...
2 декабря 2020 г. в 16:16
Его напарником оказался мужчина лет тридцати с уродливой бородкой и ирокезом, вовсе неподходящим к округлому лицу. Он нахмурился и ухмыльнулся, разглядывая Джерарда, с которым ему придется работать на этот раз, и зашитая рана на губе поднялась вверх вместе с уголками рта Боба.
Джерард смотрел на него испепеляющим взглядом, не желая разногласий с партнером по делу и, надеясь, что всё это кончится как можно быстрей. Он скрывал зоркие глаза под длинной спутанной челкой, выставлял одну ногу в тяжелых ботинках чуть вперед, стараясь встать как можно увереннее, и цепи с шипами на его кожаной куртке тихо звенели. Они молча пожали друг другу холодные шершавые руки, привыкшие к тяжелой работе, кратко кивнули головами, и нога в ногу направились к машине с тонированными окнами, в которой им предстояло добраться до Бруклина.
— Сопляк, ты поведешь?
— Ага, побереги свои силенки для того, что будет дальше.
Боб посмеялся в ответ, демонстративно хлопая дверью пассажирского сиденья, готовясь всю дорогу сверлить напарника взглядом, чтобы непременно найти что-то, за что его можно наругать. Такие у них были обычаи. Но Джерард уверенно держал руль в своих крепких руках, быстро и резко поворачивая голову на светофоре, с лицом, не выражающим никакие эмоции, преодолевал одну трассу за другой, сильно давя на газ и обгоняя каждый грузовик, попадающийся по пути.
Прибыли они на место довольно быстро, и оглядели здание: какой-то полузаброшенный завод со страшными облезлыми стенами и грязными окнами, местами разбитыми. Из трубы шел дым. Значит, им предстоит с кем-то сразиться, прежде чем забрать то, за чем они здесь.
— Хоть какое оружие приготовил?
Джерард одним движением расстегнул куртку, показывая три разных ножа, составляющих коллекцию во вшитом внутреннем кармане.
— Неплохо.
Напарник кивнул ему, разглядывая острые блестящие лезвия, все же проникаясь мастерству такого молодого парня, возложившего на себя большую ответственность с первым шагом за порог открытого поля боя, где им предстояло найти укрытие.
Согнувшись, они пробирались по полу, заслоняясь рабочими столами и тумбами, на которых были накиданы какие-то мелкие металлические детали, болты, прочие принадлежности. Боб махнул Джерарду рукой, показывая, что нашёл для них место, откуда можно подслушивать рабочих, чьи голоса эхом раздавились из соседнего зала, и нырнул за железные ящички, видимо, предназначенные для хранения униформы, и за ним последовал Джерард, усаживаясь на грязный пол.
Они оба дышали едва слышно, обмениваясь лишь кивками голов или движеньями пальцев, и, опершись на стену, застыли, рассчитывая момент, когда им придётся напасть на бедных, ни в чем не виноватых работяг.
—Вы слышали, что нас собираются сократить?
— Да ладно, не может такого быть! Босс обещал, что в этом году все будет в порядке.
— Успокойтесь, мужики, не верьте тому, что говорят те задроты из отдела кадров!
Джерард сконцентрировал взгляд на рабочем станке, наблюдая, как ветер, пробирающийся сквозь открытые двери, качает лежащую на нем ткань. Для него обычные разговоры людей казались чем-то странным и до отвращения глупым, а сам факт, что они каждый день проводят в этом месте — просто немыслимым. Но он все же старался об этом не думать и посчитать количество голосов, то есть людей, каковыми он их сам не считал.
Пальцами он показал Бобу «5», а тот ответил «4». Прошло ещё пять минут их глупых анекдотов, когда Боб утвердительно кивнул, соглашаясь с младшим и снова удивляясь его сообразительности.
— Ну что, уже темнеет, нам осталось минут пятнадцать, вы со всем закончили?
— Да, только начальник просил убедиться в сохранности сейфа.
— Кевин, брось этот бред, пошли домой.
— Парни, но…
— Вот и оставайся тут один.
Шоркая по полу ботинками, компания из четырех человек направлялась к выходу, оставляя незваных гостей незамеченными. Не давая Бобу опомнится, Джерард выскочил из укрытия, как только голоса работников отдалились, и шмыгнул в зал, откуда слышались отдаляющиеся шаги последнего, заветного сотрудника. Боб остался недоволен, но не смел и пискнуть, становясь охранять территорию.
Джерард вкрадчиво шагал за светловолосым парнем в голубом комбинезоне, который, прихватив фонарь, завернул за угол в еще одну квадратную комнату без дверей. Джерард не чувствовал ничего, понимая, что его придется убить. Он просто хотел это сделать. Он лишь дожидался, когда этот безмозглый кусок мяса откроет сейф.
Работа была выполнена быстро и метко, цель не издала не единого писка, и все так же без эмоций Джерард выходил из комнаты с заветным толстым конвертом в руках, не обращая внимания на собственные окровавленные руки и капли на лице, оставленные в процессе.
— Ты поступил как чертова крыса, когда ни сказал ни слова, хоть и справился с заданием. Поэтому я и люблю работать один.
Боб выхватил из его рук конверт, содержимое которого знал только их босс, к которому им следовало прямо сейчас мчать, и он уже подошел к машине, открывая дверь, но Джерард остановился у капота, доставая пачку сигарет.
— Я вспоминаю свою первую любовь. Его звали Фрэнк, нам было всего по пятнадцать, маленькие, скверные, но неподдельные…
Он начал говорить, прервавшись на затяжку, щуря глаза от последних лучей заходящего солнца, бликами играющего по стеклянной крыше опустевшего завода.
— Ты идиот что ли?...
— В школе он был такой же испуганный и одинокий, как я, мы не замечали друг друга, только иногда встречались в коридоре и каждый думал: «Вот же странный урод». Общаться мы начали, когда я попросил у него сигарету, абсолютно случайно мы остались в туалете одни…
Джерард продолжал говорить, не сдвинувшись с места, как в трансе тихо и неразборчиво проговаривая каждое слово, не сводя взгляда с заката.
— Я был очень стеснительным, но Фрэнк изменил меня. Он был просто смазливым миленьким мальчиком с темными глазами, невысокого роста, его внешность не самая главная в этой истории, просто знай, что для меня он был ужасно красив.
Боб закатил глаза и вышел из машины, поняв, что убедить Джерарда замолчать не сможет, да и ключей у него нет, так что далеко он не уйдет с этого пустынного места, граничащего с новым штатом. Его подбадривало то, что с миссией они справились. Это самое главное.
— Мы начали общаться в школе, прогуливать уроки, воровали еду в магазинах, играли на улицах, покупали яркую одежду, менялись ей, красили стены наших комнат в разные цвета, учились играть в шахматы, впервые с ним я попробовал алкоголь, это был джин. Теперь я его не пью. Одним летним днем мы спланировали поездку за штат, правда сели на автобус, вернувшись только через пару дней. Ночевать в палатке и разводить костер было дико для городских мальчиков, но мы справились. Даже если мы не могли встретиться, хватало просто разговора по телефону.
Голос Джерарда впервые задрожал, но лицо оставалось непроницаемым.
— Это было очень странно, потому что мы абсолютно не знали, что такое отношения, как вести себя, но сами того не заметив, встречались почти год. У нас были планы на будущие, как мы сдадим последние экзамены и вместе проведем выпускной, хотели даже создать свою группу. Не было никаких проблем и забот, даже неважно, какое время я переживал тогда. Он помогал мне, я — ему, и если бы не Фрэнк, я бы не выжил в то время. Всегда он находил, что сказать и как успокоить.
Джерард даже не смотрел на Боба, казалось, что это просто монолог или даже исповедь. Его рассказ не требовал ответа или вопросов.
— До сих пор не знаю, как он терпел мои срывы и мрачные мысли, мне до сих пор стыдно, так не должно быть. В один момент мы начали говорить только обо мне. А знаешь, что самое интересное? Сейчас я чувствую почти тоже самое, и я не про любовь. Это страшно, но я не тот, кем был раньше, переживал вещи пострашнее. Так вот, мы ходили на свидания. Кино, парк, аттракционы и прочее. И все только вдвоем, нам даже не было скучно. Я помню, как мы катались на скейтах в центре города на закате под любимую музыку, держались за руки, живо смеялись громче всех на улице...
Боб только тихо ругался себе под нос, даже не вникая в слова напарника. Его настолько раздражала вся ситуация, что он уже не испытывал былого уважения к Джерарду.
— Шелестящие деревья, яркие магазины, благоговейное пение птиц и океан. Такой тихий прозрачный голубой океан, отражающий блики солнца. Теплые камни под ногами, прохладная вода. То лето было самым лучшим периодом в моей жизни, а потом у меня начались обострения. Да, я справился с шоком после смерти мамы, но не избавишься от такого навсегда. Наверное, если бы я хотел и старался, смог бы победить это хотя бы частично.
Он закурил уже третью сигарету, продолжая рассказ, прерываемым дымом, выходящим из его сухих обветренных губ, сжимающих фильтр. Он не плакал, не плакал никогда, но руки его начали чуть дрожать, поднося зажигалку ко рту.
— Так вот, к осени все ухудшилось. Я пропускал школу, сидел дома, у меня были галлюцинации, я не ел, не делал ничего. Все это время он поддерживал меня.
Говорящий прикрыл глаза, как бы погружаясь в воспоминания.
— Я впервые ударил его, когда был очень зол, но на себя, Фрэнк был не причем. Тогда мы просто пили у меня дома, расслаблялись, и я заставил его третий раз подряд сделать то, чего он не хотел уже после первого. И когда Фрэнк отказался, я дал ему больную пощёчину, прямо когда он стоял передо мной на коленях.
Джерард самодовольно улыбнулся, хотя в его словах чувствовалось отвращение к самому себе, и осторожно забрал волосы за ухо, открывая невидимый для напарника ранее глаз с огромным фингалом. Боб стоял молча позади него, уже смирившись со всей ситуацией, рассматривая рисунки на куртке, он будто окаменел, погружаясь в этот рассказ, потому что тон Джерарда был такой спокойный и убаюкивающий, он все больше увлекал.
— Он был испуган, как котенок, которого неожиданно потащили за хвост. Он не был удивлен или зол, только испуган. Тогда он просто встал и ушел, ничего не сказав мне, а я даже не понял тогда своего поступка. Потом я просил прощения, и, кажется, он забыл это, потому что очень сильно любил меня. Я начал периодически бить его, если он не слушался меня или говорил то, что я не хотел слышать. На его теле: руки, ноги, шея, лицо, везде начали появляться синяки. Обижал его и извинялся, снова и снова.
Сейчас он говорил все быстрее и громче, размахивая руками и изредка поворачиваясь к слушающему, который примерно понимал, чем кончится эта история, и уже совсем позабыл о действительности, о том, что происходило ещё десять минут назад.
— Эмоции все не возвращались ко мне, сколько бы дней я не просидел на своей кровати, ожидая почувствовать хоть что-то: раздражение или подавленность, отчаяние или злость. Но я не проронил ни одной слезы. Ничего не происходило вокруг, безучастие оказалось хуже страданий. Кто-то рассказывал о своих проблемах или достижениях, а я удивлялся их живому блеску в глазах и вселяющей веру улыбкой. Через неделю после моего заточения в маленькой темной комнате я придумал, как добавить красок жизни.
Он помолчал и продолжил, дождавшись испуга, который желал увидеть на лице Боба.
— Тем вечером Фрэнк позвал меня домой, я вел себя, как и до этого, стараясь не показывать горькую улыбку. Как будто все по-другому. Музыка казалась мелодичной и оглушающей одновременно, кофе вкуснее и слаще, духи свежее. На улице лил тягостный беспросветный дождь, чернильное небо и блеклая трава казались такими контрастными на фоне скучного серого асфальта. В его доме пахло свежеиспеченным пирогом с яблоками, кровать такая же разваленная, огромный подоконник, заставленный благоухающими цветами, которые любила его мама. Темно-синие давящие на все пространство стены завешены плакатами рок-групп, разрисованы граффити его друзей.
Джерард помнил абсолютно каждую минуту того дня, мог с точностью воспроизвести свои и чужие слова, даже повторить каждое свое движение.
— Мы переглядывались тревожными взглядами. Его глаза были чуть светлее обычного. Фрэнк протянул мне глубокую чашку с зеленым чаем и имбирем, цепляясь своими маленькими костлявыми пальцами за мою руку. Скрепив руки, мы безмолвно сидели, попивая чай, не могли наглядеться друг на друга в последний раз.
У Боба кружилась голова от подробностей и страха, наступающего при одном взгляде на этого парня, намерений которого он понять до сих пор не мог. И как он сразу не заметил, какой все-таки Джерард одновременно привлекательный и мерзкий?
— Постепенно мы разговорились, и тогда я, не удержавшись, толкнул его на скрипучую кровать. Фрэнк пошло смеялся, прикусывая губы и невольно запрокидывал голову назад. Я вставал над ним, касаясь носа и бледно-розовых впалых щек, медленно передвигаясь к атласной шее, он был слаще чертового шоколада.
Но в голосе Джерарда не было и капли заигрываний или приятных воспоминаний, обо всем он говорил одинаково безразлично.
— В один момент я резко схватил его руки и закинул за голову, отдавая ему все оставшиеся глубоко во мне чувства. Дальше медлить нельзя было, и достав из кармана тоненькую веревку, я связал его руки, тревожно дыша. Фрэнк отрывисто посмеялся, ожидая продолжения. Дрожащей рукой я достал пистолет из джинс, который купил у одного парня в больнице, куда меня очень зря насильно положили.
Джерард широко распахнул глаза и вскинул брови, отбрасывая бычок в траву, приложил пальцы, сложенные в воображаемый пистолет, к виску.
— Похотливая улыбка сошла с его лица, гневный ошарашенный взгляд переходил с дула на мое лицо. Он сказал что-то вроде: «Джи, что за хуйня? Убери его, это уже не смешно, блять». Фрэнки резко отскочил от меня, дергая руками. На минуту я закрыл глаза и, томно вздохнув, понял, что ощущаю: внезапное умиротворение. Да, именно такое оно было. Мое первое чувство спустя такое долгое время. С тяжестью открыв глаза, я понял, что Фрэнк почти развязал руки, и быстро бросился крепче закреплять их.
Джерард уверенно стоял, опершись ногой о машину, а солнце уже практически зашло. Он больше не щурил глаз, смотря прямо на Боба, от чего тому было даже страшно.
— Из его полуоткрытых губ послышался страдальческий вздох. «Ты пожалеешь» — лицо приняло насмешливую улыбку, как будто он верил, что это все несерьезно, но она сменилось ужасом, когда я заткнул ему рот рукой, засунув туда и кусочек одеяла. Последний раз я поцеловал его бледную от ужаса щеку и прошептал, что люблю, уловив в еще живых глазах спокойствие. Еще минуту назад ужас, а сейчас такая легкая отчужденность.
Боб даже не мог сдвинуться с места. Бежать представлялось бессмысленным, ему оставалось только собрать все оставшиеся силы, чтобы показать свою смелость, хотя по всему телу уже ползли мурашки.
— Это для меня загадка на всю жизнь... его взгляд...
Джерард выглядел так, словно рассуждал по правде о чем-то великом, если смотреть со стороны, не слыша его безумного пересказа собственного преступления.
— Раздался громыхающий пронзительный выстрел, пробивший его насквозь, пистолет упирался шею. Тут же хлынула горячая алая кровь, стекающая на белоснежную подушку.
Он изображал каждую эмоцию, про которую говорил на своем бледном лице, все ближе подходя к Бобу. То повышал, то понижал голос, то делал паузы. Так, словно пробовал свои силы для актерской академии.
— Я положил руку на блестящие гладкие волосы, гладя его белоснежную кожу с головы до шеи, хватаясь за острый подбородок. Тут меня накрыла паника, я хватал каменное белесое лицо, коченеющие руки, целовал вялые пальцы, как у тряпичной куклы.
Все это он проговорил с интонацией наигранной нежности, и уже вплотную подойдя к напарнику, схватил его за горло, принимаясь сильно сжимать. Да, теперь на его лице играло удовольствие.
— Я взял Фрэнка за плечи, изо всех сил тряся, но его голова лишь слабо качалась вперед-назад, уже не придерживаемая шеей. На поблекшем лице застыла гримаса отчаяния. Расслабленные длинные ноги сползли на край кровати, дряхлые руки распластались в разные стороны. Тогда я уперся своим лбом в его грудь, не ощущая бьющегося сердца.
Сейчас Джерард заговорил быстрее, словно эта история ему уже наскучила, словно он повторял это далеко не в первый раз. Он заглядывал в лицо Боба, без доли усталости удерживая прижатым к машине.
— Я разрыдался хрипло и надрывно, закрывая глаза руками и строя отвратительную гримасу, больше не желая видеть ничего вокруг. Но больше такой слабости никогда не показывал. Просто я его правда любил, моего Фрэнки.
Одним движением он заставил крупного мужчину свалиться на землю и, придавив его лицо ботинком, продолжал говорить, нависнув над неподвижным обречённым телом.
— Встав с кровати, я закричал так громко, как только мог, закрывая уши, упал на пол, бился в неистовой истерике, роняя слезы на ковер, не в силах заткнуться или взглянуть на его тело. Вырывая волосы и отбивая костяшки рук, я начал задыхаться и кашлять, окончательно ненавидя этот день.
Джерард окончательно обезумил, размахивая ножом перед носом Боба, заставляя его кричать и биться в истерике, задыхаясь в слезах и соплях. Никогда в своей криминальной жизни Боб не встречал того, кого так боялся.
— Спустя несколько минут на дрожащих ногах я поднялся, окинув мертвого туманным взглядом. Голова кружилась до тошноты, я грохнулся на кровать рядом с ним и, как прежде, скрестил наши руки. Его были очень холодные, а пальцами он больше не цеплялся за мои.
Боб пытался брыкаться, но кожаный ботинок Джерарда душил его все сильнее, а любое движение или изданный звук делал только хуже, усиливая и раздражение рассказывающего.
— Я поцеловал ледяные расплывшиеся губы моего Фрэнки и слипающиеся веки, задевая поникшие щетинистые ресницы. Лег рядом, обнимая его, моего Фрэнки, и не обращая внимания на лужи крови, не думая и не спрашивая себя ни о чем, ловя неописуемое удовольствие, смешанное с нескончаемым кошмаром.
Джерард, даже не задумываясь, опустил нож к шее лежащего на земле, тут же пронзая его насквозь, ощущая, как лезвие впивается в землю. Его движение было быстрым, точным и ловким. Он даже не опустил глаз на труп, который буквально только что был человеком со своей историей и судьбой. Джерард, нисколько не думая об этом, глядел на тонкую полоску света от заходящего солнца, считая минуты.
Да, это было ровно в то же время. Он помнил все с точностью до секунд, помнил положение солнца в момент, когда лежал на кровати с Фрэнком, который никогда не был и не будет для него трупом. Но рассказывать это было уже некому.
— Я никогда его не забуду, не забуду моего Фрэнки.
Голос Джерарда охрип от кома в горле, когда перед глазами появился образ любимого с умиротворенным спокойствием в глазах. Таким, которое он сам никогда в жизни не испытывал. Это было именно то, чего он хотел всю жизнь, но ни одним из путей доступной жестокости не добился, восполняя потребность только на короткое время. И Джерард протянул руку, но образ сразу же пропал, испаряясь в весеннем закате.
Тогда Джерард пришел в себя, моментально спохватившись: взял конверт, достал из кровоточащего тела нож, сел в машину, спокойно заводя мотор. Почему всегда именно шея? Впрочем, он никогда не задумывался о таких мелочах. Он просто знал, что сейчас приедет обратно, получив свои деньги, рассказав, что Боб трагически отдал свою жизнь, спасая их... а позже вернется к неповторимому образу Фрэнка...
И если бы Боб был жив, он бы сказал, что Джерард просто любил наблюдать за концом жизни так же, как кому-то нравится наблюдать за её началом.