***
— Да ладно, опять, что ли? — не стесняясь раздражения, спрашивает он, и Чонгук готов поспорить на сотку, что Юнги уже задолбался. Видеть его, безрезультатно помогать с математикой, к которой ещё и физика с астрономией прибавилась сверху. Чонгук снова вздыхает, поправляя свою чёрную чёлку. И снова смотрит на него виновато. — Мы же вчера это разобрали. У тебя всё получалось, — продолжает разочарованно старший. Да, у Чонгука получалось. Потому что он был рядом и помогал. А треклятая математичка лишь и способна оценивающе смотреть на белые каракули. Единственный вывод, который можно из этого извлечь: Чонгуку не светит будущее блестящего математика и премия Абеля. Если он, будучи в средней школе, не понимает, то вряд ли поймёт и потом… Да, когда ему было тринадцать, он под диктовку восемнадцатилетнего Юнги писал какие-то формулы в тетрадь, которые в двадцать два не помнит от слова совсем. У Чонгука были проблемы с математикой. Большие проблемы с математикой. А Юнги было всё равно. Он каждый день из года в год приходил к Чонгуку, который каждый раз готовил что-нибудь и встречал с объятиями. В те моменты математика была на втором плане. Она была лишь предлогом. Так было из года в год, пока Чонгук не сорвался в путешествия.***
— Куда мы поедем дальше? — интересуется у друзей Чонгук, когда они садятся в пережившую многое машину. Чимин пожимает плечами и выжидающе смотрит на Тэ, что прикусывает губу в раздумьях. — Не знаю. Пока вернёмся в Ванкувер. Пак моментально кивает и включает никому не нужное радио, заводя беседу с парнем, а Чонгук устало откидывается на сидение и думает о том, как Тэ и Чимин преданны друг другу. До конца жизни и больше. Юнги тоже был преданным. У него могли быть девушки, но внимания Чонгуку он уделял больше, чем в сумме всем своим бывшим. А младшему всё равно было обидно. Обидно, когда он пропускал их звездные ночи, в которые можно было застать падение звезды. Его уши вяли, когда вместо приятного шепелявого рассказа об очередном созвездии он слышал разговоры мамы с подругой через стенку. А сейчас он слышит удаляющиеся голоса друзей и его веки тяжелеют. Ему всегда было интересно, думает ли о нём Юнги. Скучает ли, хочет ли вернуть те дни, когда они могли молча лежать и смотреть друг другу в глаза неотрывно. В такие дни за окном всегда стучал дождь. И в один такой дождливый день шестнадцатилетний Чонгук рассказал, что ему призналась девочка в школе. — И что такое? Она, что, страшненькая? — хрипло спросил Юнги. Тогда Гук признался, что ему нравятся мальчики. Знаете, старший отреагировал совершенно спокойно, будто знал об этом с их первой встречи. А потом и сам признался, что ему тоже нравится мальчик. Чонгук не понимал. И, наверное, сейчас тоже не понимает. И вообще теряется в себе, когда веселый Чимин трясёт его за плечо, радостно оповещая, что они дома. Ему не кажется, что это дом. Его дом — это дождливый Сеул, под небом которого лежит он и смотрит на звёзды. Интересно, какой он сейчас. Чонгук его не видел… год? Два? Где-то около того. Быть может, он совсем не изменился, а может… а что? Об этом думает Гук и, когда выходит из ванной, лениво вороша влажные волосы, натыкается взглядом на Тэхёна и Чимина, что лежит у него на коленях. Он тоже бы так хотел. Но тот, кому он может положить голову на колени, сейчас в тысячах километрах от него. Когда экран телефона загорается, оповещая, что он относительно заряжен и готов служить, Чонгук снова натыкается на его сообщение. «Ты скоро вернёшься?» Чонгук никогда не отвечает на сообщения, которых скопилось уже очень много. Больше, чем вы можете себе представить. Юнги пишет каждый день, и младшему это льстит, но каждый раз он оставляет сообщения непрочитанными. Он понимает, насколько Мин терпеливый. Чонгук уже сам сбился, сколько он не был на родной земле, но прекрасно осознаёт, что старший мог бы считать дни, отмечать в календарике по утрам, собираясь на работу. На работу. Ему уже двадцать семь. Он взрослый и, скорее всего, мог бы найти себе, наконец, девушку, познакомить ее с родителями… Остепениться. Давно пора. Скоро тридцать. Мимо проходит Тэхён, заглядывая в экран чонгукова телефона, который младший резко блокирует. Но всё равно понимает, что Тэхён увидел. И тогда Тэ говорит: — Я придумал, куда мы поедем, Чимин. Спустя считаные секунды на кухне появляется недавно выкрашенная макушка Пака, что хлопает глазками в ожидании, переводя взгляд от одного к другому. Тэхён же понимающе смотрит на Чонгука и похлопывает по крепкому плечу. — Давно мы не были в Сеуле, — басит Тэ, а на лице его расплывается улыбка. И Чонгук не знает, как воспринимать это… предложение? Указ? Утверждение? Возможно, радостно. Возможно, ликуя. Возможно, вытирая слёзы, ступая по сеульской земле. Все эти «возможно» наслаиваются друг на друга в голове, когда Чонгук потеплее кутается в пальто и шагает по знакомой улице. Он и правда давно тут не был. И всё ещё не помнит, сколько. Может, год, может — два. Однако воспоминания всё ещё свежи, чувства подогреты, а ни капли не изменившийся он сидит в брошенной чонгуковой комнате и читает книгу. Почему Гук этому не удивлён? Вообще-то Чонгук всё ещё боится. Всегда боялся. Вот этих чувств, непринятия и прочего, о чем пишут в романах. Он боялся закончить так же несчастно, разбито. Но несмотря на это он испытывает невероятное облегчение, стоя у дверного косяка и наблюдая за увлечённым Юнги. У него всегда со слухом было плохо. Ну, либо Чонгук умел передвигаться неслышно. Они такие разные. Когда Юнги был младше, носил рваные джинсы и чёрные худи, а Чонгук же предпочитал уютные свитера пастельных тонов и прямые джинсы в тон. Почему-то он ни разу не удивлён, когда замечает, что стили их изменились в точности до наоборот. Истосковались. Друг по другу. «Я дома». Под боком старшего вибрирует телефон, оповещая о сообщении, и тот лениво отбрасывает книгу, абсолютно не замечая гостя. Тогда Чонгук замечает, что Юнги начал носить очки. И ему очень к лицу. Он вообще не изменился, если не считать одежды. Старший бесстрастно смотрит на экран — в какой-то момент его глаза округляются и он вскакивает с кресла, чтобы… его взгляд уткнулся в одетого во всё чёрное Чонгука, на лице которого застыла полуулыбка. — Я дома, — зачем-то повторяет он, но уже вслух. И, знаете, говорить — это одно дело. А вот чувствовать — совершенно другое. И когда он оказывается в тёплых объятиях человека, по которому истосковался, как по звёздным ночам, и чувствует его шершавые губы на своих, понимает лишь, что он двадцатидвухлетний дурак, которому повезло. Повезло с друзьями, Тэхёном, который его сюда сослал, повезло с Юнги, который оказался вечно терпелив. Как звёзды в ночи.