я смотрю на тебя из окна

какие-то у них неприятные переговоры, как переговоры двух стран в состоянии холодной войны. как переговоры лидеров разных стран без переводчиков - друг друга не понять, не проломать дыры в выросшей между лицами стене. как переговоры в тюрьме, через звуконепроницаемое стекло. олег прислоняется к нему лбом, как будто стараясь оказаться ближе. рома сквозь стекло не чувствует. в их кухне — дешёвой, неопрятной, но всегда уютной — однажды стало холодно. точнее, рома не помнит, когда именно это произошло. кажется, это было предсказано уже давно. он помнит, как грустно — побито, виновато — смотрел олег. как всем своим видом извинялся, говорил: прости, пожалуйста, прости, я все равно тебя буду любить и — уходил. собирал вещи. рома тогда ему хотел отдать все сумки, что есть в доме, чтобы от него больше никто не смог уехать. олег по лицу не прочитал. олег лишь аккуратно припер дверь за собой. рома лишь позже заметил — ключи остались на тумбочке. тот все решил. от олега осталась лишь кружка, шампунь и пустота в груди. рома, едва закрыв за ним, закрыл дверь в мастерскую на ключ и забросил тот куда-то, куда сам уже не помнит. он тоже решил. олег был его вдохновением, дальше не выйдет. дальше только пьянки, унылые будни в холодной постели, желание поскорее застрелиться. забавно, что художники так обычно и кончают с собой. бедная однушка на окраине, где все неудобства сглаживали тёплые эмоции, внезапно заебала до тошноты. а в роме поселилась нерешаемая дилемма: от вида её тошнит, и вне её тошнит, куда же идти? вариант "в могилу" не рассматривал. олег бы не пережил. олег? который променял их любовь, их чистую историю с большими панорамными окнами в комнате, с большими солнечными полотнами, с вездесущими зарисовками его сияющего лица на деньги холодного и бездушного торгаша?.. олег как ребёнок, ведется на конфетку, не понимает где плохо. на кухне, в спальне, в коридоре выросли полки бутылок. рома едва их в пьяном бреду не задевает — помогает только неизменно лежачее положение. изнутри грызёт одно "хуево", такое глубокое и емкое, что словом не высказать, и оно, как червь-паразит, высасывает все силы. рома однажды хмурым утром, впервые за месяц трезвый, завешивает зеркала. потому что от своего вида тошнит. потому что не смог удержать олега. олег теперь мелькает в соцсетях в разы чаще. улыбается на снимках, везде рядом с ним, светит новым айфоном, кучей друзей, светит красивым ебалом, и только влюблённый в это ебало художник замечает отличия. улыбка стала блеклая. под глазами залегли синяки. куча друзей смотрит на него, как на чужого. телефон разряжается, и больше рома его не включает. выходит покурить к подъезду, пугает малышню убитым серым ебалом, сжимает в кармане пластиковую стертую карту с последним косарем. он допьет на неё свои последние граммы, а потом сдохнет от голода. наверное, лучше все же из вальтера. мимо двора быстро, как-то напуганно почти бежит олег. рома узнает его издалека — рома узнает его из тысячи. олег останавливается, едва заметив рому. рома болезненно улыбается, держа сигарету зубами. я буду любить своего?.. рома не шавка. недокуренную сигарету чересчур грубо давит в урну, скрывается в подъезде. олег свой выбор сделал, и свои страдания рома выдавать не намерен. все-таки последняя бутылка и вальтер.