human.

       — Слышали? Он за монстров вступается! — голос главного заводилы класса в ушах отражается эхом. Это страшно. Испуг на лице детском застывает, потому что невозможно не бояться кого-то, кто твоего же возраста, но поступает так по-звериному. В них человеческого только имя и фамилия. — Да он и сам монстр! А герои должны наказывать монстров!              Самый настоящий ужас наводят не монстры. Его пугают именно люди, которые становятся подобием чудищ из самый глубоких ночных кошмаров. Гароу лицо не прячет в ладонях и не плачет, он сильнее этого. Ему не должно быть страшно. Он выше этой боязни других, потому что он умнее. Он их не боится. Нет. И плевать давно, что со всем этим он один борется. Никого нет на его стороне. Как и всю сознательную жизнь. Сам себе посвящённый. Его таким не испугать. По крайней мере, самообман хорошо работает в таких ситуациях. Должен работать. Гароу верит в это, потому что это единственная вера, которая держит его на плаву в этом море отчаянной тоски от одиночества и непринятия миром его пускай и детских, зато значимых и достаточно правильных взглядов. Почему он должен страдать от того, что у него несколько другой взгляд на этот страшный мир, где люди друг друга не слышат, не слышат тех, кто хочет защитить планету? Все вокруг идиоты. Они гибнут, как мухи. Раздавить их так же легко. Мошки под ногами. Но Гароу — никто, чтобы так думать, чтобы решить для себя, что виноваты они, а не он.        Они подходят ближе. Как те самые герои, которыми они восхищаются безразмерно, наступают группой на ребёнка, что точно не является каким-то там монстром. Он максимально обычный. Не гений. И не супер сильный с рождения. Талантов особых тоже не имеется. Его нельзя ни монстром считать, ни героем. Он и вправду обычный человек. Таких сотни на улицах городов. У него просто другая точка зрения. Это же не преступление. Никогда им не было. А отстаивать эту точку зрения кулаками слишком страшно, невозможно для него. Он всё ещё ребёнок без шанса дать отпор обидчикам, когда их раз в шесть больше. Скопом нападать, конечно, лучше, тогда по кот сведутся к минимуму. Это не честно. Максимально фальшиво. Нельзя стать сильнее, когда кто-то сдерживает, а кто-то атакует.               — Шестеро на одно? Это как-то нечестно, — слышится детский голос с боку. Гароу боится голову поворачивать — вдруг неожиданная атака прилетит, если он отвлечётся. Он и так получит, так что хотелось бы свести ущерб к минимуму.        Но говоривший сам встаёт перед ним стеной защитной. Гароу смотрит на маленькую спину в красной футболке, бритый затылок и бейсбольные спортивные штаны. А потом мальчик биту железную поднимает, разделяя расстояние между собой и обидчиками невинного. Впервые в жизни Гароу появляется надежда. Ему всего тринадцать, а каких-то надежд, какой-то веры давно в нём нет. Их отбили вечными нападками, вечным унижением взглядом и вечными побоями. Герои не помогают в таком. У них дела намного важнее есть. Но эта красная футболка становится героической для Гароу. И мальчик, что защищает его, неизвестного и обиженного, становится тем самым «Суперменом», о котором комиксы рисуют и чей мерч продолжают даже сейчас выпускать в век более значимых героев.              Гароу хочет подняться с колен, встать рядом с мальчиком, чтобы тоже защитить себя, но не получается. Дети, до этого обижавшие его, тушуются, когда на них наставляют биту, делают несколько шагов назад, пугаясь этой решимости и уверенности в движениях защитника. Гароу видит, что на самом деле ему так же страшно. Его маленькие ладони дрожат; он в кулак руку свободную сжимает, а второй удобней обхватывает своё оружие. Ему тоже страшно. Он никакой не герой на самом деле. На самом деле, он совсем обычный, такой же, как и все. В нём только храбрость и сила духа в повышенной концентрации, по венам мужество, видимо, течёт.        Дети ещё дальше отходят и срываются на бег, отдаляясь от них. Гароу смотрит на них. Они тоже боятся. Правильно делают. Хочется крикнуть им что-то вслед, чтобы не выглядеть совсем беспомощным. Но язык к нёбу прилипает.               — Он такой же монстр, как Гароу! К чёрту их! — слышится из далека. Их звонкие голоса произносят обидные вещи. Сколько же в них мерзости для таких маленьких тел.        Мальчик отпускает своё оружие только тогда, когда все обидчики скрываются из их поля зрения. Он выдыхает тяжело и поворачивается к Гароу. Его лицо перед глазами расплывается. Гароу и не замечает, как плакать начал от своей слабости и благодарности за то, что он не один. За то, что есть люди, которые готовы помочь даже ему. И пускай эти люди не выглядят старше двенадцати лет. Пускай в них меньше ста сорока сантиметров. Он превосходит точно всех их тем, насколько силён внутри.               — Ты крутой, Гароу! — его слова только сильнее на слёзы пробивают. Гароу с силой стирает их с лица и принимает протянутую руку, вставая с прохладной земли и отряхивая свои шорты. Его лицо… Он хочет запомнить, чтобы потом найти и поблагодарить его, как подобает нормальному человеку, но оно ускользает от него, будто какое-то желе через пальцы. Он пытается собрать воспоминания собрать в одну кучу. Не получается. Он запоминает только красную футболку и тёмные волосы.               Обижать его меньше не перестают. Теперь он даёт им отпор. А после отдаётся весь боевым искусствам.       

***

      Гароу смотрит на безвольное тело Стальной Биты и губы поджимает. Жалок. Этот герой S-класса не лучше самого обычного монстра уровня Волк. В чём тогда толк давать деньги такому мусору? За что весь народ платит ему? За то, что он оказывается совсем отбросом, который не может и парочку монстров сразить? Гароу даже монстром не является. Человек. И человека этот герой тоже победить не сможет. Плевать, что у него сломано пару костей в теле. Плевать, что кровь из его раны на голове не останавливается. Потеря крови обеспечена. Будет удивительно, если он выживет. В нём нет ничего стоящего. В драку с ним влезать — себя не уважать.        Толку в этом никакого. Надо отвернуться и найти кого-нибудь другого, кто сможет развлечь его лучше, чем это ничтожество. Или лучше прикончить его. Кашель парня и его кряхтение выбивает Гароу из мыслей. Он поднимает взгляд на него и даже позволяет себе удивиться. Совиные глаза хлопают два раза, будто подтверждая его шок. Невозможно встать с такими ранами. С такими ранами смерть не заставит себя ждать, чтобы настигнуть и добить. А он встаёт, будто ничего не произошло. Будто это какая-то царапина, которую кошечка нанесла. Видимо, среди настоящих людей есть и такие монстры. Конечно, его удивление слишком преувеличенно. Всё-таки, кажется, он высшего класса герой. Он же и должен быть настолько сумасшедшим.               — Кажется, придётся заняться сначала тобой, — он на асфальт слова сплёвывает вместе с кровью, скопившейся во рту, и биту свою поднимает. Гароу это веселит. И что-то напоминает.        Накатывает чувство, будто с ним он точно не должен драться. Внутри просыпается какое-то то ли сочувствие, несвойственное ему, то ли это благодетель. Его в госпиталь хочется отвести и раны обработать, а потом долго около его кровати сидеть и ждать, когда ему лучше станет. Это желание столь иррационально, неправильно, что ужасает Гароу. В нём нет таких чувств. Давно атрофировались. Они от него ушли вместе с той старой благодарностью мальчику, что попытался спасти его тёмную душу. У него это получилось очень плохо, потому что сейчас Гароу поднимает руки, готовый драться снова, готовый ко всему с его стороны.               Его сила несоизмерима. Непонятно откуда он черпает её. Реальный сумасшедший. От ударов он будто только сильнее становится. Будто он впитывает в себя всю силу, с которой по нему приходится удар, и возвращает его в трёхкратном размере. У него нет техники. У него есть скорость, рефлексы, сила и инстинкты. Гароу это ужасает и заводит одновременно. Давно он этого не чувствовал. Битва доставляет ему удовольствие. И этот человек заставляет взглянуть на него с новой стороны. Более животной. С такой стороны на соперников не смотрят. Может потом он поймёт, что это за сторона, но пока он благоговеет от того, как же это хорошо — найти достойного противника. Конечно, Сторожевой Пёс тоже был слишком хорош, но скорее разбил его в пух и прах, а Стальная Битва заставляет почувствовать весь вкус битвы.        Останавливаться не хочется. Хочется больше силу эту почувствовать. Хочется больше силы отдать. Гароу за спину Стальной Биты заходит, чтобы нанести последний, решающий удар, но так и застывает с поднятой рукой. Ему кажется красная футболка, сбритый затылок и бейсбольные штаны. Это видение перед глазами такое живое, что хочется вырвать себе глазницы, раздавить их рукой и выкинуть. Чтобы больше не видеть это давно забытое прошлое. Стальная Бита на свою биту упирается. Его тело дрожит от перегрузки, а состояние такое плохое, что приходится сдерживать каждую клеточку тела, чтобы не упасть и не распластаться на холодном асфальте звездой. Удивительно. Гароу теперь не весело. Его какое-то чувство непонятное переполняет. Почти предложить хочется, чтобы Бита об него оперся, и до дома его донести, как самого лучшего друга. Сколько же сумасшедшего боевого духа в нём? Это какая-то особая сила?               Их останавливает малышка. Младшая сестра Биты. Она закрывает его своим маленьким тельцем и внешне не боится. В ней решимости слишком много. Она в брата своего этим. Гароу не может нанести ей никакого урона и в сторону её убрать тоже не может, потому что хочется самому помочь Бите, что с остервенением сжимает ручку оружия и поднимает, чтобы в случае чего защитить свою сестру. Едва ли он на ноги сможет встать. Но Гароу уверен, что если что-то пойдёт не так, то Бита размажет его по асфальту, втопчет своими ботинками и не пожалеет ни секунды. Отступление в таком раскладе дел — правильное решение. Для себя он решает, что это не тактическое отступление. Он просто жалеет Биту. Было бы жаль терять такого человека. Такого героя.       Гароу разворачивается и уходит. Не сбегает. Медленным шагом покидает место, где Бита в кашле с кровью заходится, где его воспоминания остаются. Того мальчика сейчас вспоминать не имеет смысла. Он ему ничем не смог помочь. Вырос монстр ещё хуже, чем могло бы быть. Но в груди что-то сжимается отчего-то столь незначимого. Это что-то заставляет его обернуться, встречаясь с выразительными тёмными глаза. Они смотрят прямо в душу. Гароу кажется, что он давится от нахлынувшего ужаса. Эти глаза. Бита взгляд от него не отрывает, пока его младшая сестра над ним, как мать-наседка, хлопочет, пытаясь как-нибудь помочь. Гароу делает один шаг, второй, третий, ускоряясь, чтобы скрыться от этих глаз. Он вспоминает лицо того мальчика и его выразительные глаза.       

***

              От человеческого в нём практически ничего не осталось. От человеческого в нём раны, что не заживают, снесенная голова и какой-то липкий страх, что все его принципы, всё его мировоззрение — пустой звук. Он собирает себя по частям. Эти части сквозь пальцы вытекают. Ничего не получается. Его страх имеет глаза пустые, лысую голову и самое обычное лицо. Его страх становится его учителем. Он сбегает от героев не потому, что поиграл. А потому, что у него есть незаконченное дело. Умирать не страшно. Страшно умереть с сожалением. Гароу не представляет, как дальше сложится его жизнь. Завтра его выследят и убьют. Сегодня он задохнётся в собственной крови, когда попытается сильнее перевязать бинты на открытой ране в районе живота.        Приходить к нему опасно. Он самолично разрушил любую возможность на нормальный, человеческий разговор. Он монстром стал и познал необъятный ужас, что одиночеством его стал. Но ему всё ещё нужно спросить. Это не любопытство. Это последняя воля перед тем, как отбросить ласты.        На улице ночь давно наступила. Ветер в ставни бьёт. Гароу сжимает рану ладонью, чтобы хоть на секунду перестать чувствовать эту пронзающую боль. Он постучать в дверь железную не решается. По стене рядом с ней стекает безразмерной жижей из крови и сожалений. Затылком приваливается к холоду и наконец-то выдыхает, глаза закрывая. Спрятаться хочется, чтобы не чувствовать себя так паршиво. Так по-человечески. Какой из него человек? Только подобие, что решило силу чудовищную познать. Толку от этой силы никакой, если его разбивают, как вазу хрустальную. Кости ему последние ломают и заставляют чувствовать себя настолько отвратительно в собственном страхе. Как в детстве, когда он пытался спастись от необъятных липких прикосновений-ударов, что наносили на нежную детскую кожу.       Он глаза закрывает и не замечает, как проваливается в сон. Прямо на полу около двери героя S-класса, который точно не будет рад видеть его избитую рожу, которую не он избил. Но с собой ничего он поделать не может. Усталость всех дней на него сваливается огромным комом. Открыть глаза не представляется возможным.        Первое, что он чувствует, — мягкость под собой. Глаза открывать не приходится, чтобы понять, что он лежит на кровати. Всё тело наконец-то расслаблено. Он чувствует, насколько его тело чистое. Кровь, что стягивала кожу, даже запахом на нём не остаётся. Тугие бинты стягивают все ранения, а на голове что-то холодное. С этого чего-то по лицу капли воды стекают. Гароу не понимает, что происходит. И где он. В комнате стойкий запах геля для волос, лекарств и мужского мускусного одеколона. Гароу знаком этот смешанный аромат. Всё тело болит, но он поднимает руку, чтобы убрать полотенце со своего лба и открыть наконец-то глаза. Удаётся это, конечно, не с первого раза, но удачно. Приходится приложить немало усилий к этому.        Комната тёмная. На улице ночь. От двери слышится какое-то шуршание. Гароу присаживается на мягкой кровати и стонет от боли. Давно он не чувствовал себя настолько униженным. С какими бы противниками он не сталкивался, ему удавалось всегда снова встать и продолжать бой. Какие бы раны у него, ему приходилось бороться дальше, чтобы стать злом в чистейшем виде. Однако сейчас он побитый пацан, которого, кажется, приютил Бита. Теперь вопросов у Гароу ещё больше.        Хозяин квартиры заходит в комнату, будто почувствовав, что злодей пришёл в сознание. Вместе с собой в комнату он заносит лекарства, бинты и что-то похожее на суп. Дверь он ногой прикрывает и наконец-то разворачивается лицом к Гароу. Волосы, что были в какой-то гангстерской причёске, теперь падают на его молодое лицо тёмными локонами. Он дует на них на автомате и чуть не роняет всё себе под ноги, когда сталкивается жёлтым глазом. Второй глаз Гароу сразу же закрывает, чтобы Бита не увидел, как низко пало всё его существо.       — С каких пор герои монстров принимают и раны им залечивают? — с усмешкой произносит Гароу, скидывая ноги с кровати и принимая попытку встать. Ему надо уходить. Задать всего один вопрос и податься в бега. Стальной Бита ставит на тумбу всё, что принёс с собой, и несильно пихает Гароу на кровать, чтобы тот уселся и никуда не собирался.       — Слышь, не нарывайся. Ты должен спасибо сказать за заботу, а не выёбываться здесь, — грубо отвечает парень. В справочнике было написано, что ему всего семнадцать. Значит, Гароу старше. Но почему-то на это указывать не хочется. И противиться ему тоже не хочется.       Он чуть отодвигается на кровати и снова поднимает ноги. Тело и вправду какое-то шибко хрупкое. Ничего не стоит Бите сломать его пополам, как какую-то игрушку своей сестры. Гароу уверен, что ломать игрушки сестры он точно не сможет. Его он, наверное, тоже не сломает. Это не по героически. Бита после всех боёв казался единственным, кто был настоящим героем. В одного принимал битвы, никогда зависел от чьей-то силы и был чуть ли одним из лучших. Возможно, Гароу для себя его просто возвышает в рейтинге. Но именно в момент слабости Гароу вспомнил его, а не своего учителя. Именно от него у него эта сумасшедшая сила воли. Именно от него в детстве у него появилась цель, чтобы стать сильнее, значимей.       — Надо сменить повязки, обработать раны, — произносит Бита без своего обычного резкого тона и какой-то грубости. На нём домашние штаны, всё та же водолазка только чёрного цвета. И весь он сам такой домашний, такой уютный. Его в объятия хочется заточить, не отпускать от себя. Гароу руку к нему тянет, чтобы прикоснуться, когда тот отворачивается, распечатывая бинты, но отдёргивает себя. Кто он такой, чтобы позволить себе такую вольность? — Удивительно, как ты выжил с такими ранами.       За ним никто давно не ухаживал. Оказывается, это приятно. Между ними нет напряжения, которое должно быть между врагами. Гароу себя врагом Биты не ощущает. Больше старым другом (о чём-то большем даже думать страшно). За ним ухаживают. За ним присматривают, будто он всего лишь парень, который попал в очередную заварушку с бандитами. В это слишком сложно поверить. Почти невозможно. На своих ранах он ощущает его шершавые руки и позволяет помочь себе. О помощи он не просит.       — Почему ты мне помогаешь? — сквозь зубы спрашивает Гароу. Больно. Бинты его кровью пропитались и к ранам прилипли. Бита не врач, но, кажется, хорошо справляется. На Гароу всё, как на собаке. Ему только немного раны надо зализать, и он будет в относительном порядке. — И тогда тоже помог.       — Тогда? — отрешённо спрашивает Бита, зубами разрывая упаковку дезинфицирующих салфеток. Он наклоняет ближе и около раны протирает всё, стирая гной и кровь. Удовлётворённый хмык срывается с его губ. Бита достаёт ватные диски, наливая хлоргексидиновую кислоту и начиная обработку самих ран. Гароу снова шипит. Он хочет больше услышать ответ на свой вопрос, на раны сейчас так плевать. Кажется, Бита не помнит его. Наверное, для него такое обычным делом является. — А! Ты про детство? Я тебя почти сразу узнал. Не каждый день детей монстрами называют.       Гароу тихо смеётся. Кто же знал, что он и вправду станет монстром. Кто же знал, что он будет вести столь обычный диалог с Битой в его квартире, пока он обрабатывает его раны. Это больше похоже на сюрреалистический фильм какого-нибудь великого режиссера артхаусного кино. В такое даже поверить сложно. Но боль настоящая. Гароу руку перехватывает Биты и в лицо его заглядывает. Только тусклый свет прикроватного торшера освещает его лицо. И как в таком свете можно обрабатывать раны? Гароу теряется в этих глазах и медленно спускается к тонкой линии губ. Он хочет услышать ответ на свой вопрос.       — Людям свойственно ошибаться, а героям свойственно спасать чужие жизни, — как что-то совершено обычное. Как будто Гароу не восстал против всей Геройской Ассоциации. Он хочет это сказать, но Бита второй рукой затыкает его, с силой проводя по больным рёбрам какой-то холодной мазью. Сразу как-то легче становится дышать, хоть и больно первое время. — Ты, конечно, тот ещё чмошник, но, как я знаю, ты никого из героев не убил и гражданских не трогал, наоборот пацана какого-то спас от смерти. Такое уж ты зло, каким хочешь себя представить другим?        В этот раз Гароу задыхается не от того, что ему несколько больно. А от того, что чувства мгновенно переполняют всю его душу. Всё его тело становится каким-то ватным, не живым, будто из него всю кровь выкачали и по новой пустили в венах. Этот парень казался тупым силачом, но оказался кем-то более сносным. Кем-то более живым, чем является каждый человек в этом мире. Он волшебный. Невыносимый. Незримый. Гароу снова глаза закрывает и максимально расслабляется. Во всех его действиях нет никакого смысла. И в словах его тоже нет смысла. Но по душе Гароу они ударяют.       — Знаешь, Бита…       — Бадд, — перебивает его Бита, поправляя зачем-то. Гароу глаза открывает, чтобы вопросительно взглянуть на парня. Тот быстрым движением волосы с глаз убирает и отвечает ему взглядом, будто пародируя его. — Это моё имя.       — Знаешь, Бадд, — сразу исправляется Гароу. Он отпускает руку Бадда и чуть отклоняется, чтобы тому было удобней накладывать бинты. Бита благодарно кивает и упирается коленом в кровать, чтобы наконец-то скрыть со своих глаз эти свои сквозные раны. — В детстве я начал восхищаться тобой, даже начал заступаться за себя, благодаря тебе. А теперь стал врагом человечества. И сейчас ты снова помогаешь мне. Ты заставляешь меня влюбляться в тебя.        От этих слов, сказанным больше в каком-то бреду, Бадд перестаёт перевязывать его раны, а потом снова начинает. С его губ срывается смешок. Что за откровенности. Охотник на героев снова перехватывает его руки и наклоняется ближе, почти лбом в его упираясь. Своими пронзительными совиными глазами он смотрит прямо в его тёмные. Пушистые ресницы трепещут. Гароу хочет каждую поцеловать. Свободной рукой Гароу берёт Бадда под предплечье и сжимает его бицепс.       — Тебе по голове, что ли, прилетело хорошо? Не пизди всякую чушь, идиот, — его слова грубые, но тон какой-то растерянный. Бадд глаза отводит. Гароу хочет посмеяться. Это и вправду какое-то кино. Романтика так и прёт из них. Охотник решает, что лучше промолчать на этом, иначе получит точно по шее. Ещё и вышвырнут из тёплой квартиры на холод ночной улицы. — Педик чёртов.        В его тоне нет подоплёки как-то обидеть его, скорее это для того, чтобы скрыть своё смущение. Гароу улыбается и приближается ещё к герою, оставляя почти целомудренный поцелуй на его тонких губах. Бадд мгновенно реагирует, отстраняясь так резко, что чуть ли не падает с кровати. Теперь Гароу может позволить себе посмеяться с него. Злобное сопение слишком хорошо слышно со стороны Биты. Забавно.       Бадд заканчивает обработку его ран через некоторое время и, как мамочка, с ложечки кормит. Ему ещё надо произносить: «За папу. За маму. За всех героев, которых ты покалечил.» Можно ли это назвать тем, что жизнь у Гароу начинает налаживаться? Неизвестно, что будет завтра. Или что будет через неделю. Но сейчас ему так хорошо и уютно, что не хочется ни о чём большем думать. Бита убирает всё и возвращается к нему, двигая на кровати, чтобы и самому лечь. И обнимает его. Не крепко, чтобы больно Гароу не было. Ему и не нужны слишком крепкие объятия. Ему нужно его тепло. Ещё будет время завтра поиздеваться над ним. В это мгновение не хочется говорить что-то лишнее.       В Гароу ничего человеческого не осталось. Но, кажется, в возможностях Бадда вернуть это человеческое ему.