олег в полном порядке

Олег в полном порядке. У него дом — двухэтажная квартира, как полагается в их меркантильном мире, где закрываешь первый уровень пирамиды Маслоу и никогда не добираешься до следующих. Ленное барство множится на красавицу-жену, гольф по выходным и неестественный смех убогим шуткам коллег по цеху. Раз в неделю кто-нибудь сердобольно говорит Олегу «вам бы детей», и неестественный смех оборачивается хрипатым лаем. Олег в полном порядке, когда в сотый раз за день давит на кнопку разблокировки экрана, понимая, что нужного сообщения он там не найдёт. Он щелкает компьютерной мышкой, ослабляет узел галстука и растекается по креслу. Расскажи кто-нибудь развесёлому Шурочке, что Олег Волков возьмётся за серый офисный труд, тот бы сутки трясся в истерике и попросил бы подборку фотографий суровой волчьей рожи из open space. Но Шура остался там же, где и прошлое Олега — в братской могиле красивого венецианского замка, официально застолблённого за Сергеем Разумовским. В офисе то душно, то дует кондёром в спину так, что наутро Олег чувствует себя великовозрастным стариком и матерится сквозь зубы, когда жена натирает поясницу мазью. Разумеется, в такие дни они не трахаются. Олег всё чаще подлезает рукой под узкую отглаженную юбку для проформы, чтобы получить усталый вздох, почти кокетливое «не сегодня» и отвалить до следующей ночи. Иногда они возятся в постели почти до утра. За эти годы он всё не привыкает к нежным — не тем, не там и не о том — прикосновениям, больше раздражаясь, чем возбуждаясь в предрассветные часы. Олег убеждает себя в том, что с ним всё в полном порядке, когда пятничным вечером в машине набирает короткое «где?» и вбивает полученный адрес в навигатор. — Олег, — у входа в модную галерею его встречают знакомые лица, он принимает рукопожатия и незаметно вытирает ладони после каждого, — сегодня без жены? — Приболела, — в мире пухлых кошельков жёны болеют несколько раз в месяц. Галерея заполнена наполовину — в их деле важно не переборщить с вниманием, запустить парочку надёжных журналистов и нагнать цвет нации в красивых костюмах ради фотографий на развороты местного глянца. Олег снимает с посеребрённого подноса бокал, придерживает официантку за повязанные хвосты длинного чёрного фартука, льёт шампанское в глотку и сразу меняет бокал. Поднос опасно кренится, но девчонка знает своё дело: вышколено улыбается, держит баланс и всё же соскакивает на неподдельный интерес. Олегу льстит чужой взгляд. Он оставляет официантку вернувшимся с мороза перекурившим гостям и замирает спиной к одной из картин. В руке греется шампанское, бокал подрагивает в неверных пальцах, пузырьки и лёгкость вечера выветриваются так быстро, что Олег не успевает вылакать их до дна. В другом конце комнаты у картины с разодетой томной дамой, похожей на юную Беллуччи, Сергея зажимают со всех сторон, и Олег в который раз брезгливо думает о том, как ловко мир забывает о прошлых грехах, если умеючи поиграться с информацией. Мир простил Сергея Разумовского. Олег не может простить себя за то, как легко повёлся когда-то на сладкие речи своего Серёжи. У Олега Волкова всё в порядке — так говорит ему врач, раз в полгода проверяя шрамы и не задавая лишних вопросов. Так написано в его медицинской карте. Так говорит себе Олег, когда перед тем, как лечь в супружескую постель, набирает в заметках длинное, без заглавных букв и запятых, сообщение и отклоняет всплывающий запрос «сохранить изменения?». Сергей Разумовский смотрит на него через залу и продолжает светскую — равнодушную — беседу. Даже в ботинках сквозит его индивидуальность. На нём фиолетовый пиджак и ярко-красный шейный платок. Серёжа назовёт это стилем, а Олег затянет этот платок удавкой на его шее. Порой Олег запирается от жены в душе, выкручивает краны до кипятка и варится в воспоминаниях, уничтожая себя вопросом, зачем когда-то согласился играть по серёжиными правилам. Он помнит последние дни в детском доме, когда Серый пришёл к нему снимать тяжкое бремя невинности. Его бравада глядела на Олега выпирающими мальчишескими рёбрами. Времени им хватило только потискаться в тёмном углу до отбоя. Серёжа весь раскраснелся, часто дышал и не хотел выбираться из-под сильных горячих ладоней, рискуя так по-детски спалиться, а ночью, едва потушили свет, переполз в кровать Олега. Сергей Разумовский давно разлился кислотой и шипел на коже Волкова, внутри тлели особенно нежные места, которые Олег жестоко винил за чувства к Серёже. На исла де муэрте его волчьей жизни Сергей Разумовский по-прежнему жил и отвратительно здравствовал. В интеллектуальной копилке как на подбор: рослый семнадцатилетний Серёжа, вымахавший так, что детдомовские кровати теперь ему не по размеру; уставший студент Разумовский, взваливший на себя неподъёмный — по меркам Олега — учебный план; смеющийся непроизнесённым шуткам Сергей в широких коридорах исполинского дворца. Олегу хотелось бы выбирать, каким воспоминаниям жить, а каким — умирать. Когда Серый — г-н Р. — объявился впервые после Венеции, Олег, не думая, засветил ему по роже так, что грудь заходила ходуном, позвякивая болью пяти отметин. Второй раз Серёжа отбил сообщение, укрылся за огромным букетом и стойко принял въехавшую в разбитый нос железную дверь волчьей квартиры. О цветах Олег знал базовые вещи: растут в земле, все красивые, лилии не брать — воняют. Серёжа явно знал побольше: треклятый букет дожил до следующего визита. Преодолеть коридор Серёже удалось ещё через три встречи. Он снова топтал волковскую гостиную — питерская грязь не налипала на его дорогую обувь, Олег даже пожалел — хотелось найти хоть мелкий повод нарычать, но Серёжа блаженно молчал и потрясал пакетами с едой. Ближе к утру Серый, махнув остатки вина с горла, рухнул на колени и отсосал Олегу так, что тот разрешил себе прикрыть глаза и вернуться во времена, когда единственной их проблемой были соседи по общаге, у которых приходилось воровать еду с общей кухни. К полудню, выспавшись на большой волчьей постели, Серёжа вышел в голую гостиную — от Олега не осталось даже запаха. Спустя два года удачных попыток выскользнуть из-под зоркого глаза Сергея Разумовского Олег появился у него на пороге с букетом лилий и приглашением на свадьбу. — Всё ради тебя, — почти душевно каркнул Серёжа в микрофон, когда ведущий попросил свидетеля произнести тост за жениха и невесту. Будь Олег иностранным романом, в месте описания главного героя стояла бы беспомощная звёздочка, где рукой переводчика значилось: в оригинале — непереводимая игра слов. Серёжа допивает шампанское и кивает в сторону лестницы. Олег медлит, ему скучно в компании толстых пиджаков и душащих галстуков, ему не весело от их шуток и не хочется целовать в щёки их жён, но поддаваться Серёже так запросто тоже не хочется. Он долго бродит между картинами, делает вид, что слушает художника, кивает великой концептуальности и легко задевает серёжино плечо своим. Олег твердит себе, что всё в порядке, когда, заметив, как Серёжа поднимается на крышу, почти бросается следом, пробегает пролёты и хлопает за собой дверью. Мир рушится, когда под руками оказывается чёртов пиджак, гладкая рубашка Разумовского и расслабленно повязанный платок. Серёжа словно не меняется за годы — подтянутый, по-юношески ладный, он клонит голову и нетерпеливо толкается под руки. Олег крутит его, как захочется, разворачивает спиной и приваливается всем телом так, что лбом Серёжа тычется в холодную кирпичную стену. — Чего застыл? — на движение бедрами Олег не отвечает — стискивает объятья крепче и мокро дышит ему в шею. Рыжие волоски стоят дыбом, Серёжа хнычет и хочет вывернуться, но железное кольцо тяжёлых рук давит до хрипов. Олегу нужно собрать себя по кускам: себя детдомовского, рослого, уже тогда сильного и драчливого; себя потерянного в универе, пока Серый громоздит миры в паутине, на узкой койке в дырявом носке и прокуренной борцовке; себя — лысого и гордого — после армии, готового к лучшей из жизней. Ему стоит огромных усилий не сдаться на милость выразительным серёжиным стонам, умоляющим и всё таким же звонким, какими они были в их первую ночь, когда приходилось затыкать Серому рот, чтобы не перебудить всю комнату. Олег исчезает с крыши так же быстро, как появляется на ней, прихватывая с собой красный шейный платок Разумовского. Следующая неделя превращается в сюр: мир будто сговорился, и теперь Олег замечает, как наследил Серёжа в городе. Непривычно яркая, подкрашенная в редакторе, шапка рыжих волос мелькает на рекламных щитах; на работу, где никто из сотрудников так и не починил кондёр, пять из пяти рабочих дней Олегу приносят букеты без карточки — он передаривает их в соседние отделы; жена звонит в среду и сообщает о приглашении на небольшой светский раут, Сергей башляет, отказов не примет, Олег стискивает зубы и кивает, и неважно, что жена этого не видит. Он вешает трубку и давит желание перекреститься — от этого дьявола ни одна святая уловка не спасёт. Вопреки всему, что Олег рисует в воображении, встречаются они в небольшом ресторане, Серёжа не зовёт к себе, гостей немного, отмечают что-то, чего Волков не может запомнить, потому что в светской тусовке действует свой собственный календарь. Серёжа отдаёт пальму первенства этого вечера одному из гостей, и это на него не похоже. Серёжа не смотрит на Олега, не говорит с ним, даже не поворачивает голову. Олег бесится и напоминает, что с ним всё в порядке, несмотря на рвущее грудь желание развернуть Серого и хорошенько встряхнуть. К середине вечера атмосфера мнимо теплеет, Серёжа выпивает лишнего и слишком уж задорно блестит глазами, окидывая взглядом небольшую залу. Сегодня он позволяет себе вольность и открытую шею. Его красный платок прожигает Олегу карман. Мазнув губами по бархатистой щеке супруги, Волков уходит перекурить. Вернувшись, натыкается на Серёжу, замершего у микрофона. — …и знаете, мне хотелось бы поговорить об одном человеке, — Серёжу слегка ведёт, Олег застывает в арочном проёме и слушает песнь о святом себе и нескладный серёжин рассказ о том, какой он был дурак. Чувства и серенады никому из них не давались легко. Олег предпочитал отмалчиваться, Серёжа, в свою очередь, натягивался пружиной и выдавал столько слов, и ни одного верного. На переливе смеха и нового поворота в истории о том, какой Олег сильный и красивый, Волков, наконец, срывается с места и тащит Серёжу под локоть к выходу. За ними хлопает дверь, пальто чинно висят в гардеробе, пока они бредут по полупустой парковке к волчьей тачке. Серёжа тихий, но ему совсем не стыдно — Волков видит задорный блеск, когда его Разумовский обыденно спрашивает: — Начнём сначала? Олег не раз слышит этот вопрос, когда собирает вещи с пола серёжиной спальни по пятницам. — Я тебе столько сообщений написал, — Олег открывает приложение с заметками, — пытался ответить на этот вопрос. Серёжа забирает телефон из рук, блокирует и наваливается сбоку, всем телом, знакомо и привычно, точно зная, что тело Олега предательски расслабляется только под его руками. Поцелуй выходит смазанным, Серёжа просит «домой» и, замерев, ждёт решения с другой стороны. Назавтра им придётся поговорить, кажется, со всем миром. Олег склеит обрывки сообщений из заметок и, нацепив серёжины очки для чтения, слепясь от яркого экрана, зачитает лучшие отрывки. Серый отлежит шею до ломоты, но так и не встанет с Олега до самого обеда. Пока же можно притвориться, словно мир не рухнет от того, что они снова выбрали друг друга.