Своя боль

Взять зажигалку, сигарету из припрятанной пачки, поводок. И сбежать. Хосок изо всех сил старается стоять ровно — спускаться по лестнице тяжело, потому что из-за слёз не видно ступенек. Они расплываются в серую грязь, зелёные стены подъезда словно со всех сторон обступают и мешают идти, а собственная собака кажется призрачным проводником. Сегодня в ад. Руки ледяные, хотя мороз на улице не так силён. Холод идёт изнутри — он не был готов к тому, что стрела пройдёт так глубоко и застрянет в самой душе, словно льдинка Снежной Королевы, поражая всё. Конец. Только в физическом плане. Эти ледяные и словно чужие руки трясутся так сильно, что чуть не ломают сигарету. Чон не курит, но пробовал, знает — нужды и зависимости не было. А сегодня это казалось необходимым. Губы тоже дрожат, то ли от холода, то ли от того, что слёзы не останавливают свой поток. Приходится прикусывать, чувствуя горький табак на губах. Мерзковато. Он начал гулять по ночам, потому что нет никого, нет тех, кто может резко заговорить о политике и погоде или придраться к внешнему виду. А сейчас это благословение — никого нет рядом, никто не видит этих содраганий, убогих попыток успокоиться, никто не видит, что сигарета начинает полыхать только с третьей попытки, никто не подойдёт к этому комку, спрятавшемуся в несколько слоёв одежды от мира. Но от себя не спрячешься. Он чувствовал всё, он не мог обманывать себя так долго. Нет больше «мы», нет больше «нас». Теперь ничего нет. «Это конец?» Это ёбаный обрыв, с которого хочется сброситься. Только он мог спросить это так. Не видеть лица и не знать, с какими эмоциями пишет… Ему плевать? Ему не жаль? Хосоку больно, ему жаль. Себя, своей любви, которая оказалась не нужна так же сильно, как ему нужны чужие руки в своих, как чужие объятия в любое время суток и года. Она выкинута на помойку, как ненужный мусор, она сгорела в этих чёртовых руках, как ужасный белый винстон. Руки. Больше не будет переплетённых пальцев, больше не будет ощущения чужого тепла. Они мерещились и раньше, но были лучшей и такой мягкой иллюзией. Сейчас это мука. Хосоку жаль, что он был обузой, что отношения с ним были камнем на душе, который и нести тяжело, да и сбросить жалко. Потому что Хосок любит, до последнего автобуса поздней осенью, до уступок в чём угодно, до самого быстрого сердцебиения и горящих щёк, до ссор с родными из-за долгих прогулок, до первых мыслей где-угодно и с самого утра о нём. А ты думал? Ты любил? Или это опыт? Или эта любовь потонула в чужих мнениях и взглядах? В тупых стереотипах и законах природы? Страшно. Хосоку тоже было страшно, но он старался быть осторожным, он старался быть надёжной стеной, он хотел стать хранителем и защитником. Был готов драться с каждым, отгородить от каждого слова. Быть вместе = оберегать друг друга, быть будто бы против всех. Но вместо этого он будто бы стал навязчивой неприятной темой. Как долго? Как долго его мучали? Как долго он мучал собою? Он знал, что не будет дальше их «вместе», что дальше придётся только так же говорить прощай. Тогда почему? Потому что нужно одобрение, нужна поддержка. И не твоя. Хосок тушит сигарету о снежный асфальт и кладёт окурок в карман. Хочется сохранить этот жалкий пепел, если внутренний уже весь размело ледяным ветром. Медленно глаза в небо. Звёзд не видно совсем — один мрак и дым, они спрятались, им страшно видеть это опухшее лицо, которое будто в мольбе смотрит и просит о помощи. Зачем, Чон спрашивает себя, зачем он говорил все те нежности, эти обещания. Как давно они стали пустышкой? Как давно его боль стала прикосновенной и пустой для того, кто жалел и утешал? Хосок не понимал и даже, если честно, не хотел знать. Хотелось орать, кричать, выть диким зверем. Но он бережёт чужой комфорт, уже за полночь, люди спят и готовятся к новому рабочему дню. Первый день зимы наступил. Чон ненавидит зиму. По многим причинам, а эта стала одной из самых болезненных. Нет ничего теперь внутри. Для кого ты жил всё это время? Для кого старался быть всем? Тебя оставили, сбежали. "Правильно сделали" — проносится в голове. Видимо, он слишком жалок, слишком влюблён. Такого легче оставить — никаких ссор. Только скупое прощание и написанное в порыве «моё сердце сейчас всё равно будет открыто и ждать…» это жалко. Настолько, что хочется вернуться и ударить себя по лицу — никаких «ждать». Ты. Не. Нужен. Ему. Больше. Очнись, Хосок, пожалуйста. Ледяные дорожки от слёз больно колют лицо и возвращают на мгновение в реальность. Кажется, он слишком долго стоит на одном месте, колени не слушаются. Глаза опухли и всё вокруг в расплывчатых очертаниях. Вот он мир разрушенной за несколько минут реальности. Начинает тошнить от тряски, мыслей и сигареты. Расставание произошло слишком быстро и кажется, что это был лишь сон или какой-то кошмар. Но кошмар — это то, насколько въелась эта любовь, она теперь уже мерзкими руками держит замерзающую нежность и пытается растрясти. Ни в коем случае. Нарочито медленно парень шаркает ногами по дорожке. Недавние строчки, возникшие в голове и на бумаге, кажутся чёртовым предсказанием, броском дерьма в лицо. «кто мы теперь друг другу, снегу шепчу одиноко кажется след останется теплым не так долго. мне хочется взвыть, опрокинуться, но мешаются пальцы, что на запястии вывели ярким узором привязанность. оставили, впившись холодными, тонкими мне бы кричать, вырываться охотник он… схватил беспощадно, увёл до души, разрешения не спросив, наплевав на то важное, светлое помоги же, правду скажи.» Неосознанно Чон потирает запястья, они начинают гореть от холодного захвата, от чувства того, насколько это близко к больному и лишённому сердцу. Несколько дней и эти строчки - реальность. Любить семью прекрасно, любить своих родных — лучшее,прекрасное,дорогое. И Хосок благодарен, что в нём так много любви. Но зачем тогда обнадёживать, врать, копить моменты и воспоминания, которые потом остаётся только потушить уже изматывающими слезами. Чон благодарен за правду, но она ранит, она душит, она пахнет болью, которая будет приходить каждую зиму. Очередная и такая травящая. Он не ставил перед выбором, не говорил «прощай» первым. Но за него уже решили видимо, ему указали на место. зачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачемзачем Страх, ненависть к испорченности этого мира, а возможно и вовсе отсутствие этого чувства — поставили точку. Запятую Хосок не хочет рисовать, он берёт с себя обещание, проводя на следующее утро осколком стакана по руке и наблюдая за каплями крови. Нужно быть сильным, каким и хотел быть только для него, но теперь для себя. Они не родные люди друг для друга больше. Они никогда не смогут подарить друг другу счастье. Чон видит в отражении убогую, помятую, будто избитую версию себя и проворит пальцем по отражению: — Даже ты со своей любовью не смог бы сделать его счастливым. Мин Юнги, ты был всем для меня. Но теперь ты не тот, что нужен мне для того, чтобы быть живым. А я не тот, кто нужен тебе. Внутри всё мертво. И стоит либо похоронить, либо возродить это. Пока Чон Хосок не решил,как ему вообще быть.