✧
Ошибка. Еще одна. И еще одна. Трайд — это пряный жар летней ночи, чай с бергамотом и шипы роз под ногтями. В нем нет ни толики жалости, и самооценку Майтры он рвет так же бесцеремонно. Линии чертежа рассыпались на верные и неверные все больше по мере того, как Трайд продолжал показывать то, что сам Майтра до этого никак не мог увидеть, словно кто-то, издеваясь, закрыл ему глаза, отводя взгляд в другие места. Потом было просветление понимания, гнев на себя, была темнота в глазах и шум. Голову Тринадцатого словно зажали между двумя камнями, изнутри поднималось чувство задетой гордости. Лицо горело, тело потряхивало — от чего именно он оценивать не брался, предпочитая больше думать о деле и меньше — обо всем остальном. Бергамотом пахло до головокружения. И ведь как всегда — вся эта возня с поиском ошибок произошла из-за невнимательности — чужой и своей. Невозможно было сосредоточиться, когда Правосудие так рьяно посягал на его личное пространство, а Майтра ничего не мог ему противопоставить, не мог оттолкнуть, не мог достучаться, попросить оставить одного — потому что Трайд был прав, что пришел, особенно теперь, когда это Второй отыскал, откуда пошли ошибки в чертеже. Уже за одну свою некомпетентность Одаренности хотелось попросить убить себя. А ведь еще на голову давила имевшая место быть слишком большая разница в силе. При общении с Трайдом, она подчас определяла все. Особенно сейчас, когда, не считая памяти, во всем остальном он почти человек. Майтра ненавидел свое тело сейчас. Все еще человеческое. Слабое. В животе все в очередной раз перевернулось, когда руки Трайда вскользь прикоснулись к его телу — неправильному, беззащитному, подростково-отзывчивому. Все его состояние вызывало досаду и раздражение. Его память пробуждалась слишком рано, в то время, как тело еще было не способно перестроиться так, как_то требовалось сущности. Еще десяток лет он должен был быть обычным человеком, рожденным для того, чтобы работать и любить, завести семью и детей, служить господам или никому не служить. Но память проснулась вперед всего остального, и он даже нашел, как связаться с Графом, как найти Семью. И теперь не мог дать отпор на подобные посягательства, не мог не реагировать каждой клеточкой тела в ответ на легкие касания, хотя умом совсем не хотел томиться от смеси гнева и проснувшейся чувственности. Для Тринадцатого было нормой иметь горячий темперамент, но не страстность, не тягу к делам постельным. Однако здесь он явно проигрывал всему, что ему было не свойственно. Сразу. Трайд своими навязчиво-ненавязчивыми прикосновениями пробудил все это в нем и заставил гореть, соединяя в единый поток противоречивых желаний. Второй и Тринадцатый. Кому скажи, что воин и маг воспылали друг к другу нешуточным желанием, и их засмеют — Майтра бы себя точно засмеял, однако пока что смех застревал в горле, дыхание перехватывало. В паху предупредительно теплело. — Прекрати, — он почувствовал, как сильные руки — о да, он отлично представлял себе голые руки Трайда, тот терпеть не мог носить длинный рукав дома — затянутые в перчатки, огладили его тело, отозвавшееся толпой мурашек. Однако Трайд не прекратил. — Хватит. Довольно. Оста… — сила, вкладываемая им в звучащие на грани легкой истерики слова, неожиданно прорвалась. Майтра задохнулся под ее шквалом и со стоном съехал вниз, нависнув на руках над чертежами, не имея возможности сделать новый вдох. То, что казалось ему таким важным, потерялось в красном цвете, который встал перед глазами, расплылся, как красные чернила в воде. Кости словно выворачивало в суставах, каждую мышцу с особым усердием отдирали друг от друга, дробили на волокна и кромсали. Пара черным капель глухо шлепнулись на чертежи, по бумаге растекаясь алым. И обеспокоенно круживший над юношей мужчина мгновенно все понял. — Тише ты, тише. Отпускай пальцы, Одаренность, я держу тебя. Не хватало заляпать и работу, и этот чудесный костюм, — Трайд с легким беспокойством почти отрывал бледные пальцы юноши от края стола, потом ему пришлось почти волочь стонущее тело к постели. Майтра выглядел болезненно бледным, обычно смуглое, лицо у него блестело от пота. Сдвинув хитрую конструкцию верхней части вуали и отведя черные волосы прочь от лица, Правосудие осмотрел лоб Тринадцатого, опасаясь, однако, лишний раз касаться пальцами. Черные от крови линии стигмат были еще совсем тонкими, слабо наметившимися, но кожа продолжала краснеть и воспаляться, и там, где края уже не выдержали и лопнули, сочились темные струйки. Пришлось мысленно потянуться к акума и отдать приказ принести чистую материю, чтобы хотя бы постараться холодной водой немного смягчить неприятные ощущения. — Не буди лихо, пока тихо, Майтра. Иначе обезумеешь от боли, — шикнул Правосудие еще спустя несколько минут, когда открывший слезящиеся глаза юноша потянулся руками к нескольким слоям холодного компресса. Осторожно перехватив тонкие запястья, Трайд забрался на постель и устроился рядом, оттеснив Одаренность к стенке. Сухие горячие губы коснулись влажного от пота виска, вырвав стон, а потом мужчина запустил пальцы в спутавшиеся волосы и принялся ерошить, отвлекая на свои действия испытывающего одну из самых неприятных версий Пробуждения парнишку. — Лежи смирно, мне всего лишь нравится тебя трогать. Подожди, скоро приступ немного ослабеет. Обещаю — дальше будет легче, будет какое угодно чувство, любая эмоция, но не боль. Майтра в ответ издал полный откровенной досады и раздражения звук, и закрыл лицо ладонями. Палач улыбнулся его непосредственной реакции на свои слова, и немного отстранился, присаживаясь по-турецки — было слишком жарко, чтобы злоупотреблять близостью, а Тринадцатому еще и больно. — Что касается Ковчега и твоего желания реализовать его — пока это просто проект. Модель. Ты слишком много уделяешь внимания деталям, которые еще многократно будут пересматриваться — ты же знаешь, как хорошо Адам следует готовым планам, — Майтра издал звук, напоминающий рык, и с шипением схватился за пропитавшуюся горячей кровью повязку, которую Правосудие тут же сменил на холодную и чистую. — Семья еще не в сборе, нам не хватит своих сил реализовать все, что ты продумал, а акума еще слишком мало, чтобы использовать для этого Темную материю, — Трайд подготовил и оставил следующую повязку на смену и снова полу-лег рядом с братом, машинально рассматривая его. Пухлые губы Майтры, которые тот кусал, так и напрашивались на поцелуи. Трайд не отказался бы от поцелуя Майтры. Добровольного — хотя бы одного, потому что все остальные Палач точно сможет взять сам. — Я уделяю ему столько внимания, сколько он заслуживает. Необходимо исправить все, что не было исправлено в готовом варианте и изменить его структуру. Хочу сделать нечто новое, не похожее на первичный вариант белого Ковчега, — у охрипшего Майтры не было сил сопротивляться прикосновениям Правосудия. А после приступа боли — не было и желания. Почему-то касания брата, когда не были столь болезненно-навязчивыми, ультимативными, превращающими Майтру в жертву, чем-то даже нравились. И теперь его гораздо больше пугала перемена собственного отношения к нарушению личных границ, нежели само их нарушение. Последовавший за этим приступ боли, превысивший границы всех приступов за последний месяц, стер реальность всплеском алых кругов, загоревшихся перед глазами. Провалившийся Майтра слепо смотрел перед собой, не видя ничего и никого, не видя лица Трайда, а мысли у него полнились картинками вновь разгоревшейся памяти о прошлых и будущих жизнях, заставляя его захлебываться пророческими мыслеобразами, погружаясь все глубже и глубже, пока не пришла память о первом рождении, о том, как однажды он открыл глаза, уже зная, кто он, что он, и в чем заключается его миссия. Он станет тем, кто приведет в этот мир нового Мессию. Магия, узы Семьи, сила, кровь — все должно было отступить на второй план тогда, когда в их семье появится пара малышей. Майтра знал так же хорошо, как он знал свое истинное имя, что один из двоих в будущем станет новым Ноем и принесет с собой новую миссию, новую цель, а второй останется якорем, зеркалом мира человеческого, и в том будет его предназначение до самого конца. Будущее раскрылось страшным калейдоскопом картинок, выжигаемых в его памяти, но на языке кто-то словно вывел печать безмолвия, и Майтра знал — он не скажет, никому и никогда, пока не придет время. Это будет переломным моментом для него, как для Одаренноти Ноя — и как человека, и как апостола истинного бога, позабытого людьми. Никто не узнает, как Одаренность выйдет биться один на один с собственным сыном, никто не узнает в нем первого, кто попытается победить охватывающее их семью безумие. Никто не узнает, кто первым погибнет, погибнет от предательского удара в спину от служителя фальшивого бога, что станет еще не родившемуся Четырнадцатому другом. Майтра знал — изменить ничего нельзя, и что он, как и все остальные, увязнет в надежде на лучшее. Знал он и то, что поражение станет причиной его многолетнего отчаяния, а для его сущности — причиной ненависти к собственному дитя, к тому, кого они породят своей кровью и своей силой. Дышать с каждой секундой становилось все труднее, боль обручем охватила голову и обжигающей волной скатывалась сверху вниз, перемалывая собой все тело, и Майтра не запомнил, как закричал и как Трайд сдерживал его крики. — Остановись, брат, скоро здесь появятся Граф и Мечта, они помогут тебе удержать твою силу, — тихий шепот на грани слышимости, в который жадно начал вслушиваться новорожденный Ной, прервался болезненным вскриком. Одаренность схватился за голову, и все его тело свело в безжалостной судороге. Ненависть сущности к еще не случившемуся, к Чистой Силе, выплеснулась в потоки черного пламени, заплясавшего по поверхности кожи Тринадцатого. — Тише, брат, — темная сущность Трайда появилась безболезненно, как и всегда, как и в первый раз, тысячелетия назад. В отличие от других, Правосудие появлялся, как бабочка из куколки. Первым убийством после первого превращения он платил сущности за свой сохраняющий целостность рассудок. И Граф… Граф всегда опаздывал — Трайд приходил в Семью сам, не нуждаясь во встречи Старшей. Он же помогал проявиться сущностям остальных — жадная до целостности круга апостолов, его сущность тянулась к другим, пробуждая, подталкивая проявиться хотя бы мельком… Сейчас, затыкать полный боли вопли поцелуями, с бешеной силой удерживая брыкающееся бесконтрольно тело руками — вот, чем занимался Трайд. Каждый голодный укус оплачивал укусом, каждый всхлип такого кажущегося хрупким юноши — тяжелым возбужденным дыханием. Сущность Суда была рада ей подобной, рада пробуждению Одаренности, и Трайд пил чужой жаркий гнев и бешенство, как не могли другие — это было одной из его способностей, помогавшей поддерживать мир в Семье. Но только с Майтрой он вечно оставался не у дел прежде, и только с ним это вылилось в такое удовольствие теперь — словно пить душу через поцелуй. Ни один другой Ной не мог похвастать раньше столь тесной близостью, хотя процесс впитывания эмоций и силы каждый Ной переживал не единожды, улавливая, как эмоции ускользают через кожу, словно Второй каждой порой мог украсть чужой негатив, обращая его в собственную силу.✧
Для Майтры боль пробуждения была нестерпимой мукой, от которой он кричал, скулил и плакал. Перед горящими глазами, которые он таращил в пустоту, все плыло, и он не мог сфокусироваться, снова и снова утопая в своей сущности. Она поглощала его, превращая в неразумного, бессловесного зверя. Уже на грани, когда Майтра с ужасом понял, что вот-вот потеряет себя в ненависти и гневе, с головой захлестнувших его, рев, который просто не мог издавать ни единый из ныне живущих на земле зверей, был перебит тихим шепотом, и холодные руки приятно коснулись пылающей кожи. А может, кожа была ледяной, а руки — обжигающе горячими. Одаренность не знал. Сейчас тихое было громким, а громкое — тихим, пламя становилось льдом, а лед — пламенем, истина — плодом воображения, а воображение — истиной. Тратя последние крохи сил на борьбу с воинственной сущностью, юноша сфокусировался на двойственных ощущениях, и в тот же миг почувствовал, что тьма вокруг него, состоящая из ненависти и боли, начала отступать, словно за хвост оттягиваемая прочь. Когда ушли гнев, боль и бессильное бешенство, ушла и боль. Тело Одаренности полностью расслабилось, юноша перестал вырываться, обмяк. Открывшиеся золотые глаза с медными вкраплениями вокруг кошачьих зрачков неотрывно смотрели в другую пару золотых глаз. Разомкнулись в кровь прикушенные губы, выпуская хриплый шепот. — Я вернулся. — С Пробуждением, Одаренность, — выдохнул в ответ Трайд, постепенно расслабляясь и даже позволяя себе легкую улыбку. Тряпица на лбу Тринадцатого была пропитана кровью, но струек не было, и лицо у свежепробудившегося Ноя было практически чистым. Они лежали, соприкасаясь плечами, уставшие и взмокшие; Трайд — пока держал, Майтра — пока вырывался. Два часа беспрерывной борьбы прошли, как минута, как мгновение. Бал внизу уже был на том этапе, когда не осталось чопорных и трезвых — внизу грохотали сотни пар ног, разнузданно играли-заливались музыкальные инструменты. Во дворе горело столько огней, что они могли бы застыдить рассвет, вздумай тот тягаться сейчас с яркостью разгульного веселья. У Правосудия была прокушена губа, рот распух от почти беспрерывных поцелуев, которыми он глушил крики Одаренности. Тело болело, но каждая его клеточка дрожала от зовущего аромата крови. Густая кровь Одаренности звала, искушая своим букетом — тем самым, который он никак не мог определить, но который заставлял его изнывать от болезненного напряжения в паху. Цветы и приправы, вкус, танцующий на языке; листья мяты под жарящим солнцем, лимонная цедра, снятая с истекающей соком мякоти. Трайд поколебался, но пальцы уже сами стягивали с чужого лба пропитанную алым повязку, а кончик языка очерчивал налитые кровью, припухшие стигматы, из которых продолжало сочиться. Нависнуть над худощавым юношей, поймать взметнувшиеся руки и сплести пальцы замком, отмечая острые коготки, в которые обратились ногти, было делом минуты. Майтра стал совсем похож на зверька из породы кошачьих, и было в этом что-то, приятное глазу. Второму нравились кошки, и, он почти не сомневался, что Страсть тоже быстро начнет испытывать к собрату симпатию — в конце концов, Лулу не зря испытывала такую привязанность к образу именно кошачьих. Майтра изменился — изменилось и его восприятие мира. Теперь жизнь в семье Ноя перестала пугать его, мир стал более реальным: ярким, наполненным красками и событиями. Юный Ной уже ощущал себя по-другому и руководствовался иными критериями оценки происходящего. Теперь он был незыблемой частичкой большого мира, а не песчинкой, которую вскоре сметет в неизвестность. И прикосновения Трайда теперь стали казаться ему чем-то правильным, стали нужными, стали опорой. Стали якорем в новой жизни не человека, но Апостола. Если бы Майтра мог — он бы хотел чувствовать эти руки на своем теле везде, куда падал взгляд. Второй, видимо, почувствовал или увидел эти его желания, услышал тихий требовательный звук, сорвавшийся с губ раньше, чем Тринадцатый осознал его. Горячий язык мокро обласкал стигматы, собирая кровь, и в ответ на этот жест тело Майтры прошила крупная дрожь. Пальцы рук сплелись сами собой, сильные горячие пальцы согрели тонкие и худые. Майтра прикрыл глаза, наслаждаясь ощущениями, не сдерживая тихих всхлипов, рвущихся из груди. Молодое и небалованное тактильностями тело бурно реагировало на каждый жест, но вскоре интуиция взбунтовалась: что-то было не так, и руки его больше никто не держал. Дверь в комнату бесшумно открылась в тот момент, когда Трайд уже почти дошел до вылизывания центральной, самой большой стигматы. Равнодушный взгляд золотых глаз Суда столкнулся с одной парой взволнованных золотых глаз, потом со второй. Это заставило Правосудие нехотя отстраниться и разогнуть согнутую спину с характерным хрустом. — Трайд? — неуверенные интонации в голосе Графа намекали, что глава семьи не уверен, настолько Второй разумен в данный момент. Трайд мог только посочувствовать ему — должно быть, выглядел он и правда неважно. — Все уже закончилось, — устало ответил он, и услышал полный облегчения выдох. — Попросите погреть воды на две ванны, пожалуйста, — тихо попросил мужчина, и перевел взгляд на оказавшегося под ним брата, наблюдая, как проступает напряжение и легкий испуг на его юном лице. Тот уставился на замерших в дверях Графа и Мечту, и Трайд прямо-таки услышал, как закрутились в этой хорошенькой головке шестеренки рассудочности: они вдвоем, замершие на постели в компрометирующих позах, конкретно Одаренность — подмятый братом, возбужденный, взъерошенный и разморенный. Спустя мгновение Майтра залился темной серостью — версия смущенного румянца для Ноев — и резко спрятал лицо в ладонях, отказываясь смотреть и показываться на глаза. — Граф, вы смущаете мне нашего прелестного ребенка, очистите помещение, — вяло привлек к себе внимание Правосудие, уставившись на порозовевшую в волнении Мечту особенно пристально. Роад любила пикантные ситуации, а еще — чьи-нибудь отношения. Особенно совать в них нос. И пришлось хищно оскалиться, упереть ладони по обе стороны от головы смущающегося внимания Одаренности и зарычать, чтобы предупреждение восприняли со всей серьезностью, а не как обычно. Понятливый Граф за шкирку утянул прочь их самую любопытную сестру. Та уже из-за двери затараторила что-то крайне возбужденным тоном, и его одного — отголосками — хватило, чтобы Майтра издал сдавленный звук. — Не обращай на них внимание, — посоветовал Суд, и, щелчком пальцев закрыв замок на двери, вернулся к своей… избранной жертве. Тонкие пальцы от пунцового лица ему пришлось почти отдирать, но это того стоило — жаркий поцелуй с осознающим перспективы собратом наконец-то имел место случиться. Настоящий поцелуй, где Одаренность, пусть и напряженный, но изволил ответить, и они вновь сплели пальцы, как до этого, а Трайд не без удовольствия быстро занял все помыслы юного дарования делом — собой, то бишь. И это было просто чудесно — цепочкой поцелуев вернуться к солоноватой крови на лбу, слизать все, вслушиваясь в прерывистое дыхание возбужденного брата, чье тело очень тонко улавливало теперь каждую ласку, даже самую мелкую. Тихие стоны-вздохи-выдохи-всхлипы, утопающие в тишине комнаты, были ответом на ласки Правосудия. Майтра сильнее сжал пальцы Палача своими, вжимаясь в сильное надежное тело. Свободная рука елозила по спине Трайда, пытаясь хоть немного оцарапать, но оставляя лишь небольшие рваные полосы на плаще. Свежие ранки стигмат были ужасно чувствительны, особо сильные прикосновения языком вырывали из груди Одаренности жалобные всхлипы. Боль смешалась с удовольствием и ничто не могло испортить этот момент. Кроме осознания, словно холодной водой окатившего разум Майтры: — Ты назвал меня ребенком? — Это единственный способ заставить Графа дать немного личного пространства, — отмахнулся Правосудие, прикусывая нижнюю губу парня, привлекая внимание к себе. — И ты не о том думаешь, Майтра. Совсем не о том, — болезненно-властный укус в шею и снова мягкое скольжение языка по ранке. Укусы Ноя, как и раны Чистой Силой, в никуда не исчезают — так что ходить теперь Майтре гордо меченым. До самой смерти, если не повезет с регенерацией, которая сейчас должна быть сильна, подходя к своему пику. Майтра не может успокоиться и бормочет что-то возмущенное — Трайд не понимает и половины, занятый их одеждой. Вуаль, и без того висевшая где-то в стороне от лица Одаренности, сорвана окончательно и отброшена; следующим с чужого тела сполз верх костюма. Тринадцатый сердито хмурит брови — ему обидно понимать, что Трайд пусть и подсознательно, пусть и в мелочах, но считает его ребенком. Один из мудрейших и старейших разумов мира заперт в теле подростка. Смешно. И чертовски обидно. Несильный укус за нижнюю губу Трайдом заставляет юношу отвлечься от своих — комплексов, вилами по воде писаных — мыслей. — Рассматривать возраст тела условно бессмертного — это сюр, — комментирует Трайд со вздохом, понимая, что Майтра вот-вот зациклится. Секунды молчания и ожидания, и наконец — соглашаясь с его словами, Майтра благосклонно подставляет шею для поцелуев, получая взамен ощутимый укус. В ответ Правосудие получает прерывистый вздох и всхлип, и торопится извиниться, мягко зализывая след зубов, сглаживая грубость. Руки Ноя проходятся по бокам юноши, пересчитывая-щекоча выступающие ребра. Одаренность выгибается, закусив костяшку пальца, глядя на Трайда из-под опущенных ресниц. Ресницы эти — уголь и зола, ширма для прекраснейших глаз — хочется целовать, дождавшись, когда опустятся веки, согревая теплом дыхания. Но вместо этого Суд приподнимается над чужим телом, садится на бедра. — Не хочешь помочь мне раздеться? — с тихой улыбкой Трайд разводит руки, демонстрируя свой маскарадный костюм, после чего тянет к себе Майтру за руки, держа за запястья. Чужими пальцами он расстегивает застежку на плаще, под которым скрыта более-менее привычная всем Ноям одежда — бессмертную в их семье классику никто не отменял, а не стесняющие движений брюки, сжимающие собой только лодыжки, не скрывали его мускулистых ног и давали ему визуально больше роста, чем было на самом деле. Как только плащ соскальзывает с плеч Правосудия, Майтра сам прижимается к Палачу, и словно кошка трется носом о его ухо, тяжело дыша и низко мурлыча. Худые руки, одну из которых обвило украшение в виде змеи, скользят по телу Трайда, расстегивая пуговицы его жилета. Длинные пальцы стягивают мешающуюся одежду, приступая к бывшему скрытым от глаз поддоспешнику. Когда с одеждой покончено, Одаренность чувствует, как руки Трайда с силой сжимают его бока. Уткнувшись ему в шею, юноша ведет ногтями по спине, оставляя неглубокие царапины. Шальная мысль приходит в голову спустя десяток поцелуев, и Майтра без колебаний исполняет ее: проходится дорожкой поцелуев-укусов по краю челюсти, по доверчиво подставленному горлу и вонзает зубы в упругую мышцы между шеей и плечом, оставляя ответный след укуса — зеркало того, что был оставлен на нем — тут же слизывая выступившую на ранках кровь. Когда он поднимает лицо, проверяя реакцию на свой поступок, Суд может увидеть разводы своей крови на его губах. — Иди ко мне, мой ревнивый собственник, — Трайд лишь притягивает к себе хрупкое по-юношески тело и направляет чужие руки ниже, позволяет подергать витой шнур на штанах, позлиться из-за тугого узла, а сам уже ловко стягивает на бедра чужое подобие белья и шаровары, обнажая ровную кожу и удерживаясь от запускания шаловливых ручонок в дыры костюма на бедрах. Майтра остается почти полностью обнажен за мгновение, и это устраивает Палача гораздо сильнее. За всеми этими манипуляциями они оказываются стоящими друг напротив друга на коленях. Трайд впервые понимает, насколько он выше, когда приходится согнуться почти вдвое, чтобы завершить процесс обнажения. Кожа у Майтры мягкая, нежная, и мужчина с удовольствием подхватывает дернувшегося брата под ягодицы, сжимая их в ладонях, пока тот неуклюже сбрасывает с ног на пол скользящую материю шаровар. В ответ Майтра радует его своей победой над поясным шнуром, остатки ткани просто раздирая своими острыми коготками китайской аристократки. Трайд не жалеет о гибели одежды — он просто встает на постели, позволяя ткани упасть с него, а Одаренность охватывает его ногами и руками, спеша вжаться нетерпеливым поцелуем в дразняще улыбающиеся губы напротив, оставляя длинные кровавые полосы на чужой спине и плечах. Трайда не волнует причиняемая ему боль, он довольно урчит, крепче притискивая к себе обнаженное тело, целуя с такой яростью, что со стороны могло бы показаться, будто они пытаются друг друга сожрать. Виновница такого жадного возбуждения — кровь, оставшаяся на чужих губах — Трайд, жадный до угощения с привкусом меди, как кот до валерьянки, вылизывает чужой рот, забираясь как можно глубже, вырывая возбужденные стоны из чужого горла. Они разделяют между собой приятную пряность, ненадолго отрываются друг от друга, заглядывая в зеркало одинаково шалых взглядов, и снова сталкиваются губами, целуясь с мокрыми чмоками и с глухим раздраженным стоном, когда Суд опускает когтящего его спину юношу на постель, ногой скидывая растерзанные вещи. Нависнув над змеей извивающимся юношей, Трайд ласкает возбужденное тело губами, проходится дорожкой болезненных поцелуев-укусов вниз по телу, пока не доходит до самого вкусного — до ног. Трайду всегда нравились лодыжки, и худенькие лодыжки Майтры были почти эталонными. Он прижимается губами к выпирающим косточкам по обе стороны, исцеловывает, удерживая в кандалах пальцев, доводя Одаренность до неистовства, заставляя извиваться, привлекая внимания к соблазнительной и возбуждающей наготе. Один взгляд вверх по телу — и Трайд спешит обласкать остальное. Голени, колени, бедра — до самого паха, где мягкая кожа становилась совсем нежной, и которую он трогает зубами очень бережно, не желая причинить ненужной боли, облизывая, засасывая и оттягивая. Внимание привлекают чувствительные места между туго сжатым анусом и тяжело перекатывающимися под пальцами яичками. Трайд теряется, пытаясь выбрать, что именно обласкать первым, потом придумывает кое-что еще. — Оближи, — он гладит пальцами чужие припухшие губы и Одаренность с готовностью втягивает его пальцы в рот, облизывая и заглушая стоны, пока язык Трайда дразняще-размашисто скользит по обнажившейся головке члена и щекочет щель уретры. От бесстыдной ласки Майтра стонет и мечется, выгибаясь под напором. Юноша стыдливо прикрывает глаза сгибом локтя, стесняясь и пугаясь собственных мыслей и желаний, переполняющих ранее лишенный подобных чувственных идей эфир. За все свои жизни — даже те, что еще не случились, но были подсмотрены — Одаренность ни разу не привлекали люди или другие Нои. Счетчик возраста шел уже на тысячелетия, а Матра так ничего и не знал о древнем искусстве удовольствий и чувственных наслаждений. Мелькает мысль, что в будущем он точно будет что-то об этом знать, ведь у него будет двое сыновей — но она исчезает под влиянием настойчивых поцелуев Суда. К сожалению, в будущем память Майтры, как и память остальных, будет повреждена, но — некоторые вещи он сможет открыть для себя, как впервые. Мягкое проглаживание языка Трайдом фокусирует внимание Майтры. Он шире открывает рот, проходясь кончиком языка по подушечкам пальцев и глухо постанывая, ощущая горячие влажные прикосновения к своему члену. Трайд обхватывает пальцами его горячий язык, вслушиваясь в ласкающие слух постанывания, а сам сжимает пальцы второй руки кольцом, сдвигая вниз крайнюю плоть и насаживаясь ртом на член. В ответ раздался совершенно нечеловеческий крик удовольствия, заглушенный кляпом пальцев. На костяшках Правосудия сжимаются острые зубы, едва удерживающиеся на грани с чрезмерным давлением. — Не откуси мне пальцы, — Трайд похрипывает, растирает по языку и небу солонь смазки, неохотно сглатывающейся в горло. — Тогда и не суй их мне в рот, — Майтра вытягивает его пальцы изо рта, больно сжав запястье. — Мне кажется, еще один такой фокус — и я умру, — хнычет он, и Трайд, отнимая свою руку, пакостно ухмыляется, прежде чем взять в рот головку и присосаться к ней одной. В ответ раздаются новые жалобные стоны-вскрики. Член по рту начинает пульсировать — приходится пережать пальцами у основания. Не так быстро. Скользкие от слюны пальцы трут ложбинку между ягодиц. Отыскав одну из декоративных штук, лежащую на постели и не имеющую права зваться нормальной подушкой, он подпихивает ее под чужие бедра. Напрягшаяся задница в ответ сжимает в тиски его пальцы, но к счастью, Трайд уже знает о чудесной силе своего рта, и пока он сосет, доводя Майтру до неистовства, ему удается дойти до трех пальцев, дразня простату частыми прикосновениями. Одаренность извивается совсем уж безумно, приходится фиксировать его на постели своим весом, игнорируя мольбы и крики. Майтра глухо стонет, кусая себя за ребро ладони, как прежде кусал пальцы, держащие его за язык. На каждый спазм мышц внутри Трайд отвечает, царапая бедро юноши и глубже захватывая пережатый, темный от прилившей крови член, вызывая у него полу вздохи — полу всхлипы. Окончание маленькой игры с попытками спровоцировать другого Ноя вызывает у Одаренности тихий всхлип, но тот уже через мгновение оборачивается громким стоном, когда Правосудие серьезно берется за дело, посасывая его член как-то особенно невыносимо приятно — а может, это он сам уже слишком возбужден, чтобы и дальше терпеть эту муку. Майтра кусает свои руки, предплечья, заглушая стоны кляпом из собственной плоти, подавляя растущий в груди крик, который выдаст всю поднаготную его нетерпения. Майтра не может спокойно лежать, когда его ласкают пальцы внутри и горячий рот сосет одновременно, он выгибается, впивается пальцами в матрац, пробивая его ткань, пытается то уползти прочь, сбегая от пульсирующего нестерпимо ощущения близкого конца, то извивается, когда ощущения сомнительно приятны, и в обоих случаях Правосудие удерживает его тело, не давая ни покоя, ни освобождения. В конце концов, Майтра зажимает рот ладонями и жмурится, едва слышно всхлипывая — маленькая смерть все ближе. Дрожат мышцы бедер, дергается колено и Майтра с трудом удерживается от требовательных толчков прямо в чужой рот, хотя Трайд и разрешает ему сделать так, как он хочет. Только для Одаренности это совсем уж грязно и неприлично — трахать кого-то в рот. — Просто дай мне кончить, — скулит юноша, и в ответ Трайд двигает пальцами интенсивнее, заставляя и дальше жалобно кричать от участившихся толчков в простату. Майтра и не замечает, когда закрывает глаза и начинает дышать слишком быстро, удушенный собственным пульсом. По телу ползет нестерпимый жар, он тонет в возбуждении с головой, как недавно тонул в инстинктах сущности. Одаренность не замечает, как начинает подмахивать бедрами, пытаясь толкнуться в чужой рот и насадиться на пальцы, и они образуют единый ритм движений. Ему нужно быть заполненным, почувствовать Трайда в себе, не так, иначе; громко стонать лишь для одного слушателя, заставить потерять голову от желания трахнуть его до сорванного голоса. В этот момент Майтра больше всего на свете желает привязать Правосудие к себе, заставить думать лишь о своем теле, желать его — раз и навсегда, вплести в цикл перерождений потребность быть с ним. В голове рисуются сцены еще более смущающие, чем та, что происходит сейчас. Майтра ловит себя на том, что выбалтывает кусочки между ахами и вздохами, и крепче сжимает пальцы, затыкая свой болтливый рот. — Я больше не могу, — снова всхлипывает он, перемежая слова со вздохами, сгибом руки закрывая глаза, боясь увидеть лицо Ноя в ответ на следующую свою просьбу, нет, рекомендацию, обязательную к выполнению: — Трахни меня, пожалуйста, трахни, вылюби, выеби, заставь орать, — он ощущает приливший к лицу жар, и почти задыхается от смущения и возмущения, когда слышит в ответ какой-то развязный смешок Суда. Трайд смотрит на распростертого на постели младшего с какой-то тихой нежностью. Сильные пальцы вдруг оставляют в покое нутро, отпускают текущий член и гладят лепные скулы, отрывают от лица крепко прижатые руки, обнажают смущение и мольбу. Суд целует маленькие ладошки, прижимается губами к пальцам, лижет запястья, не отводя глаз от других, словно змея гипнотизируя. — Осталось совсем чуть-чуть, — тихо обещает мужчина, вслушиваясь в плач скрипки внизу. Кажется, пошли развлечения для пьяных гостей и эмоциональных дам, баллады и сказания на сон грядущий, но Трайду нежная грусть нравилась, и он целует маленькие ладони с длинными пальцами, потом отпускает, устраиваясь на постели лежа, поднимая худое тело растерянного Майтры и усаживая на свои бедра, вжимаясь членом в ложбинку между ягодиц, гладя бока, заставляя чужое лицо разалеться от стыда: — Сегодня ты будешь моим наездником, Майтра. У Одаренности такой вид, будто он ударил его промеж глаз — кажется, вокруг должны витать звездочки. «Наездником», — проносится в голове у юноши, и он осознает, что воспринимает чужую речь, как сквозь заглушку, однако упирающийся ему в задницу член наводит на правильные мысли. Ему нравится, как Трайд трется о него сзади, таранит, ездит, заставляет приподняться, как в седле, и вскидывает бедра, чтобы проехаться головкой по промежности и ноющей дырке. Ему страшно, но чужой член такой горячий и твердый, что рот заполняется голодной слюной, и он ощущает себя ужасно похотливым бесстыдником, пугаясь собственной возможности контролировать все, что происходит здесь и сейчас, ощущает себя почти раздавленным возложенной на него ответственностью. Этот же страх заставляет Майтру сильнее вцепиться в плечи Правосудия, прижимаясь все ближе, заставляет спрятать лицо за темными вьющимися прядками своих волос, нервно облизывая пересохшие губы. — Не бойся, я помогу, — Трайд садится и притягивает его к себе для нового поцелуя, аккуратно трогает упругие ягодицы, сминает и разводит их, нежно — особенно в сравнении с тем, как он до синяков стискивал их до этого — приподнимает чужое тело, словно Майтра ничего не весит. Майтра — отрезанная ветвь яблоневого цвета, золото украшений, морщинки на лбу, пот на висках и черные кудри в беспорядке — приподнимает худые бедра, упершись коленями в постель и помогает опустить себя на твердый член сверху. Плавный ход, и вот, парень уже царапает Суду спину, пока тот дает брату время на восстановление, ощущая, как прогибается ему навстречу стройное тело. Юноша закусывает губу, чтобы не всхлипывать от неприятного растяжения — Трайд больше, чем три пальца, намного больше. Тяжело дыша Майтра тычется в шею Трайда, царапая его спину ногтями, оставляя длинные царапины, что заживут не раньше пары дней. Растяжение и чувство заполненности создают невероятный коктейль ощущений. Майтра и не подозревал, что столь противоречивые ощущения вместе с тем могут давать такое удовольствие. Ему хочется поделиться с Трайдом чем-то подобным, и он вонзает острые коготки в чужую сильную спину, целует шею и плечо мужчины, чередует с неглубокими прикусываниями, тут же зализывая следы и рискуя неторопливо ерзать. Странные ощущения — приятно, когда он прогибается, и просто растяжение, если нет. — Как котенок, — вздыхает Трайд и берет дело в свои руки, начиная двигаться. Ловит чужой стон, срывающийся с приоткрытых губ, и руками заставляет Майтру подниматься и опускаться на члене, помогая набрать скорость, объясняя принцип движений, пока Одаренность не начинает постанывать на толчках — нашел-таки нужный угол, скорость и приноровился получать удовольствие. Они целуются, сплетая языки, дразня один другого, прикусывая, мокро причмокивая. Майтра тихонько пыхтит и подмяукивает на самых пробирающих скачках, пока Трайд в ответ порыкивает, улыбаясь гордо и чуточку свирепо — у него давно никого не было, теперь он готов развращать собрата сутками, даже если придется запаивать дверь. Майтра тычется холодным носом в шею Суда, прячет свое смущение, а бедра приподнимает и опускает все увереннее, набирая темп, повторяя движения снова и снова, обмирая, когда изнутри по нервам бьет удовольствие. Член болезненно ноет между ног, и близость крепких пальцев, не касающихся плоти, раздражает, заставляя требовательно ныть. Эта сладкая боль, наслаждение и неприкасаемость дурманят голову, забирают стеснение, обостряя возбуждение и откровенную похоть. Улыбка Трайда лишний раз говорит, что он уже попался в ловушку. Раз испытав удовольствие, подобное этому, он захочет его снова. Захочет внимания, ласки и нежности, захочет грубости. Захочет вновь испытать на себе это чуткое понимание, пограничное с абсолютным контролем, и больше не сможет уйти. Майтра никуда и не собирается. Майтра всхлипывает так, что напоминает котенка еще больше, движется все размашистее, до тех пор, пока не увлекается и член не выскальзывает из него на какую-то секунду, однако ее хватает, чтобы новый толчок внутрь разорвал напряжение. Майтра глухо кричит-стонет, запрокинув голову, когтит чужую влажную спину до крови. Удовольствие расходится кругами, мышцы сводит спазмом на члене, а по члену самого Майтры течет что-то горячее. В голове шумит кровь, и он едва может думать. С трудом фокусирует взгляд, хмурится, не понимая, долю секунд. Потом вспыхивает, видя свой обмякший член, покрытый спермой, и живот Трайда, о который он терся и который тоже испачкан. — Как быстро, — Трайд хмыкает, целует смущенного собрата в висок, а потом продолжает двигаться — он не кончил. Майтра ноет, закатив глаза, слишком чувствительный — приходится завалить его на бок, продлевая удовольствие, заставляя перейти через грань, превращая «хорошо» в «слишком» — пока не завизжит, пока не начнет плакать. Правосудию ничто не помеха, он движется без остановки, даже когда слышит, как Майтра срывает голос, снова возбуждаясь — его тело все еще тело подростка, черт возьми. Он целует мокрый затылок и горячо дышит, опьяненный запахом чужого тела, пока не кончает, прямо внутрь, в последний раз ворвавшись с размахом и до шлепка, торопливо доводя себя рукой окончательно, спустя несколько секунд приятного головокружения лениво касаясь пальцами чужого паха. Майтра снова тверд — кусает губы в кровь, всхлипывает от перевозбуждения, и Трайд доводит его до второго оргазма неторопливо. — Сладкий цветок невинности, — бормочет Трайд в чужое ухо, смущая собрата еще больше. Тот шлепает его по пальцам, слишком утомленный и ощущающий себя покрытым грязью разврата, неохотно разворачиваясь и прячась в предлагаемых ему объятиях. Для юноши слова Трайда звучат обидно, обвиняя его в неопытности, но забота сейчас ему еще нужнее, так что он не сильно ворчит. Крепче прильнув к Правосудию, Майтра кладет голову ему на плечо, не желая показывать свое и так очевидное смущение. Он понимает, что в чем-то не прав, и он знает, что его тело действительно слабо. Наслаждение для него — нечто из ряда вон. Для него — но не для Трайда. И это капельку стыдно и возбуждающе. Опытный партнер, выворачивающий его наизнанку, тычущий его носом в похотливые желания мерзкой плоти. Трайд гладит его по спине, перебирает пальцами по позвонкам, играет с волосами. Потом касается лица, гладит по щеке, по губам, пока Майтра не поднимает взгляд. У Трайда от его когтей болит и кровит спина, но это как комплимент, как секс с амазонкой — она получит свое, а потом убьет тебя, и ты никогда не увидишь, какой будет твоя дочь. — У тебя прекрасные глаза, — вот и все, что говорит Трайд, и в его голосе нежность. У Майтры грустные глаза, но с его личиком он похож на чистого духа, оплакивающего людей за их грехи. Майтра ничего не спрашивает и тянется за новым поцелуем, приподнимаясь на локте и наваливаясь. Трайд довольно стонет — тот такой страстный, кто бы мог подумать? Юноша вкладывает всего себя, все чувства, что волнуются внутри него. Все, о чем он боялся сказать, все, чего он желал, все, в чем он никогда не смог бы признаться даже себе. Второй раз происходит, как в тумане. Майтра распростерт на постели, он ощущает только толчки, дразнящие его мышцы, проникновения снова, и снова, и снова, пока он захлебывается. В паху тяжело и почти больно, а потом Трайд рычит, лаская его рукой, и он кричит, уже не помня, что происходит дальше. Когда мир снова возвращается к четкости, все, что он может понять — это то, что у него свело пальцы, в которых он стискивает порванное покрывало с постели. Майтра опустошен. Сознание плывет, желая незаметно провалиться в пустоту и дать отдых перегруженному мозгу. Горло болит — кажется, он сорвал связки, и возможности говорить пока нет, но еще пара минут — и регенерация сделает свое дело, он сможет хотя бы шептать. Трайд покидает его тело, оставляя его пустым и грязным, переполненным, откатывается, и Майтра несколько секунд тупо смотрит на его спину, порванную когтями в кровавые лоскуты, после чего с его губ в обход разума срывается: — Я ненавижу это тело. — А я наоборот люблю его, — Трайд мурлычет, когда, словно не замечая боли, сползает пониже и целует низ живота вымотанного брата. — Я его люблю, и это то тело, которое я, желая, могу получить. Единственное, которое после близости со мной все еще цело, и я могу смотреть в твои глаза, зная, что не придется видеть меркнущий свет в их глубине, и в них я всегда смогу увидеть звезды. Ты не умрешь, как обычный человек, которого мой дар выпьет, — Трайд неуклюже садится, потом подбирает на постели что-то из остатков своих разорванных штанов и обтирает свое и чужое семя, сначала с Майтры, слишком ослабшего из-за близости, потом с себя. — Ты не пробыл Ноем в этом поколении еще и суток, а я уже люблю тебя, — он отбрасывает испачканную ткань и возвращается в постель, и целует каждую из стигмат на чужом лбу, приподняв с него непослушные волосы. — Я люблю тебя, и твое чудесное юное тело, — тепло выдыхает мужчина. Он поднимает Одаренность на руки и переносит в ванную, где уже их ждут две емкости с горячей водой. Комната Майтры была последней в крыле, но если по утрам это было проклятьем, то сейчас — истинным даром. Граф все сделал, как Трайд и просил. Они вдвоем сначала используют одну ванну, смывая грязь снаружи и внутри, потом вместе перебираются в чистую воду, смывая мыло и оставаясь понежиться. — Иди сюда, — стоило им устроиться, как Трайд притягивает юношу к себе, поворачивая к себе его утомленно-опустошенное лицо. Майтра — птичий пух, летающий в воздухе, усталость, вязкая, как деготь — позволяет вертеть себя, как куклу, и только когда его ласково целуют, плавно переходя к более страстным притязаниям, более-менее приходит в себя, отвечая на чужой голод и желание робким возбуждением, тягой на тягу, лаской на ласку, на поцелуи — как на проникновение. Трайд не хочет, чтобы из-за него Майтра испытывал отвращение к близости, но Майтра и не испытывает. — В следующий раз, мы попробуем нежнее, или наоборот — так, как тебе захочется пробовать, — выдыхает Правосудие в самое ушко, прижимаясь щекой к мокрым волосам. — Только не отвергай меня. Сильные руки смыкаются за спиной юноши, и Майтра обнимает его в ответ, прижимается доверчиво, словно дитя, но вспомнив о чужих ранах по шипению — торопится переложить руки на чужую грудь. Он совсем забыл о том, что изранил Палача — пусть тот и сидел, словно палку к спине привязали, из головы совсем вылетело. Ведь совсем недавно он нес его на руках. — Как можно отвергнуть того, кто всегда рядом? — тихо прошептал Одаренность. Горячая вода расслабляла, а мерное дыхание над ухом убаюкивало. Глаза юноши слипались от усталости. И не найдя сил сопротивляться ей, Майтра проваливается в мягкие объятия Морфея. Обтирать его и переносить снова остается заданием Трайда. Донести брата до постели, устроить и улечься самому было делом техники. Бал внизу уже давно пошел к спаду, завершаясь, и только самые упорные гости продолжали шуметь, но шум этот убаюкивал. Из окна тянул прохладный ночной ветерок, разгоняя духоту. Утром Палач наверняка будет созерцать прямую спину трудящегося над чертежом Майтры. Но сейчас юнец сопел в широкую грудь, положив ладошки под припухлые щеки, как ребенок, и темное обличье оставалось ведущим. Черные волосы легли темным нимбом, блестя в свете свечей, что слуги зажгли за время их отсутствия. Интересно, как быстро даже самые главные тормоза Семьи узнают, что они с Майтрой… Слово «пара» застывает на полпути, и мысль идет в другую сторону. А посчитает ли их парой сам Майтра? Будут ли они, как другие влюбленные, сидеть ночами в саду, обсуждая звезды, целуясь украдкой и трепетно держась за руки? Или семье Ноя такая романтика чужда, и они будут вместе ковыряться в чертежах, подсчитывая, сколько душ придется использовать для запуска? Трайду бы совсем не хотелось заниматься чем-то столь приземленным, признаться, идея с поцелуями была ему куда симпатичнее — тем более, что они уже шагнули много дальше. Обязательно следует подналечь и провести этап полноценных ухаживаний. Майтра… Совсем плох в таких вещах. Хуже даже, чем сам Трайд. Рассеянно трогая мягкие волосы спящего юноши, Трайд был уверен только в одном — так просто расстаться и вернуться к положению наблюдателя он не готов. Он еще поборется за внимание Майтры, если придется. В конце концов, не будь он Правосудием. 2015 — 06. 06. 2021