, злых, обиженных, но странно нежных существах из света и ярости каждую ночь, закрыв глаза. - Почему я? - Спрашивает она накануне ночью, уперев кулаки в бедра. Она перестала бояться. Он не причинит ей боли. Его оружие - это слова. Он усмехается, так ей кажется. Сложно судить, когда у него нет человеческого облика. Затем он делает рывок, обвиваясь вокруг неё подобно лозе. Его свет слепит, жар обжигает. Она ударяет его и боль утихает. Называй это семейной традицией, - шепчет он ей в ухо и приказывает - покажи мне город. Баффи вздыхает и подчиняется. + Когда в его клетке появляется маленькая беспокойная тварь, он не знает что делать. Просто не верит, что это не порождение его разума. Он находится здесь бесконечные эоны. У него были одна или две галлюцинации. Потом оно возвращается, снова и снова, и снова. Оно начинает ползать на своих пухлых конечностях, пускать слюни и трогать его благодать, оказываясь в пределах досягаемости. И забыв об осторожности, он случайно позволяет этому подобраться слишком близко, и коснуться его. Оно кричит, словно его кожа объята пламенем. И тогда он осознает, что маленькая грязная обезьяна реальна. И каким-то образом находится в его клетке. Он тыкает в это, толкает, держит вверх ногами, пока оно кричит и кричит, и легкие его не выдерживают, а маленькие кулачки пытаются достать до него. Раздраженно, он думает об убийстве. Но это не стеныполпотолктемнота. Это цвет, тень, шум, ощущения. Оно реально. Он кладет это на пол, наблюдая, как оно извивается на животе, икает и затихает. Он подталкивает это. Оно хнычет и вновь начинает ползать, пока не сворачивается калачиком и не засыпает. Он ожидает его исчезновения. Но появляются тени вокруг. Высокие, широкие. Дерево. Здесь деревья! Они были стерты из его памяти. И трава с одеялом под маленьким телом. Это сон! Маленькая грязная обезьяна видит сны внутри его клетки. И даже больше, он может видеть мир внутри его клетки. + Оно учится ходить и вскоре уже бегает повсюду. Оно разговаривает и называет себя девочкой. Оно рассказывает ему истории. Во снах он видит ярмарки, школы и библиотеки с множеством книг, вещи под названием фильмы и сериалы. Оно без умолку лопочет, и он ловит себя на том, что отвечает. и затем - + Ей пятнадцать, и он смеётся над её самомнением, ведь она прожила лишь небольшой миг. Но тогда, как долго живут обезьянки? Даже если бы и тысячу лет, это меньше, чем один удар сердца. Ей пятнадцать и её сны меняются Кровь, крики и ужас. И он чувствует удовлетворение. Это и есть настоящая суть обезьян. То, чем они являются. + Когда она впервые видит сон о своей крови в его клетке, ярость одолевает его и он не понимает почему. + Баффи больше не говорит об этом. Не в этом месте с человеком из света. Но она продолжает видеть сны о нем. Какое-то время эти сны соседствуют со снами о других Истребителях, их насильственной смерти, но всегда, всегда она возвращается к нему, к его отрывистым приказам и небрежным оскорблениям. После Меррика - после - она находит темный угол и ложиться спать прямо там. И вот он здесь, светлый и теплыйхолодныйполныйтьмы голос, заставляющий ее череп дрожать; и гнев, от которого ее внутренности сжимаются. Так знакомо, что она плачет, и начав, уже не может остановиться, прижимается лицом к коленям и рыдает навзрыд. Скажи мне, требует он, и она не слышит насмешки. Почти нежно. Почти как Меррик. Она рыдает сильнее. - Почему я? - голос тих и глаза полны слёз. Он прижимается к её спине, чувствует её сердце, её маленькое сердце, судьбу, что бьется в венах и говорит Покажи мне лес. + Её крики - шум, её кровь - удары, ее ярость осязательна. Она живет, живет и горит, краткая вспышка во тьме, и он желает схватить ее за челюсть, открыть ей рот, желает пролиться ей в горло, наполнить ее светом и благодатью, сделать ее последней. Истребители не доживают до восемнадцати, - голос сухой и трезвый, словно она выплакала всё. И он не чувствовал себя так с тех пор, как дверь захлопнулась, скрыв печальное лицо Михаила. Мир снаружи, обезьяны, детище Отца, они не могут забрать её. Она принадлежит ему, и он уничтожит всё в пламени, потому что она- она существует. Ничего нет, кроме нее. + В каком-то смысле ей так веселее. Она никогда раньше не понимала, почему он горит с такой злобой. Никогда не знавшая ненависти, ярости и лишений. Теперь она понимает. Он не нашептывал в уши ни одной Еве, не важно, что говорят истории, но - -она всегда слушала его, ибо он был единственным, кто слушал её. + Она перестала приходить. Она перестала приходить и есть вновь только безмолвие и темнота, стены, пол, потолок. Стены, пол, потолок и невыносимо теперь, потому что он помнит деревья, летние облака, помнит трепет битвы, запах крови, помнит цветы и воду, огонь и свет. Он помнит, что значит существовать. Он помнит ее смех, как она сгорала, плакала, истекала кровью, пронзительно кричала. И он любил её за то, что она была, за все разбитые части себя, оставленные ею на полу, частички кожи на прутьях его клетки, за то, что она была в ловушке, как и он. Он рычит, он бьется, злится. Она не приходит. + - Ты знаешь, - её голос отдается эхом. Он не смотрит, у него и раньше были галлюцинации. - Когда я была маленькой, думала, что ты ангел. Он знает. До семи лет она говорила все, что взбредет в голову. - Потом я осознала, что это не важно. Ни один ангел не может быть таким придурком. Но теперь это имеет смысл, Люцифер. Он вздрагивает при звуках имени.Так много времени прошло с тех пор, как другая душа знала достаточно, чтобы назвать его любым именем, не только этим. Светоносный. Легкие шаги пересекают комнату, и она садится перед ним, поджав ноги под себя. Её глаза пусты, кожа восковая и потускневшая, и под ней она сияет подобно звездному свету. Ты умерла. - Да, что поделать. Ты пала. Она фыркает и протягивает руку, касаясь его, не испытывая боли. Он давно перестал сжигать её, но он все еще слишком обжигающий. Сейчас. - Не совсем, но, да. Думаю, можно сказать, что нас теперь двое. Он позволяет себе подняться и окружить её как других из своего рода, позволяет себе - она чувствует себя как дома. Её глаза закрыты и она медленно и тихо выдыхает шепотом: - Мой воображаемый друг - Дьявол. Осколки в ней там, где у него ярость после падения. Всё нормально, успокаивает он, полный черного юмора, мой воображаемый друг - мертвая девчонка. + Свет проникает внутрь, когда сломано несколько печатей. Трещины в стенах, в полу, в потолке. Трещины в клетке. Она не спрашивает, что происходит. Ей не нужно. - И какие твои планы? - она лежит на боку, смотря на трещину, похожую на жирафа. Ей приснился один, когда он спросил что это. Он перестает блуждать над ней, закрывая ей обзор. Ты хочешь поговорить со мной о человечности? Прошли годы - доли секунды для него - свет под её кожей почти угас. - Это сработает? Они ущербные, сломанные игрушки. Игрушки, захватившие дом. Она фыркает на использованную им метафору, на её слова, ее концепции. И трясет головой. - Мы, не они. Мы. Я тоже ущербная, сломанная игрушка. Пригнувшись, он смотрит как его свет отражается в её взгляде. Я знаю. + Шестьдесят шесть. и теперь - + Кто она? Спрашивает Ник, шепот присутствия, больше эхо, чем душа, почти сгоревшая. Несколько дней или часов, и он уйдет навечно. - Кто? Он смотрит на кроватку, имевшую значения для этого тела. Она, думает Ник и она здесь, плачущая в темной комнате, вопрошающая “ почему я?”. У него не было ответа тогда, нет и сейчас. - Она пала, - его ответ уходящей душе, все, что он знает. И все еще - + Она сверкает меньше наяву, затемненная солнцем, даже если только немного. Когда она открывает дверь, темные тени под её глазами, его благодать в ней почти исчезла, и он не знает почему пришел. Она склоняет свою голову набок, смотря на него. - Я все гадала, придешь ли ты. Ты собираешься убить меня? Он должен. Потому что она любит этот мир так сильно, как он его ненавидит, и он должен, должен, должен. В три года она показала ему звезды. Он поднимает руку - теперь у него есть руки - и обхватывает её подбородок. Он не использует силу. Он восхищается ощущением прикосновения кожи к коже. Оно меньше, чем благодать к благодати, но оно ощутимо физически. - Впусти меня. - Почему я? - снова, и снова, и снова. Потому что она была здесь. Потому что Вселенной все равно. - Впусти меня. и затем - +