***
Чживон любил соскакивать с постели ни свет ни заря, а потом отсыпаться прямо на пляже, утомленным солнцем после пары заплывов. Обычно они просыпались к семи утра и уходили на пробежку до Венис бич. Если у Джевона заканчивалась рисовая мука и фрукты для сока, на обратном пути парни покупали свежие хотдоги прямо на улочке недалеко от их хостела, в фуд траке у старины Джерри — приветливого белого мужчины с полными и вечно красными руками. Однако чаще всего их завтрак состоял из привычных хотток. После совместного душа у Джевона было максимум пятнадцать минут на готовку, пока младший не начинал ерзать от голода и лезть ему под локти, а на их общую кухню не спускались остальные постояльцы, притянутые запахом жареных орехов и корицы. Корейская кухня особенно понравилась одному мальчику-подростку — он с его матерью были туристами из Украины. Когда парни только заселились и угощали всех завтраком, этот пацан, уплетая оладьи за обе щеки, выдал простодушное: "А все геи так вкусно готовят?" У Чживона тогда от смеха лимонад пошел носом. Потом они шли к океану, купались, а возвратясь в хостел, собирались на обед. Обычно хватало пары бургеров или тако в любой из забегаловок на Третьей улице Променад — от летней жары чувство голода притуплялось, да и в течение остального дня парни могли перебиться абсолютно бесплатной едой.***
— Боже, какой забавный, можно его погладить? Джевон в ответ только улыбнулся и посвободнее размотал поводок с кулака, пока пара громкоголосых, загорелых американок тянули свои ладони к довольной черной морде. — Как его зовут? — Бобби.***
Гулять друг с другом было выгодно, Чживон говорил: "Девчонки текут от парней с собаками", это всегда считалось хорошим поводом для спонтанных знакомств. Бобби любили за чрезмерную активность и дружелюбие, Джевон же притягивал к себе внимание симпатичной мордашкой и светлым золотистым окрасом. Младший представлял его как "One", а девушки ласково щебетали "красивый мальчик". Они выбирались вглубь Санта-Моники по очередке, может быть даже ездили в центр Лос-Анджелеса и бродили по аллее славы. Правда там часто возникали проблемы: если на поводке гулял Чживон, особенно пугливые прохожие могли пожаловаться на отсутствие на нем намордника. По району Венис же можно было перемещаться без опасений, даже если эти двое были вдвоем, и ни на одном из них не было ошейника с медальоном-адресником. Они могли пойти на Аризона авеню, между второй и четвертой улицами, и клянчить еду у туристов на фермерском рынке. Могли спокойно спать на горячем тротуаре под тенью пальм, прямо рядом с бездомными, или развлекать народ, пристроившись к уличным музыкантам и подвывая им в такт. Иногда они выбегали к пирсу и гоняли чаек, забегая в воду до самой середины лап — однако промокала в итоге вся шерсть, целиком и полностью. На угольных боках Бобби потом оставались сухие белесые разводы: слизывать их было не вкусно, поэтому бродяги радостно катались по пляжному песку, вычесывая им соль со спин и животов. Да, большую половину времени парни проводили у океана. Он выглядел невероятно в любое время суток и с любого из десятка пляжей округа Лос-Анджелес, а Чживон, чтоб не сносить ему своего вертлявого хвоста, вписывался в окружающую эстетику лучше, чем кто-либо другой. Парень легко находил общий язык со всеми, и дело даже не в уровне его английского. Он мог влиться в любую баскетбольную команду, даже если оказывался единственным корейцем из шестерки игроков — крепких, белозубых чернокожих парней. Все, что Чживон делал, он делал с диким удовольствием и тихой любовью, так просто и так красиво. Ему нравилось подолгу разговаривать о жизни с бездомными, угощая их холодным кофе, нравилось бродить по Беверли-Хиллз и по Сауд Сентрал, нравилось псом облизывать смущенным детям их глянцевые щеки, пахнущие теплым молоком. Ему чертовски шла вот такая свободная жизнь. Шел этот золотистый загар и дурацкая сувенирная майка с символикой трассы шестьдесят шесть, которую он купил в парке на пирсе. А еще почти всегда влажные, вьющиеся волосы, выгоревшие под калифорнийским солнцем. Это солнце, кажется, поселилось внутри самого Чживона, отражаясь во всех его чертах: в смеющихся глазах и счастливой улыбке. Когда он улыбался, у Джевона внутри все вмиг скручивалось, сжималось, туго-туго так, до пупырок по коже. Хотелось взять его радостное, довольное лицо в руки, за щеки ухватить со всей силы и вообще, всего-всего целиком, и кричать что-нибудь, вроде слов любви, только еще лучше. Чтоб еще теплее и роднее, и чтобы он все-все понял, в голову его вбить посильнее да поглубже. Когда он улыбался, все вокруг еще ярче становилось, как будто в обработке, и баланс белого плюс двадцать пять, или как там делается. Джевон отвык фотографии редактировать, незачем. Здесь всякий пейзаж сам по себе красив, как самая лучшая картинка. Особенно закат. Парни всегда встречали его на побережье, провожая перенасыщенный событиями день в непривычной тишине. Чживон сидел у самой линии прибоя, скрестив впереди себя худые лодыжки, и взгляд его терялся где-то там, далеко на горизонте. Чон бы спросил его, о чем же он думает? Но они оба были слишком уставшими для того, чтобы лишний раз раскрывать рот. Наверное, им было лень даже смеяться. "Как жаль, что у собак совсем нет девяти жизней, правда? — Ответил бы ему Бобби, начни Джевон все-таки разговор. — Иначе каждую из них я бы провел рядом с тобой."ㅤㅤ ㅤ