ушедшая из сапог юность

деревья, луги и большой глубокий водоём сливались в одно-единое бесформенное пятно от набранной скорости поезда «байконур-омск». у кузи, сидевшего напротив заляпанного жиром от сухого пайка орудия, смахивающего на столик, всё плыло перед глазами. он свои два года, что называется, отстрелял, и будьте мне здоровы: вот уже чуть ли не полторы суток трясётся в поезде в надежде наконец добраться домой, скинуть пропитанную потом шинель и завалиться сначала в объятия близких людей, ну а потом уже, собственно, и спать. хоть он и прогорбатился эти пару лет в казахстане, мальчишеского вида он не поменял, как и был дрыщом, так и остался, разве что руки какую-никакую мышечную массу набрали. иногда кузя смотрел на своих братьев по несчастью, но, судя по их виду, несчастными их было назвать нельзя — они так играли бицепсами, что кого угодно вместо себя несчастными и сделают. порой кузя их даже ради собственной безопасности старался не встречать, ведь зная мужиков в советском союзе, да их отношение ко всему, так только делать и оставалось, но узнай они, что рябинов шашни с летовым крутит, костя бы сейчас домой уже не ехал. он прошёлся рукой по стриженным волосам и в который раз захотел по доброте душевной плюнуть военкомату в лицо за то, что он заслал его в совершенно недоступное для родственников призывников место: за всё это время от кузи не были ни привета, ни ответа, так что тому даже трудно было представить реакцию в узких кругах на его возвращение. жаль, конечно, что забыл, как на инструментах шпарить, но это дело поправимое, наверстать же можно, особенно если человек сам по себе способный и амбиции имеет, а уж способностей у кости хватало, хоть жопой жуй. утешая себя тем, что егор сто процентов да и поместит его за какую-нибудь балалайку, кузя откинулся на спинку ободранного до торчащего пожелтевшего наполнителя сидения и среди всего этого сырбора за окном начал замечать знакомые окрестности: они въезжали в омск. те виды домов, которые бы остальным показались серыми и скучными, вселяли в сердце кузи надежду до сих пор, хоть смотри и пой от радости, что ты в таком городе живёшь. дороже этого у кузи были только воспоминания. воспоминания о том, как строгий на первый взгляд егор летов, чувствуя застенчивость и переживания кузи при знакомстве, забрал их часть себе, просто пожав ему руку; как он заспанным сиплым голосом по ту сторону телефонной трубки в два часа ночи спрашивал у кузи причину его бессонницы и слушал его стихи, что изо всех сил старался не сбиваться и не заикаться; как утащил на поле и украл у него поцелуй, вовсе не пытаясь склонять на всякое и понимая, что за кузей нужно, как за ребёнком; как сидел возле его койки, когда побаливало сердце и мерил несуществующую температуру поцелуями лба, просто так, для удовольствия; как сильно обнял его, когда кузю забирали: так сильно, что, казалось, хребет напополам сломает, потому что спина у рябинова после этого болела ещё два дня. погружаясь в абсолютно приятные мысли, кузя и не заметил, как поезд начал всё больше замедляться, пока совсем не встал — приехали. на улице уже было слышно какофонию из людских голосов, старающихся пробиться вперёд, дабы встретить таких же вояк, как кузя. он устало посмотрел на их обилие в окно и, сжав в руке небольшой узелок, открыл дверь купе и начал протискиваться через толпу людей, каждый раз извиняясь, когда он наступал кому-то на пятки. наконец спустя самые долгие в его жизни две минуты он с жадностью втянул холодный воздух и тут же выпустил его с диким свистом в лёгких, потому что его сгрёб в охапку егор, нечаянно дав локтём под дых: — кузя!.. — он засмеялся так, что выходящие из вагона люди обернулись на него, но тот лишь сильнее прижал кузю к себе, совсем закрывая ему доступ к воздуху. — ебать тебя в рот, как же я скучал... — егор, сука ты такая... — кажется, рябинов потратил последние жизненные силы на эту фразу. — ты меня сейчас задушишь, гад... — вот как, значит, — деланно обиделся егор, но тут же разжал объятия и добродушно улыбнулся, протягивая кузе ладонь в мозолях. — ну, давай бегом, или ты домой не хочешь? — да я и сам спу... — начал было кузя и ойкнул от потока людей и того, как быстро он оказался стоящим на ватных ногах, но зато на родной, незаменимой земле перед самым дорогим человеком в его жизни. на чётко выделенных скулах егора была заметна лёгкая щетина, к которой кузе почему-то захотелось прикоснуться, а под глазами красовались порядочные мешки, хоть буряк таскай: видимо, не спал последние ночи, всё ждал, а в помощь ему были скомканные бумажки с текстами и сигареты, которые егор обычно не курил, а так, нахватался у кузи этого "беломорканала", чёрт бы его побрал. волосы у летова были вымытые и с лёгкой влагой на концах, потому что тот решил перед таким важных событием хотя бы голову в порядок привести, но сделал это чуть ли не за полчаса до того, как надо было встречать кузю, ну просто мистер пунктуальность, что сказать. кузе на данный момент, признаться честно, было абсолютно насрать на пунктуальность егора, как тому на своё лицо, или даже сильнее, ведь он просто хотел наконец-то прочувствовать его на всех уровнях и укусить за губу, неважно, верхнюю или нижнюю, остальные косо на тебя посмотрят в обоих вариантах, поэтому, к сожалению, ждать прихода домой только и оставалось. — кузь, как ты, с... солнце? — удивительно, что спустя пять с хуём лет егор так и до сих пор стесняется давать рябинову милые прозвища, но он действительно старался проявлять любовь не только косвенно, что уже успех. кузя поднял убитый серый взгляд на егора: — да никак, если честно, хуёво на душе так... — ну ничего, залечим мы ещё твои раны, солдат, — хихикнул летов и прикоснулся к плечу кости, вложив в этот будничный жест все свои чувства, на которые тот был способен. — пошли-ка домой, а? — да ладно, блядь, ну просто, сука, кашпировский, — немного грубовато ответил кузя, но никак не задел этим егора, потому что тот понимал, что человек после стресса, что длился достаточно долгое время, не способен на невероятно чистые любовные цитаты и оды любви. егор лишь на секунду упёрся лбом в висок кузи, оставляя своими волосами на его скуле щекотливое чувство, и повёл его в сторону дома.

***

входная дверь наконец порадовала уши рябинова характерным хлопком: кузя не верил, что он наконец находится в помещении, которое может без угрызений совести назвать своим домом, ведь роднее этого места у него и не было, прижились эти ковры на стенах, заставленная всяким хламом комната, гитары, аппаратура, которую он уже, наверное, и забыл, и маленькая, но уютная душевая. именно туда кузе и хотелось отправиться больше всего, после пережитого почувствовать на своей спине тёплые, приятные струйки воды было гораздо важнее даже того же сна, словно ему хотелось смыть всю огроменную порцию ментальной грязи армии, которую тот получил за два года. крикнув егору пару слов об этом, он снял с себя шинель и повесил на такую же захламленную, как и всё остальное, вешалку у входа, скинул сапоги и пулей полетел в ванную, доставая с полки излюбленные, но протёртые пижамные штаны: при егоре он только в них и ходил. ненавистные солдатские вещи тут же отправились в корзину для белья, которую достаточно хозяйственный, если на него что-то находило, егор заботливо и предусмотрительно поставил возле ванной. смерив себя непонятным взглядом, кузя прикоснулся к шраму на груди чуть выше левого соска и включил воду, подставляя под неё несильно широкую спину и затылок. от рябинова до армии абсолютно всегда пахло свежим дегтярным мылом, которое делало из его кожи телесный бархат, и тогдашний душ не исключение: он взял тёмно-коричневый новый кусок мыла и принялся яростно оттирать им липкий пот на руках и шее, периодически вспенивая его круговыми движениями. замечая, как кожа на его руках словно побледнела от такого, он сравнялся с водой и зажмурился от резкого света, появившегося из-за отодвинутой шторки. он растерянно захлопал глазами. как будто попытался выйти из транса и схватил занавеску, чтобы закрыться, пока егор его не остановил: — кузь, кого ты стесняешься? во время ебли тоже прикрываться будешь? — выгнул бровь егор и звякнул пряжкой брюк, совсем уж обнажаясь. — чего?.. — говорю, сейчас тоже прикрываться будешь? вот тут-то кузю и накрыло окончательно. всё, что произошло после этого, кузя и не успел уловить: руки егора подняли его запястья вверх и припечатали к стене как можно нежнее, а сам летов опустился к шее кузи и наконец-то впервые за эти два года вдохнул привычный ему запах, тут же пытаясь смаковать им укусами за плечи и шею возле ложбинки ключицы. — ты хочешь, чтобы я тут ёбнулся? давай туда... — рябинов показал взглядом на выход. егор долго ждать не заставил: всё понял и, подхватив кузю, как будто это было что-то невесомое (хотя так оно и есть), понёсся в спальню, стараясь не переходить на бег. плюхнувшись на перину, кузя машинально запрокинул голову назад и чуть не свернул шею, ибо почувствовал внизу крепкую руку егора, что заставила его ещё и достаточно высоко для него замычать. — давно позабытые ощущение, ага? — егор стал поглаживающими движениями успокаивать его, на что костя распалился ещё больше и махнул к нему бёдрами навстречу. — блядь, да ты можешь меня не дразнить? — сгоряча выпалил кузя и внезапно закатил глаза от того, как же скоро всё произошло. вход без подготовки — фишка егора, точно так же, как неожиданный крик в абсолютно, казалось бы, спокойной песне. при этом если орал он действительно очень хаотично, то с первым дела обстояли намного нежнее и приятнее. кузя начал хватать ртом воздух, на что егор попытался успокоить его поглаживанием по плечам, но тут же раскалял интенсивностью своих действий, и этот абсолютно ёбнутый контраст создавал такую дискотеку внутри кузи, которой бы любой местный клуб позавидовал. кузя только и успевал выстанывать что-то на выдохе, пока егор творил с ним что-то невообразимое. это происходило не только с его телом, но и с душой, как свободное их слияние спустя долгое время отсутствия этих ощущений. и тут егор совсем уж обезумел и задел самую чувствительную точку кузи, отчего тот не выдержал и обмяк окончательно. его грудь вздымалась и опускалась, а сердце внутри грудной клетки делало бешеные кульбиты. — охуеть... — только и выдавил он и обессилено упал на бок, пока егор пристраивался рядом и снова крепко его обнимал. — а что поделаешь? люблю тебя до пизды, кузнечик, — улыбнулся летов, потираясь щекой о кузино плечо и думая о том, какое же говно эта армия.