***
Она колдует над ним магией и травами четверо суток подряд. Иногда без сна и отдыха, иногда засыпает от усталости в кресле напротив кровати больного. И тогда он может ее как следует рассмотреть. В ней нет отталкивающих черт, как и все особы ее профессии она хороша собой, но это исключительно человеческая красота, не та, которую какой-нибудь эльфийский менестрель будет воспевать в балладах. Но, в отличие от большинства своих товарок, она не вызывает антипатии и, кроме того, безумно терпелива. Он грубит ей не специально, однако не мог стерпеть тот факт, что какая-то человеческая женщина ухаживает за ним, таким слабым и таким жалким, помогая принимать пищу и даже ходить к нужнику, что заставляет Иорвета вместо благодарности цедить желчные ремарки. А еще он понимает, что выглядит сейчас хуже какого-нибудь вшивого кмета и кроме жалости не способен вызвать никаких чувств. В нем нет более той красоты, от которой подкашивались ноги у девиц, в нем нет даже уверенности, что он снова сможет принять бой. А она, как назло, щебечет всякие ободряющие глупости и ходит за ним, как курица за яйцом, отчего становится еще гаже. Одним вечером она приносит флейту. Он сразу узнает ее, искусную работу Маэваринна, одного из бойцов его отряда, который, как ходили слухи, тоже был влюблен в прекрасную Убийцу Драконов и по этой тривиальной причине реже всех навещал своего командира. — Я подумала, что тебе захочется как-то скрасить вечер. Иорвет лишь кивает в ответ, уже куда более ловкими пальцами принимая инструмент из рук женщины, и снова уходит в себя. Он размышляет о будущем, о своей невзаимной любви, о ненависти и презрении, и в конце концов решает, что надо чем-то себя занять, иначе так можно лишиться остатков рассудка. Мелодия, удивительно волшебная и безумно красивая, на какое-то время полностью заполняет пространство, оплетая своей глубиной и печалью, и Трисс невольно заслушивается, даже отложив в сторону золотой гребень, которым она каждый вечер расчесывала свои густые каштановые волосы. В этот момент, такая задумчиво прекрасная, она кажется Иорвету странно притягательной и он продолжает играть, уже глядя только на нее. Он скользит взглядом по высокой груди и длинным стройным ногам, замечает россыпь веснушек на немного усталом печальном лице, и мелодия словно подстраивается под настроение музыканта, сменившись на нечто более волнующее кровь и тело. Трисс поднимает глаза, чувствуя на себе взгляд эльфа, и, к общему удивлению, немного краснеет. Так странно, думается ей, ведь он ни капли не похож на того, кто когда-то похитил ее сердце и умудрился втоптать в грязь все лучшее, на что способна женщина в отношениях. Иорвет откладывает флейту в сторону, все еще не спуская взора с чародейки, и криво усмехается. — Спасибо. — За что? — За то, что спасла мне жизнь. Он благодарит так просто и без какого-либо ехидства, так что слегка опешившая колдунья теряется с ответом и только улыбается в ответ. Они начинают разговор, когда уже завалило за полночь. Она сидит совсем рядом с ним, абсолютно без презрения или интереса глядя на уродливый шрам и пустую глазницу, и шаг за шагом раскрывается перед незнакомцем, что так нежданно ворвался в ее жизнь. — Он не любит тебя. — Шепчет Иорвет и видит в чужих глазах боль. — Ты заслуживаешь лучшего. — Это вряд ли. Но порой так хочется немного любви… Она рассказывает про свои страхи, про вечно следующих по пятам призраков прошлого, про войну и смерть, а потом они говорят о том, что так их сейчас сплочает. Про одиночество. Два разбитых сердца, две разные судьбы, две истории невзаимной любви. Они прекращают разговор лишь под утро, отрезвленные появившимся на горизонте солнцем и шумом просыпающегося города снаружи. Словно никаких откровений и не было, они расходятся по разным направлениям, как отброшенные волной в море корабли.***
Иорвет никогда не видел, за все то время, что Трисс провела с ним в одном доме, ее обнаженного тела, хотя и не искал повода застать женщину врасплох. Оказавшись абсолютно неприхотливой в быту, она также не стремилась демонстрировать наготу окружающим, хотя о наглости чародеек разве что не ходили легенды. Она говорила, что могла бы осесть где-нибудь в деревне, прясть шерсть и попросту забыть о существовании Ложи, если бы ее мужчина позвал ее за собой. Только мужчина не звал, да и Иорвет сомневался, что такую особу можно усадить за прялку. Но в ее умении создать дома уют и окружить заботой он точно не сомневался, как теперь уже не пытался отрицать очевидного — его влекла эта женщина. То было не возвышенное чувство, как к Саскии, но и не примитивная похоть пьяного лесоруба. Судьба не зря свела их вместе, ведь им обоим было необходимо всего лишь немного любви… Она не слышала как он подошел, не слышала как разделся. Полностью погруженная в свои мысли, она просто позволяла прохладной воде нежно ласкать ее кожу, унося с собой все тревоги и печали. Она должна научиться идти вперед без оглядки на прошлое. Сама себе твердила не единожды, что уже не та испуганная девочка из башенки в Мариборе, но всякий раз крепости духа хватало до очередной встречи с беловолосым ведьмаком. Странная штука эта любовь, раз способна лишать почвы из-под ног и причинять такую сильную боль. Такую же сильную, как война или чья-то смерть, но в сердечных вопросах крепость духа зачастую обрекала на вечную разлуку, ведь прояви ее именно Трисс, о каких-либо отношениях с ведьмаком можно будет забыть. Он не станет бегать за ней. Она вспоминает, как он отдал Альвина той рыжей медичке из квартала, вспоминает его холодный прием когда-то в цитадели, когда она, Четырнадцатая с холма, сама ластилась к нему, словно побитая собачка, обрекая себя на вечный позор в собственных же глазах. А теперь она, по просьбе того же знаменитого любовника, лечит никого-то, а Грозу Севера, прославленного партизана, и, приложа руку на сердце, это не доставляет ей неудобств. Он не такой, каким был Седрик. В нем нет той спокойности и гибкости, он опасен и скрытен, как настоящий Хитрый Лис из детской сказки, но в нем затаена невыразимая глубина чувств, эмоций и переживаний, отчего Трисс тянет к нему, хотя она и понимает, что это еще более безнадежный вариант, нежели Геральт из Ривии. Он подходит к ней, стоящей по грудь в воде, и нежно касается носом ее голого плеча. — Ты выбрала не самое лучшее место для купания в столь позднее время. Трисс дергается от неожиданности, но не выскальзывает из объятий, которые теплым кольцом смыкаются вокруг ее талии. — Если ты про здешнюю фауну, то зря. Здесь необычайно тихо и…красиво. Чародейка откидывает голову назад, на сильное мужское плечо, позволяя горячим слегка суховатым губам покрывать поцелуями ее гибкую шею. Руки с ее талии спускаются чуть ниже, ложатся на бедра, а потом одна из них аккуратно движется между длинных женских ног, посылая по телу Трисс сотни мелких мурашек. Она громко стонет, когда в ее горячее лоно входят сразу два пальца, нежно массируя изнутри и даря удивительное наслаждение. Трисс чувствует чужое нетерпение, сильное и не малых размеров, но ей не хочется спешить, а потому она решает немного подразнить партнера, легонько потираясь спиной и ягодицами о крепкое поджарое тело. Иорвет хмыкает и на его губах играет легкая полуулыбка. Он ведет руку к полной груди, слегка сжимая в широкой ладони, пока его вторая рука гладит женщину меж ног, лаская чувствительный бугорок между гладких нижних губ. — Ты так убьешь меня. Трисс блаженно улыбается, когда они, уже оказавшись на берегу, целуются словно впервые в жизни, и сама находит чужое естество, касаясь его одними пальцами. Иорвет позволяет на какое-то время взять женщине инициативу в свои руки, причем в прямом смысле этого слова, упиваясь ощущениями от того, как нежно скользит ее маленькая ладонь по его возбуждению, сначала медленно, а потом быстрее, уделяя особенное внимание чувствительной головке и мягкой коже уздечки. Он входит в нее плавно, не одним порывистым движением, как привык делать с человеческими женщинами, которыми редко, но не брезговал в минуты слабости, а осторожно, внимательно наблюдая за тем, как меняется при этом выражение лица чародейки. Она прогибается в спине, закусив нижнюю губу и прикрыв глаза, и издает такой полный наслаждения стон, что почти невозможно держать себя в руках. Она обхватывает его торс ногами, прижимая к себе, почти сливаясь с ним воедино, царапает его спину, двигаясь навстречу каждому толчку в ее полном возбуждения теле, и на какое-то время весь мир перестает существовать, оставив место лишь для них двоих. Им нужна эта ночь. Им нужно всего лишь немного любви… "Мир отодвинулся. Над нами дышит Вечность. Морская ширь живёт влиянием Луны, Я твой, моя любовь — бездонность, бесконечность, Мы от всего с тобой светло отделены». Бальмонт