***
Год, начавшийся с такого большого счастья равно горя, конечно, таким же на поверку и оказался: гремучая смесь 365 дней нечаянных подарков, неожиданных сюрпризов, смеха, сменявшегося слезами, и слёз радости. И сейчас, перед зеркалом в своей крошечной прихожей наскоро подкрашивая губы, Леля, опустив руку с помадой и вглядевшись в себя-отражённую, усталую, но с горящими глазами, пускай с новыми, возникшими за год, морщинками в уголках глаз, изменившуюся и такую знакомую, впервые подумала, что всё было не зря, не напрасно. Ведь вело, вымащивая путь, кружа и петляя, к самому главному, что есть в жизни женщины – к счастью. У счастья, собранного, укутанного и сладко посапывающего в переноске на старом диване, были чёрные кудряшки и такое же сложное, как и её характер, имя: Клара. Отражение дрогнуло – это тихо приоткрылась входная дверь, впуская в квартиру шум начавших рано праздновать соседей. — Петь, да мы уже спускаемся! – не оборачиваясь, сказала зеркалу Геля. – Вы там с Васькой машину прогрели? А то не доедет наша «АББА» до «Надежды»! Но за спиной раздался совсем другой голос: — Что в этом году ставите? Помесь «Гамлета» с «Чужим»? Или «Звёздных войн» с «Рождественской песней» Диккенса? Помада выпала из рук Лели, жалобно звякнув о стеклянную тумбочку. Медленно развернувшись, она прислонилась спиной к зеркалу и подняла глаза, встретившись с ним взглядом. На пороге, в тёплом пуховике и с багажной сумкой в руках, заросший ещё более густой щетиной, стоял Карл. Стоял и улыбался, глядя на её памятную белую шубку. За год, что они не виделись, он, конечно, почти не изменился. Словно лишь вчера Леля закрыла за ним эту самую дверь, закрыла и, потом, почти каждую ночь страстно мечтала, чтобы дверь открылась, и в дом, вместе с ароматом трав и моря, вошёл он – улыбающийся больше кофейными глазами, чем губами, похожий на медведя, чужой, но такой родной, её, только её Карл. Но в октябре появилась на свет Клара – и мечты и желания отошли на второй план, уступив место заботам, а больше – огромному, не вмещающемуся в её сердце и, то и дело, вот как сейчас, проливающемуся из глаз счастью. Опустив сумку на пол, он шагнул к ней, порывисто притянув к себе, чуть не раздавив в объятьях, сцеловывая льющиеся по щекам слёзы. — Ты прости, прости! Я бы раньше прилетел, но съёмки «Пацанов» затянулись, – покрывая поцелуями лицо Лели, виновато бормотал Карл, а она, привстав на цыпочки и уткнувшись носом ему в шею, просто дышала, не зная, что сказать, и нужно ли, вообще, что-то говорить. Но молчание не может длиться вечно. А это молчание затянулось на целый год. — Так что, вам актёр в постановку не требуется? – усмехнувшись и заглядывая ей в глаза, уточнил Карл. – Я, знаешь ли, как раз совершенно свободен… Леля не успела ответить. Из комнаты донёсся яростный, требовательный писк – это проснувшаяся Клара, проявляя характер, настаивала на её внимании. Высвободившись из объятий от неожиданности выпустившего её мужчины, Геля поспешила к дочке и, не глядя на дверь, взяла малышку на руки, укачивая. — Я – идиот! – прозвучал яростный рык сзади. – Нужно было позвонить, предупредить, узнать… А ребёнок – это, наверное, тот второй, который не Вася? Я так и понял, что он в тебя по уши… Быстро вы! Геля, слушающая излияния мнущегося на пороге, но так и не решающего приблизиться Карла в пол уха, с удивлением отметила, что окончание этого на редкость содержательного монолога прозвучало… как обвинение. Это он что – её обвиняет? И в чём? — «Быстро мы»? – зашипев хищной коброй, Леля, прижимающая к груди не желающую успокаиваться, переходящую на ультразвук Клару, двинулась на как-то сразу ужавшегося, обмякшего гостя. – О да, знаешь ли, очень быстро! На дворе двадцать первый век. Принцессы не сидят, принцев американских ожидаючи. Хотим, в космос летаем, хотим – детей рожаем. Для себя, понимаешь? Для-се-бя! И, сунув в руки не ожидавшему Карлу девочку, строго велела: — Подержи её – вот так, аккуратно! Не триббл же! Мне на кухню надо – молоко подогреть. На кухне, зная, что у неё в запасе есть лишь пара минут, Геля, поставив молоко греться, попыталась, как говорится, сложить из букв «п», «о», «ж» и «а» слово «бесконечность» – то бишь решить, как она, нет, как они – Леля и Клара – будут жить дальше. И никакого места в этом тщательно подобранном паззле, в котором были Лука, работа, помощь в ПНИ, Васька с Петькой, и, даже, только-только начавшие налаживаться отношения с родителями, для, как снег на голову, свалившегося Карла, казалось, не было. Заметив, что в комнате стало неожиданно тихо, Леля, сердце которой тут же упало в самые пятки, а мысли завертелись вокруг сериальных сюжетов похищения ребёнка богатым отцом у неадекватной матери, подхватила бутылочку и, бегом, кинулась назад. И тут же, прислонившись к косяку, выдохнула. Карл, повернувшись к окну и улыбаясь, качал на руках улыбающуюся в ответ Клару. — Ты, я смотрю, красавица – вся в маму! Эх, сколько сердец разобьёшь! – глубокий, чуть хриплый голос Карла баюкал, а руки держали малютку уверенно и надёжно. – Губки и щёчки – точно в маму. А вот глаза и брови – мои. Заметив замершую на месте, прижавшую к груди бутылочку Гелю, Карл, широко улыбаясь, в три больших шага подошёл к Леле и, наклонившись и поцеловав её в губы, сказал – просто и так тепло, что сердце сжалось: — Спасибо тебе за дочь! А теперь, если ты не против, давай встретим и проведём этот и все остальные новые годы вместе. Новогодний снег тихо кружил за окном, а ночное небо столицы расцветало бесконечными фейерверками. И никто из замерших в объятиях, нашедших, наконец, друг друга двоих больших и одного очень маленького человечка, не знал, что принесёт им наступающий год – а только каждый верил, что он точно окажется счастливым. С Новым годом! _______________________ ***** Шампанское выпито, И фейерверки закончились, Остались лишь мы, ты и я, Потерянные и грустные… (перевод песни «Happy New Year» ABBA) ****** Праздник кончился.Глава 7. Вместо финальных титров
8 декабря 2020 г. в 07:38
Они лежали так – переплетение рук и ног, переплетение взглядов и дыханий, – а небо древнего города в окне над ними расцветало огнями фейерверков. Кончиками пальцев изучая морщинки на лице Карла – одновременно и следы прожитых лет, и свидетельства пережитых счастья и горя, – Леля, вздохнув и поёжившись, подумала, что теперь, когда новый год, наконец, наступил, наступает и то самое послепраздничное похмелье, о котором в своём звёздном хите спела незабвенная ABBA.
Словно угадав её мысли, Карл, снова заправив упавшую на лицо прядь ей за ухо, неожиданно тихонько пропел:
— No more champagne,
And the fireworks are through.
Here we are, me and you,
Feeling lost and feeling blue…*****
И тут Лелю, что называется, «накрыло».
Неожиданные слёзы навернулись на глаза, она, всхлипнув, внезапно расплакалась – горько и жалобно, как не плакала с того самого момента, когда родители решили, что Луке больше не место в их доме.
Карл – удивлённый, не понимающий, сбитый с толку переменой в ней, – приподнялся на локтях. Воспользовавшись этим, она высвободилась из его объятий, злясь на себя за слабость, за глупость, а больше всего – за неспособность вновь всё, как прежде, контролировать.
Отвернувшись, она закрыла лицо руками и зарыдала ещё горше.
Сильная рука Карла, притянув Лелю к себе, нежно огладила её вздрагивающие от всхлипов рёбра, жемчужинки выпирающих позвонков, рассыпавшиеся по плечам пряди волос, а голос, зазвучавший над самым ухом, успокаивал:
— Ну, что ты, что ты? Что случилось-то? Всё ж так хорошо!
Он говорил что-то ещё, что-то, что, наверное, там, откуда он родом, сильные мужчины говорят испуганно вздыбившейся лошади, чтобы её успокоить.
Но Геля, поток слёз которой иссяк так же внезапно, как и начался, не слушала, прощаясь со своей новогодней сказкой и, рывками, насильственно, возвращаясь в реальную жизнь. В жизнь, в которой были вечное безденежье, сроки платежей – за интернат, за квартиру, за продукты, да вообще за каждый шаг, – была их с Лукой маленькая семья. А интрижкам, безумным встречам и интригующим романам в этой жизни места уже и не оставалось.
Отстранившись от ничего так и не понявшего – или же, наоборот, понявшего и принявшего всё – Карла, Геля, лишь мотнув головой на его вопрос, прошлёпала босыми ногами в коридор.
Вернувшись оттуда с комком одежды, сама попутно прикрыв наготу дурацкой Снегурочкиной шубой, протянула ему его шмотки.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл? – брови Карла поползли вверх.
Леля лишь молча кивнула.
— Но почему? – это самое вопросительно растянутое «why» словно прорвало плотину, и вот тогда она заговорила, торопясь и повышая голос, словно подзадоривая саму себя – пока не передумала (а она, видит бог, могла!):
— Я, конечно, тебе очень за всё благодарна. Больше всего, конечно, за Луку – я не дура, догадалась, что ты в интернате за него заплатил. Я, как только накоплю, тебе всё сразу верну. Только вот ты говоришь: «остались лишь мы, ты и я» – а это неправда. Остались мы – я и Лука. И это нормально, не надо нас жалеть – мы с ним всегда были вдвоём против всего мира. А тебя с нами не было, нет и не будет. Я ведь взрослая девочка, всё понимаю: тебе там, в твоём Голливуде, скучно стало, ты захотел приключений или, даже, скорее, экзотики. И тут, вдруг, вот она – я: на секс символ, на котором вы все – американские мальчики – повёрнуты в пубертате были, похожа. Да ещё и благодарна тебе, на белом коне примчавшемуся. Нет, я не в претензии: заморочился ты по-крупному – меня нашёл, ПНИ. За это спасибо! И за… за этот новый год я тебе тоже благодарна. Ну а сейчас, цитируя ту же «АББА», «it's the end of the party»****** и тебе пора.
Когда дверь за Карлом захлопнулась, Леля ещё долго лежала на диване, обхватив себя руками, свернувшись в тугой комок, вдыхая оставшийся от его тела аромат далёких заморских лугов и морского бриза. Лежала, уже не плача.
А потом, натянув выпавшую из шкафа ей в руки первую попавшуюся одежду, быстро собралась и, набрав телефонный номер, отправилась в алеющее морозным рассветом первое утро нового года – догонять гуляющих Ваську и Петюню.