Зимний лес

АКЕРЛЕЙ СТЭЛТИ Кин-Маунтин, Аляска,США, 200Х год 1 С самого раннего детства я мечтал о большой семье. Но та, что имелась, была очень маленькой. И потому, что кровные узы связывали ограниченное количество близких родственников, я всегда оставался крайним. Нежеланный ребенок, который вообще не должен был родиться. По крайней мере, когда-то давно именно это обстоятельство служило для меня оправданием равнодушного отношения матери и странного поведения дяди. Я не помню, чтобы он проделывал ЭТО раньше, чем мне исполнилось шесть. Не потому, что совсем маленький ребенок не занимал его воображение, а потому, что до тех пор я не был достаточно самостоятельным: мать сама мыла меня, одевала и причесывала. Будто куклу. Без особой любви и нежности – просто выполняла свой долг. Она часто видела меня обнаженным, и, безусловно, заметила бы ЭТИ следы на теле. Возникли бы ненужные вопросы. Поэтому дядя очень настаивал на том, чтобы я учился ухаживать за собой самостоятельно. Как все «нормальные» дети. И я научился. 2 Мы жили втроем в просторной, но старой квартире, оставшейся от деда, и почти не разговаривали друг с другом. Я достаточно быстро понял: если хочу, чтобы мне покупали новые вещи, игрушки или сладости, то должен молчать. Не водить друзей в гости, не приставать с вопросами, ни на что не жаловаться, вести себя тихо – и тогда все будет хорошо. Тишина являлась неиссякаемым бальзамом, заживляющим раны: для матери, не вылезавшей из петли хронической депрессии, для дяди, который хоронил в глубоком безмолвии собственные тайны и для меня, научившегося манипулировать ими обоими, своевременно притворяясь глухонемым. После того, как заботу о моем воспитании взял на себя дядя, его отношение изменилось. 3 Все началось с неглубоких порезов на внутренней стороне бедер. Кожа там особенно нежная: даже простая царапина саднила тупой ноющей болью, от которой сложно было абстрагироваться. Но пожаловаться матери я не мог. Дяде – тем более. На все мои «больно» он отвечал ласково-холодным «терпи, ты же не хочешь, чтобы мама узнала и покончила с собой»? Разумеется, я не хотел. Чем дольше длилась эта неприятная игра, тем глубже становились раны. На животе. Спине. Ягодицах. На шее. День за днем. День. За днем... Грязное полотенце вместо кляпа. Связанные руки и ноги. Пытка ножом. Снова и снова. Завершалась экзекуция всегда одинаково: местным анестетиком и аккуратно наложенными швами. После заживления ран в тех местах, где края были сцеплены нитями, оставались уродливые симметричные точки. Но дядя считал их прекрасными. За десять лет на тех участках тела, которые обычно остаются под одеждой, не сохранилось ни единого квадратного сантиметра чистой, не травмированной кожи. Благодаря правилу «не жаловаться» мать так ничего и не узнала о том, в каком аду я жил все это время. Немногим позже дядя внезапно решил переехать. Почему-то вдруг захотел жить в городе на другом конце страны. Он сдержанно попрощался с нами, и отбыл, отказавшись оставить новый адрес или хотя бы номер телефона. Мать не настаивала: ей было все равно. Я тоже – по очевидным причинам. Таким образом, регулярные пытки завершились настолько неожиданно, что я не успел осознать, как жить дальше БЕЗ ВСЕГО ЭТОГО? По каким правилам? Какие эмоции испытывать? Как доверять другим людям? 4 Пару месяцев спустя в одном из новостных выпусков я случайно увидел сюжет в «криминальной хронике». Репортер невзрачной наружности уныло рассказывал о том, что в лесопарковой зоне города обнаружены тела пяти мальчиков двенадцати-тринадцати лет, похороненных в братской могиле. Многочисленные глубокие ножевые раны заштопаны черными полипропиленовыми нитями... И тогда все встало на свои места. Я не видел ни тел этих подростков, ни нанесенных ран, ни сделанных швов, но даже не сомневался в том, КТО являлся их несомненным автором. Дядя. Волновало только одно: кем был для него я? Тренировочным манекеном или любимой игрушкой, которую он не планировал укладывать в могилу? У меня не было ответа на этот вопрос, но я очень хотел его получить. 5 Любой опыт, полученный впервые, становится особенным и запоминается на всю жизнь. «Куклу номер один» я сделал, когда мне было двадцать. Ею стал симпатичный молодой человек, имени которого я так и не узнал. Не узнал ничего и о том, кто он, откуда, чем занимался, что любил, с кем общался. Это не имело никакого значения. Главной его ценностью являлась изумительная внешность: полупрозрачная белая кожа и шикарные волосы цвета мякоти сицилийского апельсина. Процесс реализации творческого замысла — от выслеживания, отлова, транспортировки, разделки до сшивания — оказался гораздо более трудоемким, чем я себе представлял. Несмотря на имевшиеся теоретические знания о том, что и как необходимо делать, без отточенных практикой навыков я чувствовал себя крайне неуверенно. Руки не слушались. Пальцы ощущались бревнами в кропотливой работе. В первый раз было грязно. ОЧЕНЬ грязно. 6 В отличие от дяди я не стал выбирать жертву из числа физически неокрепших и беззащитных детей. Дети не возбуждали игру воображения. Охотился только на самых лучших, самых красивых незнакомцев. Да. «Куклами» всегда становились мужчины. Белые. Примерно моего возраста и комплекции. С лицами также очень похожими на мое. Найдется ли в мире еще хоть один серийный убийца, который выслеживает собственные копии, вместо привычных образов матери-сестры-первой девушки-жены? Не знаю. Я просто ненавидел себя. И всякий раз очередным взмахом ножа будто стирал собственное существование, пытаясь развеять тени прошлого. Очиститься. Снова стать маленьким. И прожить детство заново. Благополучно. Но очищенным я себя не чувствовал. Требовалось пробовать еще. Еще. И еще. Чтобы застрелиться нужна смелость, а я никогда не считал себя храбрым. 7 Было и кое-что еще, что не совпадало с почерком дяди. Мне хотелось чистоты. Стерильности. Концептуальности. Поэтому я извлекал все, что нарушало монолитность человеческого тела. Все «грязные» его части, которые ускоряли процесс разложения и мешали любоваться совершенством, дарованным природой. Мозг. Глаза. Язык. Пищевод. Легкие. Сердце. Желудок. Печень. Желчный пузырь. Селезенка. Тонкая кишка. Почки. Толстая кишка. Мочевой пузырь. Прямая кишка. Нет ничего идеальнее пустоты, заполняющей нас без остатка. 8 К сожалению, моя первая апельсиновая любовь цвета спекшейся крови, «кукла номер один», быстро пришла в негодность. Несмотря на полностью удаленный кишечник и мозг, естественный процесс гниения прогрессировал. Медленнее, чем мог бы, но неизбежно. Я не хранил тело в холоде: не хотел, чтобы оно превратилось в груду замороженного мяса. С таким неприятно иметь дело. Совсем. 9 Кин-Маунтин – маленький приморский городок в самом северном штате страны. Самодостаточная глушь с изумительной, нетронутой человеком, природой. Впереди – холодное море, позади – острые пики обледенелых, совершенно нагих горных вершин. И лес, в котором предостаточно укромных мест, расположенных довольно далеко от безопасных прогулочных и охотничьих маршрутов. Третья вещь, которая делала меня не похожим на дядю, заключалась в способе утилизации тел. Я не хоронил их. Не топил. Не сжигал. Не закатывал в бетон. Не расчленял и не скармливал собакам. Я не делал с ними ничего подобного, ведь эти мероприятия уничтожили бы все усилия, которые я вкладывал в создание молчаливых друзей. Я увозил их по одному далеко в лес. Привязывал к вековым елям и оставлял на волю случая. Возможно, их сожрут животные. Возможно, случайно обнаружит забредший в самую чащу турист. Поднимет панику. Натравит полицию. СМИ. Дело будет громким. Почему бы и нет? Я достаточно осторожен, чтобы оставлять следы. Интересно, что скажет дядя, когда узнает о том, что у него появился последователь? Ведь он тоже непременно догадается о том, КТО Я. Поймет по тем ритуалам, которые нас объединяли. ...И захочет найти? Безусловно, я на это рассчитывал, поскольку все еще стремился получить ответ на свой вопрос «ПОЧЕМУ Я?» 10 Мать не знала, где обосновался ее младший брат и не могла рассказать ничего полезного. За все эти долгие годы тот ни разу не вышел на связь с нами. Жив ли он? Может быть, отбывает срок в тюрьме? Или его пристанищем стала психиатрическая больница? Не знаю. Человека по имени Дэйтон Стэлти будто поглотило время. И расстояние. Но я умею ждать.