***
В первые дни Эван чувствовал вялость и одышку, но не придавал этим признакам весомое значение. Однако со временем симптомов становилось больше: добавились боли в груди и кашель. Но и это не заставляло обращаться в больницу. Вуд продолжал делать вид, что с ним все хорошо, даже несмотря на то, что состояние с каждым днём ухудшалось. Однако на одной из репетиций Эван ощутил настолько резкую боль в груди, что тело выворачивало на изнанку. Что-то впивалось, не давало шанса сделать даже маленький глоток воздуха или хоть как-то пошевелиться. Болезненный кашель вырвался, взорвал лёгкие и саднил горло. Голова начинала кружиться от нехватки кислорода, но вздохнуть он не мог. В дыхательных путях что-то застряло, и Вуд автоматически стремился это выбить, стучал кулаком себя по груди. Так становилось только хуже. Во рту стоял металлический привкус. Что-то вылетело изо рта и дало возможность хотя бы немного впустить воздух в лёгкие. Когда кашель прекратился, Эван поймал на себе взгляды, полные ужаса и брезгливости. Клавишник и бас-гитарист тихо перешептывались и старались потупить взгляды, а барабанщица выронила свои палочки и приоткрывала рот, как рыба на суше, не в силах что-то произнести. До него не сразу дошло, что кашлял он кровью. И только тогда Эвана испугали симптомы. Он решил больше не медлить и срочно обратиться в больницу. Спустя время, Эван собрал нужные анализы и сидел в кабинете врача, ожидая его дальнейшие заключения. К тому времени Вуд чаще кашлял кровью и вместе с этим замечал какие-то сгустки, но не пытался их рассмотреть — слишком противно и склизко они выглядели. Рак лёгких — вот что страшило, он боялся этого диагноза, но понимал, что, скорее всего, именно это и всплывет, ведь в последнее время много курил и напивался до беспамятства. — Что ж, мистер Вуд, результаты тестов отрицательные. Эти слова стали сладкой пилюлей в горькой ситуации, и Эван облегчённо выдохнул. Тесты отрицательные, рака нет, а значит, и причин для паники меньше, ведь одно из страшных заболеваний позади. Но что-то было не так. Врач не отпускал и выдерживал долгую паузу, словно хотел что-то сказать, но не решался. Глаза темнокожего мужчины выражали сочувствие. Такого взгляда Эван не часто видел у человека в белом халате. Обычно сочувствие и жалость к нему вызывали дикое отвращение, ведь Вуд никогда не любил чувствовать себя слабым в глазах других. Но сейчас только от одного такого взгляда бежали мурашки по всему телу, даже дышать трудно стало. Есть что-то похуже рака? — Теперь позвольте узнать кое-что о вашем личном. Вы влюблены в кого-то? Безответно. — Какое вам дело?! — резко вопросил Эван. Он не терпел интриги, тем более с его здоровьем, но еще больше не выносил, когда кто-то пытался влезть в его личную жизнь. — Тогда… Не хочу пугать, но у вас диагностировали ханахаки бье. Вы ведь знакомы с этой болезнью? Хоть за окном стояла ясная погода, Эвану показалось, что он услышал гром, а молния поразила его самого. Тело конвульсивно дернулось и покрылось холодным потом, однако на устах появилась скептичная улыбка и сорвалось несколько нервных смешков. Да, он знал о существовании ханахаки, видел в живую и уже почти забыл об этой болезни. Но врач проговорил эти слова так медленно, что каждый слог заставлял содрогнуться. Эван внушал себе, что это ночной кошмар и просто нужно проснуться. — Ваши легкие, — продолжал врач своим басовитым голосом, не глядя на пациента, который то и дело стремился себя укусить или ущипнуть посильнее, — на пятьдесят процентов усеяны семенами. Несколько уже проросли, и стебли приближаются к бронхам. Видите этот бутон? — тонкий палец в перчатке указывал на пятно, на котором, если приглядеться, можно увидеть едва заметный бутон розы. — Судя по всему, вы влюблены в какую-то неформалку. Ханахаки бье — зараза, ставшая тем самым последствием, беспощадно терзает душу и тело своего носителя, заставляя кашлять цветами избранника. Черная роза — тот самый цветок, издевающийся над лёгкими Эвана похлеще, чем никотин. Каждый раз, когда они прорастают, шипы, подобно иголкам, начинают впиваться и без угрызения совести рвать стенки легких, причиняя нестерпимую боль и вызывая частые кровотечения. Эти розы являются любимыми цветами всех ведьм и колдуний. Эван и не сомневался, что та, чьи цветы вызывают столько неудобств, и есть колдунья, иначе не может объяснить, как так быстро влюбился в нее и почему сильно любит. Она и есть его наркотик, который теперь вместе с цветами уничтожает душу и тело. Эта девушка очаровала, затянула к себе в омут и не давала вздохнуть. При этом она даже не осознает, что творит… Неформалка, колдунья и убийца — все это про нее. Милая и нежная младшая сестренка Бонни. Верно, сестренка. Его родная кровь и плоть, запретная любовь. Сколько же песен и стихов Эван посвящал этой пастэл готессе и как часто видел ее в своих грезах. Чувства к родственнику — это что-то нездоровое, аморальное и постыдное, но Вуд ничего не мог с собой поделать. Внутри все оживало только от одного ее голоса, каждое касание едва сводило с ума, а яркая улыбка могла осветить даже самый мрачный день. Как же сладок этот запретный плод, безумно хотелось вкусить его… А ведь Эван когда-то ненавидел Бонни, еще с ее зачатия. Ненавидел невинную улыбку, девичий смех и плач, маленькие ладошки, которые тянулись к нему каждый раз, когда тот возвращался с прогулки или учебы. Вуд всегда держался на расстоянии от Бонни и избегал зрительного контакта, опасаясь, что ее глаза будут напоминать безжалостные и холодные глаза матери.***
Про свою мать и вспоминать не хотелось. Каждый раз, когда молодой музыкант думал об этой женщине, по горлу, словно бумажная змея, ползла неприязнь. Эван до сих пор видит сны, где он возвращается в свое детство, в один из тех дней, когда мама на что-то злилась. Два дня назад Эвану снился сон, где он получил такую мощную пощечину, что даже пошатнулся и почувствовал вкус собственной крови. — Зачем я только передумала сделать аборт? С девочкой не бывает столько проблем, сколько с тобой, маленький ублюдок! — голосила темноволосая худощавая женщина с покрасневшими от лопнувших капилляров глазами и мешками под ними. Маленький Эван съеживался от разъяренного голоса и со страхом заглядывал в ее глаза. Холодные, прям как тундра, поблекшие, в них нет ни тепла, ни нежности. Одна лишь ненависть. Причем такая сильная, что ее взгляд горел от этого чувства и испепелял каждого, на кого он только упадет. А что чувствует маленький ребенок, когда смотрит в такие глаза собственной матери? Страх. Боль. Его душа умирает, как звезда, угасает. В чем причина крика? Эван не знал, ведь мог раздражать свою маму одним лишь своим присутствием. Он нежеланный ребенок, родился мальчиком. Но помимо этого, миссис Вуд разочаровалась в своем браке, когда поняла, с кем изменял муж, и ненавидела все, что связывало ее с этим человеком, особенно Эвана. Каждый день он терпел от матери придирки, крики, пьянство с подругами и постоянные переезды. К тому времени Эван все еще жил, душа боролась, но сердце стало холодным и покрылось корочкой льда, который с каждым годом только утолщался. Однако стоило миссис Вуд сойтись с другим мужчиной и родить от него девочку — в момент расцвела. Бросила пить, поссорилась со всеми подругами, а отношение к сыну поменялось в лучшую сторону. Но Эван к тому времени больше не мог любить свою мать. Наплевать, как она пыталась сблизиться или исправить ошибки — прошлое не забудешь. И Эван не забывает, прям как и некоторые породы собак. Стоит хозяину их хоть раз пнуть, раз и навсегда теряют доверие к нему. А рождение Бонни только ухудшило ситуацию. Эта девочка больше унаследовала черты от матери, чем от отца, именно по этой причине Эван презирал свою младшую сестру. Бонни со своей наивной улыбкой стремилась сблизиться с братом, бегала за ним хвостиком и совершала различные шалости, но каждый раз получала грубые замечания в свой адрес и холодное «отвали». Эвана не волновали чувства Бонни, он никогда не замечал, как в ее глазах появлялись слезы, и не слышал тихий детский плач в комнате. Когда Бонни научилась говорить и первым словом стало «Эван», это даже не тронуло. Эван по-прежнему ненавидел ее лучезарную улыбку, которая почти никогда не сходила с детского бледного личика. Однако в один день сердце все же дрогнуло, и тогда Вуд совершенно случайно попался в ее зеленую ловушку.***
Это был восемнадцатый день рождения Эвана, и именно тогда везло меньше всего. Сперва он опоздал на школьный автобус и пошел в школу под дождем пешком. Затем получил двойку за контрольную работу, поругался с друзьями и вдобавок подрался с хулиганами и лишился обеда. Конечно, в этот несчастливый день Эвану меньше всего хотелось видеть младшую. Он уже надеялся как можно скорее зайти в свою комнату и убить оставшийся день игрой на гитаре, но, стоило вернуться вечером домой, как сразу почувствовался запах чего-то горелого, а следом тишину прорезал девичий визг. Пока отчима и матери не было дома, Бонни для Эвана становилась личной головной болью, и, если с ней что-то случалось, влетало, соответственно, ему. — Что ты уже натворила, мелкая? — рявкнул Эван, ворвавшись на кухню. Он бросил озлобленный и слегка напуганный взгляд на девочку, которая изо всех сил старалась отвернуться и спрятать руку за спиной. — Что ты там прячешь? Покажи сейчас же! — Нет! — закричала Бонни. Она решила попытаться убежать обратно к себе, но Эван поймал девочку и, совсем немного приложив усилий, вытянул руку из-за спины, после чего его лицо скривилось ужасом. Маленькая ладошка покрылась свежим ожогом, и на нем уже образовались волдыри. — Отпусти! — Твою мать… Из духовки струйкой выходил черный дым, спровоцировав пожарную сигнализацию мерзко запищать. Старший Вуд как можно скорее раскрыл окна настежь, а после вытащил то, что сгорело в духовке. В небольшой формочке, на самом ее дне, лепешкой лежало сгоревшее тесто. Судя по всему, это был пирог, который не смог подняться, но зато обзавелся угольным загаром, предупреждая о своей несъедобности. Такие выходки у Бонни для Эвана становились мощными ударами по лицу, от которых боль в скулах не унимается ровно неделю, причем в прямом смысле. Мама даже после рождения Бонни продолжала бить Эвана в качестве наказания, причем никогда не рассчитывала силы. Зачастую она наказывала его, если тот невнимательно следил за Бонни. А получала ли она сама, этого Эван не знал, да и очень сомневался в этом, ведь та получала столько любви, сколько не получал он сам… Писк сигнализации прекратился, когда дым полностью выветрился. Эван вновь кинул злобный взгляд на Бонни, которая, как маленький щенок, виновато опустила свои глаза и стояла неподвижно, словно ожидала пощечины или грубого слова. Эвану со злости хотелось ударить эту маленькую занозу. Очень хотелось, но что-то не давало это сделать. — Идиотка, кто тебе разрешал пользоваться плитой и духовкой?! — кричал тот, вновь схватив Бонни за руку и довольно грубо потянул за собой к раковине. — Тебя мамаша не учила не играть с приборами? — он опустил тонкую руку сестры под ледяную воду из крана, от чего Бонни тихо запищала. — Терпи, ты еще легко отделалась. Это мне за тебя отгребать по полной! Бонни втянула в себя воздух через зубы и закусывала губу, пока Эван обрабатывал поврежденную область. Слезы градом стекали по розовым щекам, однако старший Вуд этого не видел, его внимание зафиксировано на руке. Раздавалось тихое бубнение под нос, от чего Бонни только сильнее съеживалась от неуверенности. — Прости… — прошептала она дрожащим голосом, когда Эван перевязывал бинтом ладошку. — Я лишь хотела… Поздравить тебя с днем рождения и… Пыталась испечь пирог… Вуд с приподнятой бровью покосился на Бонни, и тут раздался щелчок механизма. Ловушка захлопнулась. Он в первый раз посмел заглянуть в ее глаза и затаил дыхание. Зеленые глаза Бонни не принадлежали матери, по крайней мере они были наполнены теплом, заботой и сожалением, отчего гнев и ненависть моментально растаяли, и на их место пришло чувство вины. Голова Эвана закружилась то ли от нехватки кислорода, то ли от накативших, новых, не очень понятных чувств, и он пошатнулся назад, облокотившись о перепачканный мукой стол. Взгляд вновь упал на Бонни. При виде своей сестренки в заляпанном глазурью и тестом голубеньком платьице, Эвану вдруг почудилось, что он смотрел в полуоткрытую зеркальную дверь, а оттуда отражался он сам — сгорбленный от неуверенности, с опухшими от бесконечного плача глазами и трясущимися губами и телом, прям как у наркомана от передозировки. Таким его сделала мать, а теперь Эван делает такой Бонни. По телу пробежалась волна презрения к самому себе, когда понял, что становился тем, кого так сильно ненавидел. Возникло желание схватить кухонный нож и ударить себе в живот, чтобы заглушить это мерзкое сравнение физической болью, наказать себя. — П-почему? — голос подрагивал, как и его губы. — З-зачем? — Просто… Я люблю тебя и хочу сделать тебя счастливым! — уже более ровно проговорила Бонни, потирая здоровой ручкой глаз. — Прости, что я причиняю тебе вред, прости, что я такая проблемная и глупая! Я не хотела этого… Не хотела! — она громко повторила последние два слова несколько раз и вновь расплакалась. Так надрывисто. Ужасные чувства возрастали, от которых начинало мутить, но вместе с ними пришло непонимание. Эван не понимал, почему Бонни продолжала относиться к нему так хорошо и ждала одобрения, словно не замечала холод и грубость. Почему она продолжает свои попытки даже сейчас? Неужели он заслуживает подобное отношение к себе? Эван прикрыл трясущимися руками рот и почувствовал, как его глаза наливались слезами. Он на секунду словно очутился в своем мрачном кубе, где заперся от внешнего мира, и слышал стуки, сопровождаемые треском, а от каждого стука появлялось все больше промежутков, откуда просачивался солнечный свет. Светло, как же стало светло… И как больно от этого непривычного света. Этот свет заполнил весь куб и полностью разрушил его, а перед Эваном стояла Бонни с мягкой улыбкой и протянутой рукой, будто бы хотела вытащить его из руин и отвести в светлый и просторный мир. Эван съеживался от раздирающей вины, грудь как будто сдавливало тяжелым грузом. Несколько крупных капель все же сорвались с глаз и медленно стекали по щекам. Их становилось все больше. Бонни подняла свои заплаканные глаза и ошарашенно посмотрела на Эвана. Такого брата она никогда не видела. Его руки обхватывали голову, и пальцы вплетались в собственные волосы. По побледневшему лицу катились слезы, оставляя за собой мокрые дорожки. Эван кричал, громко и отчаянно. Он уже не помнил, когда в последний раз позволял проявлять свои эмоции кому-то, забыл вкус собственных слез, но сейчас просто не мог контролировать себя, они долго копились и стремились вырваться наружу. На корочке льда уже появились трещины, сердце начинало болеть вместе с головой, и оба органа готовы были взорваться. Эван вздрогнул от чужого тепла, как от электричества, и опустил свои глаза на темную макушку. Бонни уткнулась в его грудь носом, и сквозь рубашку просачивалось приятное, теплое дыхание. Оно так успокаивало… Тонкие ручки сковали юношеское худощавое тело, будто бы старались согреть. В голове послышался звук битого стекла, что-то разбилось внутри Эвана. Но осколки не чувствовались, одно лишь приятное тепло, оно разливалось по всей измотанной душе, наполняя ее силами. Кажется, это были чувства. Такие нежные, какие он давным-давно запечатал в стеклянной колбе и напрочь забыл о них. И эта колба разбилась, как и весь негатив, как и лед вокруг сердца. Эван растворяется вместе с этими чувствами в объятьях сестренки.***
Дрожащими пальцами Вуд достал из кармана пачку с сигаретами, одну из которых зажал зубами, поджог и затянулся. Дым обволакивал легкие и немного приглушал боль; как ни странно, дышать на мгновение стало легче. Если раньше любовь спасала, теперь она превратилась в палача. И нет на свете ни одного лекарства, которое могло бы помочь хотя бы унять эту боль. Лишь сигареты и дешевое пойло давали временно забыться и не думать о своей болезни. Однако эффект становился временным, на следующий день болезнь вновь давала о себе знать. А царапины и шрамы на теле только помогали напомнить о той боли, которую так стремился отпустить… Эван не сразу понял, почему его сердце растаяло. Но когда Бонни исполнилось шестнадцать, ответ пришел сам собой. Я тебя люблю и хочу сделать тебя счастливым. И сделала. Всего маленькая доза любви, вот что заставило так изменить отношение к сестре, вот что делало его счастливым. Осознание, что его кто-то любит, давало весомое значение в жизни. Однако любовь других не создавало такого ощущения. Эван уже любил Бонни, но не так, как следует брату, что показалось ненормальным для него, поэтому так стремился отвлечься от сестры. Сначала это была музыка, но без Бонни придумать хотя бы одну строчку или поймать ноту становилось невозможным. Затем в обиход пришли алкоголь, сигареты, марихуана — становилось только хуже, Эвана затягивало в болото, откуда так же помогла выбраться Бонни. Секс с другими девушка лишь усугублял положение. После каждого концерта в клубе соглашался переспать с первой попавшейся девушкой, но после каждой ночи с ними его зависимость становилась сильнее. Эван искал хотя бы немного подходящей дозы, но чувствовалось лучше только от любви Бонни. Ему необходимы были ее теплые слова, мягкие касания, солнечная улыбка или немного робкий поцелуй в щеку. Но даже этого со временем становилось мало, казалось, сестра преследовала его. Вместо лиц других девушек Эван видел ее лицо. Было приятно представлять, как та под ним мурлычет от удовольствия и сжимает изящными пальчиками простынь или в порыве страсти царапает спину до крови своими длинными черными ногтями, и как ужасно возвращаться в реальность, где он спит с очередной девушкой, имя и лицо которой никогда не вспомнит. Эван несколько раз ловил себя на мысли, что сходит с ума, и психолог только подтверждал. Но если раньше опасался этого, то потом осознал, что не хочет быть нормальным, и перестал таким быть еще тогда, когда посмел заглянуть в глаза младшей сестренки, которая призналась ему в любви. Да, это безумие, но пока Эван был «нормальным», чувствовалась одна звенящая и холодная пустота, его окружала тьма. Но появился свет, который помог выйти из этой темноты, а именно любовь, которую может подарить лишь одна Бонни. Но та ли эта любовь? Любит ли она Эвана так же, как он ее? Нет уж. Слишком наивно об этом думать… Следующая долгая затяжка начала саднить горло, и Эван почувствовал тошноту. Стало невыносимо трудно дышать. Он выронил свою сигарету и судорожно стремился сделать вздох. Эван, скручиваясь, заходил в болезненном кашле, параллельно ощущая, как рвотные позывы подступали к горлу из-за лепестков, щекочущих небо. Почему же его так угораздило заболеть этой заразой?***
С диагноза врача прошло три дня, но осознание происходящего наступало только с четвертой сигаретой подряд. Эван сидел в своей комнате на полу, облокотившись о кровать, побледневший и полностью разбитый. Телефон разрывался от звонков друзей, из колонок компьютера на повторе доносилась песня «Something in the way», однако Эван ничего не слышал. В ушах звенело, сердце стучало где-то в голове и пульсировало болью в висках. Но несмотря на это он, не торопясь, раскладывал свежие бинты, салфетки, вату и ножик, подаренный Бонни, и трепетно, с некой нежностью, обрабатывал его спиртом. Эван снова закашлял и с унынием заметил окровавленные черные лепестки розы в ладони. Казалось, с каждым лепестком он видел, как увядает детская мечта стать таким же успешным грэнж-музыкантом, как Курт Кобейн. Когда-то отец пророчил Эвану, что ему суждено стать музыкантом, ведь есть данные как внешние, так и музыкальные. Кто-то говорил, что он с таким талантом, лидерскими качествами и упорством станет яркой звездочкой для публики. Но теперь он может спокойно прощаться с этой затеей. Может спокойно распустить свою группу «Earl Grey» или взвалить всю ответственность на лучшую подругу Лиззи — барабанщицу и менеджера группы. Эвану уже не было дело до этого. Как он в это вляпался? Или это действительно токсин от этого наркотика, который уже довольно долго находится в организме? Или ханахаки правда может быть наследственным? В голове всплывали воспоминания, когда бабушка рассказывала о том, как внутри нее росли ромашки — цветы избранника, за которого в последствии вышла замуж. Она говорила, что некоторые люди так сильно любят другого, что в душе наступает весна и цветут любимые цветки возлюбленного. Бабушка так красиво это рассказывала, что Эван даже не подозревал, насколько страшны симптомы, и только после ее смерти узнал, что она едва не задохнулась от собственной любви. Благо дедушка подоспел и подарил бабушке тот самый спасительный глоток жизни, ставший ее первым поцелуем. А после и отец Эвана проявлял симптомы ханахаки. Тогда мальчику исполнилось шесть лет, и он прекрасно помнил, что именно цветы послужили разводу. Мистер Вуд откашливал розовые орхидеи, которые так ненавидела миссис Вуд, она предпочитала белые фиалки. Эван до сих пор не знал, кто являлся избранником тех орхидей, лишь известно, что это кто-то из университета, где старший Вуд преподавал биологию, однако точно понимал, что ему не повезло так же, как бабушке. Тело, покрытое розовыми орхидеями, нашли в спальне, а рядом с ним лежал окровавленный кухонный нож. Мистер Вуд ушел из жизни раньше, чем цветы успели задушить его. Теперь и в душе Эвана наступила весна, а значит, и он обречен задыхаться цветами. — Вы можете сделать операцию, — вспомнились слова врача. Многие доктора в первую очередь предлагали операцию, и не удивительно, ведь шанс на взаимность казался таким малюсеньким, что его даже не рассматривали. От этого предложения Эван наотрез отказывался, ведь знал о последствиях. Чтобы цветы не прогрессировали, нужно только избавить человека от источника проблемы — его чувств и эмоций, причем медицина еще не научилась избавлять только от определенного чувства и отключала все, делая из человека биоробота. Такого же бесчувственного, бездушного… Жизнь без цели и мечты, радости и печали. Разве это жизнь? Наглядный пример — Крис, бывший гитарист «Earl Grey» и бывший лучший друг Эвана. С ним у Вуда отношения стали шаткими после того, как он узнал, в кого Крис так был безнадежно влюблен. Он кашлял такими же розами, какие мучают и самого Вуда, а причина их одна и та же — Бонни. Эван помнил своего друга, как веселого, гиперактивного человека, любящего пускать пошлые шутки, особенно в сторону Бонни, что не могло не злить Эвана. Уже тогда, когда Крис начал кашлять цветами, Вуд исключил его из группы, а после избил и угрожал, что прикончит того, если он посмеет приблизиться к сестре. Это и стало полным разрывом в их дружбе, а также полностью изменило Криса. Спустя неделю после ссоры Эван случайно встретил его. Уже с первого взгляда стало понятно, что с Крисом что-то не так. На смуглом лице больше не было той веселой улыбки — она казалась тусклой, натянутой. Серебристые глаза не сверкали огоньками озорства, словно потухли и превратились в обычные булыжники. Мертвый и пустой взгляд, который останется таким навсегда. Даже волосы утратили блеск и рыжину и теперь на фоне мрачного лица отдавали каштановым. Тот самый чокнутый и неугомонный пошляк в один миг превратился в одного из тех бездушных андроидов, имитирующих жизнь обычного человека. Именно поэтому Эван предпочтет умереть от собственных чувств, чем продолжит существовать вот так. Антисептиком Эван обработал свои руки и проверил на чистоту лезвие ножа. Убедившись в полном порядке, он задрал свою полосатую кофту, снял немного окровавленный бинт и обратил внимание на живот. Порезы с прошлых процедур уже заживали, и от них почти ничего не оставалось. Но есть и те, которые норовили остаться шрамами, как, например, один из самых свежих, самый глубокий и длинный. Такие порезы Эван оставлял только в те моменты, когда чувства полностью затуманивали разум и не давали рассчитать глубину. « Перестарался,» — саркастично усмехнулся в мыслях. Этот порез Эван оставил ночью, после сильной ссоры с Бонни из-за ее нарушенного обещания не злоупотреблять алкоголем и долгих посиделок у подруги. Что поделать, волнуется ведь… И сейчас волнуется. С кем же останется его маленькая Бонни? Кто будет приглядывать за ней, защищать? Мать и отец точно не смогут, их тела уже пять лет гниют в гробах. В тот день, когда Эван впервые проникся теплыми чувствами к Бонни, родители погибли в аварии. С этого момента на старшего Вуда свалились на голову тяжкие испытания. Ему никогда не приходилось тащить на себе работу, учебу и вдобавок растить младшую сестру, которая стала просто невыносимой. Как и многие подростки такого возраста, Бонни имела проблемы с самооценкой. Она ненавидела свои темные сальные волосы, прыщи на лице и недостаток веса. Но помимо этого, имела проблемы с учебой, а смерть родителей усугубила положение, и мисс Вуд выстроила толстую стену, не подпуская к себе ни подруг, ни брата. Эван чувствовал давление, он хотел опустить руки, но не позволял себе это сделать. Помимо мечты стать грэнж-музыкантом, Бонни стала его смыслом жизни, поэтому он просто не мог оставить тонуть ее в собственном океане отчаяния или дать заблудиться в себе. Он обязан был пробить эту чертову стену. И только к шестнадцати годам удалось это сделать. К тому времени Бонни уже трудно было назвать малышкой. Она вытянулась в росте, тело же набрало нужный вес и сформировалось до более взрослого. Бедра стали округлыми, а на месте груди образовались небольшие бугорки, которые Бонни так стремилась подчеркнуть с помощью декольте или лифчиков с пуш-апом. Уже тогда Эван чувствовал себя мерзавцем, когда засматривался на гибкое тело сестры. Он заводился только от осознания, что оно все также нетронуто, девственно чистое. Хотелось стать первым, кто посмеет заляпать эту чистоту животной похотью, кто поделится опытом и заставит внутренний огонь страсти пылать. Быть первым и единственным, принадлежать только ей, вот чего жаждал Эван… Каждый раз, когда мисс Вуд надевала что-то откровенное, Эван похотливо рассматривал каждый изгиб и закусывал нижнюю губу. Порой грязные мысли вызывали такое возбуждение, что хотелось лазить по стенам и искупаться в крови каждого, кто только посмел подкатить к Бонни. А ухажеров у нее было хоть отбавляй. На данный момент Эвану исполнилось двадцать пять, а Бонни восемнадцать. Поклонников будто стало больше, или так казалось самому Эвану. Бонни отучилась в школе и поступила в колледж, и именно там все больше связывалась с другими парнями, называя их своими друзьями. Вуду хотелось фыркать каждый раз, когда только слышал это слово, ведь ему однажды хватило узнать одного «просто друга», из-за которого до сих пор осадок обиды остался. — Он мой друг! Радостно тогда заявила Бонни, повиснув на шее кудрявого парня с янтарными глазами. Михаил, так его звали. Этот человек прибыл из России и остался жить Америке. Эван познакомился с ним в колледже и дал ему возможность стать соло-гитаристом в «Earl Grey». В тот день Вуд в сотый раз пожалел, что взял Бонни с собой на репетицию, ведь именно тогда Михаил заинтересовался и начал ухаживать за ней, а та не была против. — Мы просто друзья! Эван верил этим словам до тех пор, пока случайно не застал Михаила целующимся с Бонни прямо на диване перед телевизором. Она сидела на его коленях, в то время как мужские руки беспрепятственно блуждали по всему телу и изредка пытались заполсти под юбку или подняться к груди, но останавливались, когда Бонни начинала грубо кусать за губу или впиваться заостренными ногтями в плечи. Глаза Михаила же уставились прямо на застывшего прямо у выхода из своей комнаты Эвана, и он, вместо того, чтобы прекратить, наоборот, только углублялся в поцелуй, заставляя Бонни постанывать ему в рот, ерзая на его коленях. Тогда Вуд впервые ощутил, как сердце начинало пылать огнем, отчего кровь бурлила в жилах и вот-вот прожгла бы все сосуды. Эван едва сдерживался, чтобы не накинуться на Михаила и не отрезать губы и язык. Хотелось вырвать эти наглые глаза, сломать бесстыжие руки… Желание наказать за лишнюю близость и злоупотребление дружбой выворачивало наизнанку, однако он смог подавить его. Эван в очередной раз крепко напился и по пьяне оставил несколько первых порезов на животе. Именно из-за этого «друга» Эван сделал первый шаг на кровавую тропу селфхарма. Это стало последней каплей. На закрытых участках тела появлялось все больше и больше порезов, а Бонни даже не догадывается об этом. И несмотря на то, что она рассталась с Михаилом ровно как полгода назад, Эван больше не мог остановиться. Он всегда ждал свободное время, чтобы уединиться в ванной или в спальне с самим собой, где он мог тщательно обработать материалы и после чего медленно резать себя. Острое лезвие и обжигающий спирт создавали такие ощущения, какие сам Эван не мог описать, но точно знал, что это приятнее, чем мастурбировать на сестру. По крайней мере, не так больно… А очередь из новых кандидатов на сердце и тело Бонни продолжала выстраиваться. И чтобы она осталась с одним из них? Только одна мысль об этом вызывала новую жажду крови. Он просто не мог позволить этому случиться… Плевать на друзей, плевать на карьеру и деньги, плевать на себя. После диагноза мир Эвана стал другим, тьма распространялась и уже поглощала его самого, разумом овладевали тяжелые и тревожные мысли. Вуд не видел будущего, каждый выкашлянный лепесток разрушал его и наводил еще больше уныния. Влюбить в себя Бонни Эван даже не надеялся, никогда не пытался это сделать, но и убивать соперников не хотел — в этом нет никакого смысла. Лезвие скользнуло по плоти и оставило очередную кровавую ниточку. Комнату заполнили приглушенные стоны и учащенное дыхание Эвана. Он медленно отпускал свою боль, вместе с кровью. Блаженство… Прикрыв глаза, Эван стремился выровнять дыхание, параллельно обрабатывая свежие раны и перебинтовывая их. Это заставляло вспомнить те дни, когда он лечил раны Бонни, эти воспоминания напоминали о ее беззащитности. Внезапно на лице появилась усмешка, в голову пришла безумная мысль, он должен был догадаться об этом раньше и уже сделать это. Эван даже не волновался, насколько это ужасная затея, его глаза уже не по-доброму сверкали. Терять все равно нечего.***
Ночь. Бонни крепко спала в своей спальне, раскинувшись по всей кровати, отчего подушка, одеяло и ее любимая игрушечная акула, которую Эван когда-то выиграл в тире, валялись на полу. Мисс Вуд и не подозревала, что каждую ночь за ней наблюдал старший брат со странной улыбкой, наслаждающийся спящим видом младшей сестренки. Грудь плавно поднималась при каждом вдохе и опускалась при выдохе. Ровное дыхание, значит, точно спит, причем как убитая — это точно про Бонни, ведь она даже не слышит тяжелое дыхание и не особо чувствует нежные касания на лице. Это все, что Эван мог себе позволить. Остатки здравомыслия не давали свободу похотливым действиям. Однако на этот раз Эван позволил себе зайти дальше. Он лизнул свои сухие губы и лег рядом с Бонни. От ее коротких волос, окрашенных в розовый и голубой, исходил такой приятный аромат фруктов, что хотелось зарыться в них, забыться и уснуть рядом. Словно заколдованный, Вуд навис над Бонни, медленно приложил свою руку к ее лицу и пальцами легонько провел по очертаниям скул, носа и губ. От этих прикосновений на лице у Бонни появилась легкая улыбка, отчего сердце Эвана забилось сильнее. Он повторил этот процесс несколько раз, наслаждался моментом, растягивая удовольствие. Наверное, для каждого человека, осознающего, что он обречен в скором времени уйти из жизни, каждый миг становился насыщеннее, чем когда-либо. Только в такие моменты начинаешь ценить свою жизнь, пусть и столь короткую… Эван накрыл руки Бонни своими и переплетал пальцы. Он вновь вспомнил недавнюю ссору, когда она этими самыми руками отвешивала пощечины и била в грудь, где и без этого болело. Бонни не чувствовала его мучений в этот момент и даже не видела, как лицо едва заметно кривилось, но это почему-то смешило Вуда. Он подавил свой смешок кривой улыбкой и, склонившись к шее, легонько прошелся носом. Такой дурманящий и сладкий запах… Приятное тепло разливалось в груди и стекало вниз, дыхание сбивалось. Однако Эван держался. Он оставил несколько коротких поцелуев на шее, каждый раз вздрагивая из-за опасения внезапного пробуждения. Горячие губы опускались ниже к выпирающим ключицам и остановились, глаза поднялись, чтобы вновь взглянуть на лицо Бонни. Теперь взгляд устремился прямо на полноватые губы. Те самые, которые обычно покрыты черной, прям как лепестки ее любимых роз, помадой. Они почти всегда растягивались в мягкой улыбке и говорили приятные вещи, но во время ссоры из этих же губ вырывались скверные и грязные слова, из-за которых внутри все разрушалось. — Я тебя ненавижу… Эта кучка букв, прям как куча игл, вонзились в тело и пускали кровь. Эти три слова подобно трем ударам, каждый из которых грозился стать смертельным. Одно предложение разбило сердце на мелкие кусочки, и каждый из этих осколков становился удобрением для цветов и заставлял их прорастать ещё быстрее. Бонни ненавидит Эвана, но за что? Вспомнила прошлое, когда он рассыпал грубые слова в ее адрес, как бисер, и теперь держит обиду? Или за то, что включает свою строгость и пытается уберечь от тех же грабель, на которые сам наступал? Впрочем, причина уже не важна. Главное, что любовь Эвана все ещё жива, она так сильна, что даже не угасает после этих слов. Он продолжает любить, пусть это чувство медленно и мучительно убивает… — Я люблю тебя, сестренка. С улыбкой прошептал Эван прямо у приоткрытых ненакрашенных губ Бонни и очень осторожно поцеловал каждую, слегка посасывая своими, после чего резко поднял голову, когда почувствовал, как ее тело шевельнулось. Лицо сестры не дрогнуло ни одной мышцей, а Эван же кипел от смущения, но как же приятно дрожало тело от такого решительного действия. Хотелось большего… Однако в эту ночь он пришел не для этого. — Прости меня… Рука крепко сжимала большой кухонный нож, который уже был нацелен в сердце Бонни. Острое лезвие сверкало от лунного света и неуверенно дрожало. Эван намертво сжимал рукоятку, собирался с мыслями. В голове сгущалось сомнение. Он представлял, как Бонни будет мучиться от боли, с каким неверием посмотрит в глаза. Но холодный рассудок не придавал этому весомое значение. Не важно, как будет больно от ножа, Бонни никогда не почувствует ту боль, которую терпит сам Эван. Не важно, поймет она или нет, другого выхода нет. Нельзя позволять Бонни оставаться одной. И, раз Эвану запрещено любить свою сестренку, то никому не позволено… Лицо Бонни выглядело слишком умиротворенно и беззащитно, это снова сбивало. Но что-то давило, заставляло Эвана совершить это. В голове раздавались жуткие голоса, одни из которых казались тихими, а другие громкими и отражались эхом. Все они кричали одну и ту же фразу: — Сделай это! Вуд сделал глубокий вдох и, затаив дыхание, зажмурил глаза. Он взял нож в обе руки и сделал большой замах. Нужно лишь сделать одно резкое движение…***
После большого глотка коньяка Эван скривился и вновь попытался порезать себя. Руки сильно дрожали, алкоголь после трех сигарет уже ударил в голову, но лезвие ножа все же оставило еще один порез. Недостаточно глубоко. Эван примерно понимал, как глубоко нужно загнать острие, чтобы не умереть, но на этот раз он добивался обратного эффекта. — Просто забери мои мучения! — кричал он в пустоту. Его руки не позволяли сделать задуманное, из-за сильной дрожжи нож болтался из стороны в сторону. Стиснув свои зубы до скрежета, Эван развернул острый кончик в свою сторону, теперь его цель — шея. Он замахнулся и… Наступили новые рвотные позывы, а следом и раздирающий горло кашель. Сначала вылетали капли крови, затем вместе с ними черные лепестки. Теперь целые бутоны и раскрывшиеся розы. Раздался ужасный зуд на руке, кажется ростки решили пустить корни в этой области. По кровеносным сосудам распространялись сотни семян и давали жизнь новым цветам в разных областях мокрой от пота кожи, разрывая ее как пергамент. Излюбленной клумбой для роз являлась грудь. Там проросло уже несколько маленьких и одна самая большая, прямо посередине. Очередной приступ вызвал сильное кровотечение. Безумно горячая красная жидкость вытекала изо рта со слюной, она была везде. На лице, на руках, на одежде, на белой простыне… Эвану хотелось верить, что он просто персонаж фильма, где ему нужно было сыграть роль умирающего, а после стереть грим и фальшивую кровь. Но это реальность, и он чувствовал, как страшно болело и горело все тело и как кружилась голова. Болезнь выматывала, от большой потери сил Эван упал на подушку, усыпанную черными лепестками и заляпанную кровью и алкоголем, опрокинув бутылку с коньяком. Он со страшным хрипом втянул столько воздуха, сколько ему позволяли заполненные цветами лёгкие. Однако поступившего воздуха казалось так мало, что Вуд не мог подняться и обессиленно лежал, со слезами на глазах. — Бонни… — судорожно шептал любимое имя, бессильно сжимая нож в кулаке, рука неподвижно лежала на его груди. Хотелось напоследок посмотреть в изумрудные радужки сестренки, но теперь это невозможно… Эгоист. Как можно быть таким эгоистом? Этот вопрос прокручивался в голове Вуда. Докатиться до такого состояния, чтобы позволить себе убить того, кто стал ему самым близким человеком на свете, а все из-за любви… Нет, это не любовь, а одержимость. Как жаль, что это осознание приходит только сейчас… Бонни не заслуживает смерти. Ей не нужен такой брат… Он не должен был рождаться. Губы сжались в тонкую нитку, когда он понял, что Бонни так и не узнает об этом, она сейчас далеко от него. Бонни не оставила ни одну весточку, молча собрала вещи и уехала. Но Эван не чувствовал себя одиноким, с ним всегда была та, кто всегда причиняла боль и приходила тогда, когда ему плохо. Она просто не может оставить своего подавленного сына одного. Эван не знал, где сейчас Бонни, но предполагал где, ведь сам же туда послал, а именно у одной из своих подруг, которая вечно вытягивала на различные вечеринки. Не хватало сил, чтобы сейчас позвонить и во всем сознаться. Да и захочет ли Бонни вообще говорить? Уже неделю она игнорирует звонки и сообщения, от чего Эван мрачнел и заливал тоску и неразделенные чувства алкоголем. Это наказание за эгоизм? Эван хотел тогда убить Бонни, уже готовился сделать этот резкий удар, но не смог. Внезапная острая боль остановила его, а кашель заставил быстрее покинуть комнату. В ванной Эван откашлялся и умылся прохладной водой, чтобы немного освежиться, а после посмотрел в зеркало. Оттуда на него смотрел измученный и бледный парень со спутанными пшеничными волосами и синяками под обезумевшими карими глазами. Собственный вид пробудил остатки трезвости и словно отвесил мощную пощечину безумию. «Может, мать была права? Мне действительно не нужно было рождаться?» — с отчаяньем подумал Эван. Он снова чувствует ее холодные глаза, слова и удары. Чувствует ее рядом. — Убей меня… — губы едва шевелились. Опустошенный взгляд с потолка переместился прямо на образовавшийся силуэт женщины, чье лицо скрыто спутанными темными волосами. Худощавое, измученное, прям как его мать. Она приближалась. — Убей меня… Бледные женские руки потянулись к влажному лицу Эвана, ощущался холод. Ее пальцы осторожно поправляли прилипшие пряди волос, ладони накрывают глаза. Вся цветная картина пропала, и мир поглощал мрак. В голове Эвана звенело, однако даже сквозь этот шум он мог услышать голос. Он снова слышит: — Нужно было сделать аборт…