Восемнадцать лет заключения

В канун рождества, когда заключённые меланхолично отсчитывают остаток своего заключения по мерзлым льдинкам, непослушными волосами лезущими в глаза через стёкла очков, Феникс скучающе подпирает подбородок и мысленно крутит у виска. Искаженные в молчаливом страдании лица, застывший ужас в бильярдных шарах и молитвенно поджатые губы сухих изнутри людей больше походили на театральный фарс. Убийцы, насильники и мошенники разных сортов собрались в одном месте, чтобы, как дети, ментально взяться за ручки, чтобы обскакать в хороводике на сто человек камеры разбитых карьер. Разве что зелёную ёлочку из песенки не привезут злые дяденьки с дубинками прямо в их крепость одиночества и дом — Башню На Краю Утёса — добираться через смертоносные лавины слегка затруднительно. Особенно, в сезон северных ветров, которые приносит равнодушное море. Вода вздымается своевольным скакуном в ногах у всадника-скал, пытаясь его сбросить, разрушить фундамент Башни, чтобы, наконец, полностью освободиться от угнетения, но потом обнаружить скалы с другой стороны своей безграничной власти. Вся мощь свободы помещается в кофейную кружку — тот, кто не может этого понять — всегда будет неустанно биться в препятствия, которые не разрушить. Заключённые понимали это. Каждая заросшая морда, каждый шрам, каждая татуировка пропитывались затхлой безысходностью, смирением перед волей стен. Они вспоминали о жизни, которой их лишили, проклинали внешний мир и ветхими некромантами прятались в Башне в ожидании своего паладина. Охрана, видящая лишь раскаяние со стороны молодых стариков, милостиво одаривала сломленных улыбками и слабыми огнями гирлянд, светившими из комнат, до которых заключённым не добраться. Феникс с равнодушной дугой на губах сидит в углу своей камеры, обнимая колени. Его ресницы прикрыты, а в мыслях царит блаженная тишина. В отличие от других, он пресытился культурой фальшивых исповедей. Сейчас его душа ни в чем не нуждалась, кроме морского шума, резонирующего о холодные стены немого камня. Пение волн успокаивало: воображение рисовало райские берега с кружащими в небе чайками. Ступая по горячему песку босыми ногами, Феникс чувствует горячительную искру в области сердца. Она разгорается, выбрасывается китом через трещинки сосудов и разбегается по телу мурашками. Тогда мужчина тридцати пяти лет от роду распахивает склеенные ладонью смерти веки, чтобы вернуться в реальность препятствующего камня. Он прячется в коленях — горючее приливает к вискам — в них стучит сила. Она паром струится из пор кожи, впитываясь в йоршик грязных волос. Феникс поднимает тяжёлую голову, его руки тянутся к шее, татуировка на которой гласит: «предатель». Ногти впиваются в едва зажившие царапины, привычным маршрутом оставляя пять царапин с наклоном вправо — в противоположную сторону основного полушария его мозга. Он ощущает на кончиках пальцев кровь и растирает её по ладоням. Солёные океаны прорываются через сдерживающие их чашки — грудная клетка расшатанным скворечником падает с ветки дерева, неся погибель возможным птенцам. Его вопли тонут в шуме моря, а стены заботливо не слышат ежегодной смерти человека. В конце концов, мёртвому надежды ни к чему. Пусть за решеткой картинно раскаиваются, пусть мерцают праздничные огни из детства — Феникс каждое рождество сгорает сам, сам себя поджигает и с благоговением обращается в пепел, чтобы восстать тем же человеком, что и раньше, до тюрьмы. С расправленными плечами, с желанием служить человечеству, с колодцем надежд вместо огня в груди. Он шмыгает носом и бьёт себя по гудящей голове. «Глупость!» возмущается его я. Почти девятнадцать лет прошло с тех пор. Восемнадцать долгих лет заточения и морского прибоя. Если бы надежда существовала, то точно не для такого человека, как Феникс. Мужчина большими ладонями упирается в пол и облегчённо соприкасается с ледяным камнем. Пусть в этом году всё закончится, так будет лучше для всех. — Это моё желание, — шепчет болезненным голосом. — Пусть всё закончится. Он слабо смеётся под натиском скорби. Просить прощения у него всегда плохо получается. Молодой надзиратель с черным видом подбегает к его камере и со злобой проводит по решётке, словно играя на ксилофоне. Он в угрозе щурится, искривляет рот, метает грозы из глаз о чём-то предупреждая. Феникс одаривает его улыбкой из сгнивающих зубов и молодой надзиратель отступает назад, как от клетки с хищным зверем в зоопарке. Надзирателя зовут на сторону огней и он оставляет Феникса в блаженном одиночестве. Мужчина прыскает: пока они тут гниют, охрана не меняется. Его веки снова слипаются, податливые ладоням смерти. В следующий раз он, вопреки желаниям, просыпается в холодном поту. — Новенький, — слышит, но не видит равнодушных фигур. Замок вновь закрывается, унося с собой шаги надзирательской обуви. Феникс слепо смотрит сквозь чужую спину. По очертаниям видит — его сосед совсем мал по комплекции. Новенький, излучая свет жизни, скрещивает руки на груди и стучит явно большой ему обувью по каменной кладке. — Не стучи, — просит его Феникс. — Без тебя всё болит. — Я Двуглавый, будем знакомы, — игнорирует просьбу звонкий подростковый голос. — Здесь за неудачную попытку подрыва. — Подрыва чего? — мученически уточняет мужчина. — Неважно, — мерзко протягивает Двуглавый. — Важно лишь то, что неудачной. По крайней мере, моя группа была предупреждена и их не повязали. Кстати, твоё имя я знаю, не утруждайся. Судя по голосу, ты болеешь туберкулезом. Тебя здесь вообще лечат? — Конечно нет, — Феникс заходится в кашле. — Я не хочу, тем более. — Ладно, не буду лезть в твоё личное. Новенький садится на нижнюю койку и та прогибается под его весом почти до пола. Парень разочарованно вздыхает. Феникс смотрит перед собой на далёкие праздничные огни, не в силах разговаривать с кем-то. Их дни сочтены. Какая разница, какими разговорами они в них себя окружат? Двуглавый шелестит одеждой: видимо, пронёс что-то. Такой молодой и такой предусмотрительный. Феникс с ноткой горькой гордости прикрывает веки. Он слышит шелест шелест бумаги, по которому соскучился за годы заключения. Жизнь его соединилась фрагментами и становилась целой. — Ты мой Мефистофель? — с расцветшей надеждой шепчет. — Скорее Воланд, — Двуглавый понимающие листает страницы большим пальцем и режется о жёлтые листы. — Я могу забрать жизнь, чтобы дать другую. — Как? — Феникс подползает ближе, с трудом удерживает равновесие на гнущихся руках. — У меня не получилось подорвать другую тюрьму, а эту может получиться. Я всегда мечтал погибнуть во взрыве и растаять пеплом в океане. Мои помощники с минуты на минуту помогут мне осуществить мечту. — Хорошо, — мужчина возвращается в свой угол. — Спасибо. Парень принимает благодарность и с лёгким сердцем вытягивается в полный рост. — Я знал, что ты поймёшь, — произносит с перелитым за края чашки счастьем. — Я знал, отец. Надзиратель машет Двуглавому, и тот нажимает на кнопку. Основание башни трясется и с ахом обваливается в мстящее море. Зрение Феникса проясняется: его сосед обнимает книгу, закрыв глаза. В лицо лезут длинные пряди роскошных чёрных вороных волос, вздёрнутый материнский нос направлен в небо, к Ней. Прямо под койкой Двуглавого взрывается бомба и разносит его тело на куски, зажимая Феникса в углу. Следующий взрыв отбросил его в пучину вод, всё дальше от ребёнка той, кого он оплакивал восемнадцать лет.