Зрить в корень

      Какаши раздевается - чётко, быстро, деловито. То, что должно сейчас произойти, не вызывает у неё особых эмоций - кроме, быть может, лёгкого раздражения. Он это чувствует. Приоткрывает надменный язвительный рот и скучающе произносит: - Не торопитесь. Постарайтесь хотя бы сейчас выглядеть сексуальной, учитель. - Научить бы тебя хорошим манерам, мальчишка, - почти добродушно произносит Какаши. Он уже давно не мальчишка и она прекрасно об этом знает, но не может отказать себе в потакании старой привычке. Будто бы они снова - ученик и учитель, будто не было никакого предательства и ухода из Конохи, слёз Сакуры и щемящего чувства потери в груди. - Вы прекрасно знаете, что все люди, способные на это, давно мертвы, - мрачно огрызается Саске. Глупый, глупый мальчишка - такой же, как и сама Какаши; что учитель, что ученик - им жить бы в настоящем, да призраки прошлого не пускают, нашептывают на ухо шелестящими голосами о том, как хорошо на другом берегу реки и зовут к себе промозглыми осенними вечерами. В такие моменты Какаши бредёт сквозь акварельные сумерки к Камню Памяти, а Саске - запирается в заброшенном поместье могущественного некогда клана и смотрит изнутри на маслянистое чернеющее небо. Впрочем, есть и другой вариант - Саске приходит к Какаши с бутылкой хорошего рисового вина и они постепенно забываются друг в друге.       Саске предпочитает не слышать, что Какаши зовёт его чужим именем. Какаши не обращает внимания на отстраненный, равнодушный взгляд. Это жалко, жалко и глупо, совсем недостойно героев Четвёртой мировой войны шиноби. Они и сами знают, что не в себе, что пора бы уже окончательно забыть безумное кровавое прошлое и жить в настоящем - мирном, послевоенном времени. Только вот они так никогда не умели - слишком привыкли к постоянной душевной боли и мерзкой тянущей пустоте где-то в районе сердца. Какаши когда-то едва удержалась на грани безумия, а вот Саске не смог, не удержался - соскользнул в пучину сумасшествия да чуть там и не остался. Подобную черноту не вытравить временем и подобием мирной жизни. Подобную черноту, как считает Саске, можно вытравить только кровью, и Какаши не хочет признаваться себе самой же, что он прав. Мальчишка всегда видел больше, чем она, пусть его взгляд и был затуманен жаждой мести. Обладатели Шаринганов не знают спокойной жизни. Обладатели Шаринганов - очеловечившиеся хищники, сменившие когти на железные мечи, но не утратившие безумный блеск глаз. Таким огнём когда-то пылал глаз Какаши; сейчас она видит его в глазах напротив.       Саске оглаживает матовым чёрным взглядом каждый изгиб кипенно-белого тела. Какаши не так красива, как он воображал, будучи совсем ребёнком, однако женщины, подобные ей, никогда не стираются из памяти. Саске не гнушался захаживать к таю - они были дороги, но стоили своих денег. Его привлекали их выбеленные лица, тяжёлые изысканные причёски и многослойные кимоно; нравились ароматы их благовоний и звонкие переливчатые голоса. Брать их, несомненно, приятно - у всех таю были гладкие ухоженные лица и тела без малейших несовершенств. Какаши похожа на таю точно так же, как ослепительный всполох молнии схож с электрической искрой. Какаши - первобытная сила, таящаяся под хрупкой оболочкой; гневная ярость молний, заключённая в человеческом теле. Её сухощавое, жилистое тело ничуть не похоже на мягкие, холёные тела таю, оно - карта побед и поражений Какаши.       Саске прослеживает языком длинный шрам, наискось пересекающий живот Какаши; он оставлен относительно недавно и залечен до удивления небрежно. - Пришлось штопать себя самой, - неохотно произносит Какаши в ответ на немой вопрос в глазах Саске. - В вашем возрасте пора бы стать осмотрительней, - нарочито грубо говорит Саске, но судя по смеющимся глазам Какаши, она прекрасно понимает подтекст. Проблема мальчишки в том, что он не умеет выражать словами то, что лежит на душе. Проблема Какаши в том, что она всё видит, но бездействует. - Я обязательно последую твоему совету, Саске, но было бы лучше, если бы ты обратил внимание на кое-что другое, - беззлобно поддразнивает его Какаши. Саске ухмыляется и задирает на ней темно-синюю форменную водолазку, а затем смыкает ладони на груди Какаши - она небольшая, но упругая и округлая, с чувствительными розовыми сосками. Если вобрать их в рот, Какаши застонет - пусть еле слышно, но застонет и не будет так похожа на дорогую фарфоровую статуэтку. Саске нравится осознавать, что только он может видит Какаши такой, а мысли о других крутящихся с ней мужчинах - напарниках, друзьях, даже просто знакомых - приводит его в необъяснимое раздражение. - Твой вечно юный дружок тоже так делает? - необдуманно язвит Саске и тут же об этом жалеет: хватка у Какаши поистине стальная. Её взгляд становится тяжёл и тёмен, и Саске с мазохистским удовольствием ждёт взрыва. - Не говори так о Гае, - тихо, но веско произносит Какаши.       Саске почти разочарован - он ожидал искр электричества во взгляде и синяков на запястьях, но грянувшая молния растворилась в пустоте, словно её и не было. Вместо удара Какаши ощутимо кусает его за шею и требовательно притирается к нему голой кожей. На Саске слишком много одежды, когда как на Какаши нет ничего, кроме форменной водолазки. Он неловко снимает с себя белую рубаху, путается в завязках и нетерпеливо срезает их кунаем, вызывая негромкий смешок Какаши. Та отводит его руку с кунаем в сторону и сама снимает с него рубаху, развязывает пояс и отбрасывает в сторону ставшие ненужными штаны. Какаши искренне хочет забыться, хоть на минуту скрыться от призраков прошлого и несмываемой крови на ладонях; Саске нужно и того меньше - всего лишь не видеть мертвенно-бледное лицо брата, накладывающееся на собственное отражение в зеркале. Саске заслоняет Какаши мрачной вороньей тучей, а ей в облаке спутанных чёрных волос и в горящем малиновым светом Шарингане видится совсем другой Учиха. Учиха, Учиха, Учиха - клятый клан незримо преследует её на протяжении всей жизни. Учихи в её постели, за её спиной и в её голове. Какаши постыдно рада тому, что теперь в живых из Учиха - только Саске. Он силён и эгоистичен; он не погибнет в попытке спасти её, не оставит в подарок алый, как свежепролитая кровь, Шаринган. С Какаши хватит этих чёртовых смертей - насмотрелась за долгую для шиноби жизнь, отстрадалась, отжалела. Сама же и не спасла. Под закрытыми веками всплывает улыбчивое мальчишеское лицо - не похожи, они совсем не похожи, пусть и Учихи. Обито был бы нежнее, Обито было бы не плевать. Саске другой, и Какаши хорошо это осознаёт, но почему тогда тяжкой душной волной накатывает очарование? Потому что Саске - не Обито, и никогда им не был. Пора бы отпустить своих мертвецов, Какаши, сколько чёртовых лет уже прошло?       Какаши прикрывает глаза - левый всё ещё отдаёт фантомной болью Шарингана, правый - ощущается чем-то чужеродным. Она слишком привыкла смотреть на мир сквозь алую призму глаза Обито, и теперь, лишившись его, не может видеть абсолютно ничего. Со зрением всё в порядке - Какаши не видит сути вещей. Не видит, не слышит, не чувствует, словно её окружает вакуум. Секс с Саске не помогает прозреть и выбраться из кокона безразличия, нет, наоборот: равнодушие лишь больше укореняется в Какаши и пускает ростки. Теперь Какаши как никогда понимает отца, предпочёвшего смерть презрению и бесчестью, только вот никак не решается на последний шаг. Ей не хочется жить, но и умирать - тоже не хочется. Ей никак. Вообще никак. Она больше не видит мир таким, каким его видел Обито; всё вокруг - жалко, грязно, безнадёжно.       Какаши закрывает глаза в смешной попытке хоть что-то почувствовать и считает толчки. Первый толчок, второй, третий. На четвёртом в памяти всплывает раздавленное камнем тело Обито с пустой глазницей, на седьмом - Рин с пробитой грудной клеткой, душная вонь паленого мяса от Райкири, на десятом - почти умиротворенные лица Минато и Кушины. Последним приходит отец, ни капли не постаревший за добрый десяток лет. Какаши протягивает к нему руки в немом жесте отчаяния, но тот качает головой и растворяется в акварельной дымке. Резкий окрик Саске возвращает её в реальность, и Какаши начинает неловко двигаться. Саске достаточно и того, полторы минуты - и он выплескивается на бледный живот Какаши липким белесым семенем, а затем благодарно касается её лба подобием поцелуя.       Из вакуума, окружающего Какаши, исчезает даже воздух.