Офицерский денщик (драббл)

— Чёрт, — раздражённо воскликнул парень, отбрасывая обломки того, что ещё пару секунд назад было его письменной принадлежностью.  Это было уже третье перо. Расположившийся за большим деревянным, видимо, обеденным столом юноша и предположить не мог, что написать письмо родному отцу для него — царского офицера, станет настолько эмоционально изнурительной задачей.  — Грелль, успокойся, — невозмутимо сказал сидящий неподалёку брюнет, примостившийся на корточках возле низенькой каменной печи и заполнявший шесток* углём. — Ты ведь можешь дописать его завтра. Нет необходимости ломать последние перья.   — Если ты так беспокоишься о наших запасах, тогда сделай милость, Уильям, и напиши его за меня, — язвительно прокомментировал совет тот, кого назвали Греллем. Но всё же он отложил в сторону уже довольно долгое время лежавший перед ним чистый лист и с раздражением смахнул со стола остатки перьев, словно этот жалкий мусор был причиной того, что и в это раз попытка составить послание провалилась. Сложив руки на твёрдой поверхности светлого дерева, Грелль, не зная куда девать себя от навеянной тоски и скуки, задумчиво обвёл взглядом скромное помещение — их ночлег на ближайшие дня три, не больше.    Низенькая комнатушка освещалась лишь пылающим в угольной печке огнём, чей тёплый свет, вздрагивая, выхватывал из небольшого пространства избы то старые бревенчатые стены, то поросшие мхом деревянные половицы. От маленького квадратного окошка, вырубленного на противоположной от входа стене, света практически не было. Скудное убранство ограничивалось массивным и длинным деревянным столом с тянущимися по бокам лавками, напротив которых в напольной печке трещали почерневшие от жара поленья. На единственном подоконнике стояла пожелтевшая герань, отражаясь сухими лепестками в мутных оконных разводах.  Заходящее осеннее солнце, не желая покидать скрытую в лесу избу и стремясь пробраться в дом, на последнем издыхании пробежало по стенам и стоящим вдоль них спальным лавкам.  Провожая глазами летающие по комнате и горящие в узком столбе оконного света пылинки, Грелль внезапно почувствовал странное, неестественное для него ощущение покоя. Оно было слабым, несмело затеплившимся где-то глубоко внутри. И даже так оно заставило, казалось бы, непоседливого парня задуматься о том, как кто-то мог оставить такой маленький и уютный домик. Всё здесь: и протопленное, пахнущее дымком жилое пространство, и сени, и аккуратный, плавно переходящий в лес двор — всё было пропитано идиллией простой сельской жизни, знакомой каждому выросшему в губернской усадьбе дворянину. Кажется, стоит лишь пройти через заросший ельником лесок двести метров на север и там, как по волшебству, появится звонкий ручей, ловко лавирующий между крупными булыжниками, а на самом большом из них будет стоять младший брат, лениво размахивая одной ножкой и гримасничая.  От этих воспоминаний Грелль невольно нахмурился, поднимая голову и возвращаясь в реальность уходящего дня. Уильям всё ещё ворошил угли.  — Что ты там так долго копаешься? Здесь уже так жарко, что можно в одной рубашке сидеть. Отдохнул бы.  — Когда всё сделаю, тогда и отдохну, — серьезно ответил Уилл, поправляя что-то кочергой. Грелль на это лишь улыбнулся. Ну конечно, он же перфекционист. Пока не сделает всё идеально — не успокоится.  — Ну хоть поешь со мной, — предложил Сатклифф. — Мы ведь весь день были в дороге. Не знаю как ты, а я хочу немного расслабиться.  В два шага Грелль преодолел небольшое расстояние до валявшегося у стола походного мешка, затащил его себе на колени и развязал туго затянутые узелки. Вещей там было немного, можно сказать, ничего лишнего. В неровных складках плотной холщовой ткани лежал запасной комплект одежды, тоненькая пачка конвертов, некоторые из которых были ещё запечатаны, и четыре завёрнутых в газету картофелины с солью и луком. Именно последний пункт из своих скудных пожитков он и достал, выкладывая на стол. Из кармана брюк также была извлечена фляга с явно спиртным содержимым.  — Ладно, если вы настаиваете, офицер, — улыбнувшись уголками губ, произнёс Уильям.  — Да ну тебя, — наигранно возмутился Грелль, разворачивая их незамысловатый ужин. — Лучше бы не кривлялся, а нашёл стаканы.  — Зачем это? У меня во фляге ещё осталось, можно не разливать. А если будет мало, я ещё запасную взял.  — Ты как всегда в своём репертуаре, — отметил Грелль, бессознательно радуясь тому, что есть хотя бы один человек в его жизни, который действительно не меняется. Человек, на которого можно положиться.  Подвязав нетипичные для военного ни цветом ни длиной алые волосы чёрной лентой и расстегнув пару верхних пуговиц рубашки, Грелль навалился на стол, тут же отпивая из фляги. Его денщика уже ждала поставленная напротив картошка и несколько стебельков зелёного лука.  Через единственное окно было хорошо видно, как юрко прячется среди деревьев почти севшее солнце.  — И всё же хорошо, что тебе пришло в голову пройти именно через этот лесок, — сказал Грелль, без спешки посыпая ужин солью и дожидаясь, когда Уильям, наконец, сядет за стол. — Не думал, что здесь могут быть заброшенные дома. Но в любом случае спать тут намного лучше, чем под открытым небом.  — Мы ведь недалеко от села, а так как это помещичий лес, то здесь должен быть егерь, — также отпивая из фляги, объяснил Уильям. — Странно, кстати, что его тут нет. Хотя, судя по пыли и отсыревшей в печи золе, дом пустует как минимум несколько недель.  — Ну а что ему всю жизнь здесь торчать? Пришёл, поохотился, последил за порядком, как хозяин велел, и ушёл. Я бы тоже не хотел все дни проводить в одиночестве посреди леса.  — Да ты и не смог бы, — скептически посмотрел на собеседника денщик. — Даже когда мы остановились на какой-то захолустной станции, где я, наивный, думал, что могу тебя спокойно оставить и ушёл за едой, ты и то не смог усидеть на месте. Умудрился же найти того проклятого картёжника. На станции, где всего-то было человек пятьдесят! И как итог: меня не было два часа и у нас нет ни денег, ни лошадей.  — Опять ты об этом! — с досадой воскликнул Грелль, едва не подавившись. — Ты же знаешь, я азартный игрок. Я был уверен, что на этот раз всё получится. А у него такое пальто было хорошее, прям на тебя. Да и деньги бы тоже не помешали.  — Ну да, не помешали бы. Двадцать рублей нам было мало, а три — в самый раз.  Грелль недовольно поёжился, быстро отпивая большой глоток крепкого спиртного, но промолчал. Тяжело вздохнув, Уильям продолжил: — Ты же знаешь, нам ещё идти вёрст* шестьдесят. Теперь это займёт несколько дней. Ты же вроде спешишь? — спросил он, с каким-то особым вниманием вглядываясь в лицо сидящего напротив товарища.  Грелль скривил тонкие алые губы. Почему-то в последнее время думать о конечной цели их совместного маршрута совсем не хотелось. Но время действительно поджимало. Явиться в Московскую ставку офицер Грелль Сатклифф должен был не позднее 20 октября. А там, как подпишет договор на продление службы, не пройдёт и месяца, как его направят в очередную зону конфликта или на один из пограничных пунктов. Собственно, большего Грелль и желать не мог. Более того, он сам предложил по окончании армейской службы свою вольную жизнь Отечеству. Всё равно после женитьбы брата и сумасбродного решения отца изменить порядок наследования в пользу любимого младшего сына, возвращаться ему было некуда. Теперь уже некуда.  Но вот мысль о том, что там он расстанется со своим лучшим и, по правде говоря, единственным настоящим другом, зарождала несвойственное уверенному в себе и своих силах парню сомнение в правильности принятого решения. Но ведь и у Уильяма есть планы, которые он, разумеется, не станет менять ради своего друга, пусть и близкого. Такой уж у него характер — бескомпромиссный, категоричный, иногда даже жёсткий. Грелль часто думал о том, что не будь семья Уильяма из побочной линии обедневшего дворянского рода и располагай он достаточной суммой для того, чтобы устроить свою воинскую карьеру (что, увы, необходимо на начальном этапе вне зависимости от способностей и пылкого юношеского рвения) то вполне возможно, что со своими незаменимыми для военного чертами характера он был бы уже как минимум старшим офицером, если не одним из высших. Но несмотря на свою строгость, относительную сдержанность, придирчивость и порой раздражающее Грелля желание сделать всё идеально даже в незначительных мелочах, Уильям был самым близким для него человеком. Однако что не говори, а в отличие от молодого офицера его денщика дома ждут родители и подросшие за время отъезда любимого старшего братика веснушчатые сестрёнки в пёстрых широких платках, на подарки которым Уилл сохранил пять рублей, зашитые в грудной карман.  — Да, спешу, — задумчиво ответил Грелль, повернувшись в сторону потускневшего окна. Из мутных стёкол смотрело на него его собственное отражение, а со стороны иного, внешнего мира, чернели мрачные стволы заповедного леса, словно никогда здесь и не было ни дарящего радость солнца, ни таинственного, утопающего в вечерней дымке осеннего заката.  «Уже слишком поздно», — промелькнуло в нём томительное осознание. — «Всё решено».  *** 

Холодная осенняя ночь наступила незаметно. Было приятно, что представилась одна из немногочисленных возможностей поспать в отопленном, укрытом от непогоды доме. Постелив отделанные меховой подкладкой пальто на скамьях и согревшись выпитым за вечер горячительным, парни и не заметили, как задремали, постепенно переходя в фазу крепкого здорового сна.  Ну, или так казалось на первый взгляд.  Грелль, за ужином щедро приложившись к своей походной фляге, сразу же уснул мертвецким сном, едва успел снять сапоги и принять горизонтальное положение. А вот Уильям, проделав те же нехитрые манипуляции, тихо лежал на жёсткой лавке, подложив руки под голову, и бесцельно глядел в деревянный, местами подгнивший от сырости потолок. Вроде бы никакие особенные мысли о будущих делах или не менее прозаичные в ночной час размышления о смысле жизни не тревожили его сознание, в отличие от того, как это порой бывает у людей. Но что-то не давало ему покоя. Что-то тяжёлое, одновременно давящее и на напряжённое тело, и на неспокойные мысли. В таких случаях обычно говорят «камень на душе». Нечто подобное и испытывал безрезультатно пытающийся уснуть денщик.  «Видимо, я переутомился, — начал мысленный монолог Уильям. — Я ведь так ждал этих дней. На службе всё представлял, как буду счастлив, когда придет время возвращаться домой. Только подумать, — усмехнулся он в тишине, — уже через несколько дней я увижу дом, увижу родителей, сестёр. Все эти годы я только об этом и мечтал. Но тогда почему я не чувствую себя счастливым?»   Уильям безотчетно повернул голову в сторону спящего Грелля, за это короткое время уже успевшего вольготно развалиться на лавке, в странной и неестественной для сна позе свесив руку и ногу. Удивительно, как он вообще умудрялся держать равновесие в таком положении. Пусть в комнатушке было достаточно темно, но всё же находящееся рядом окно позволяло своим сумеречным светом разглядеть тонкие черты симпатичного юношеского лица. Может быть, это всё вина злосчастного лунного света, придающего всему флёр таинственности и магической красоты, но во сне Грелль выглядел таким умиротворённым и невинным, что Уилл не мог отвести от него очарованного взгляда.  «Через несколько дней я расстанусь с ним. Навсегда». При этих сказанных про себя словах, по телу его пробежала невольная дрожь.  «И чего я переживаю, — одёрнул себя Уильям, спешно прекратив рассматривание спящего и отвернувшись. — Он мой хороший друг. Когда Грелль закончит службу на новом месте и окажется проездом в Москве, то обязательно заедет ко мне. Только случится это минимум через пять-семь лет...» Уильяму не надо было рассказывать, сколько длится контрактная служба. Как состоящее при офицере лицо, он имел немалый опыт общения с разными чинами, передавая послания и поручения командира. Иной раз завязывалась беседа, так что о «бродячей» жизни военных он знал больше, чем кто бы то ни было, не считая, наверное, их самих. Если Грелля направят к западной границе государства, то в ближайшие пять лет его можно было не ждать. А если на Кавказ, то и все пятнадцать. Одно Уильям знал наверняка: если дали место — это надолго.  «В любом случае я ничего не могу с этим поделать. Он уже всё решил, а ведь упрям, как чёрт, — невесело усмехнулся Уильям. — Даже если я и позову его с собой в деревню, он «по-дружески» рассмеётся мне в лицо и скажет, что не собирается тратить лучшие годы своей жизни в какой-то глуши. Да и если быть честным, кто я ему, чтобы идти ради меня на такие жертвы?»  В тишине комнаты раздался тяжёлый вздох.   «Лучше оставить всё как есть. Мы легче расстанемся, если он ничего не узнает, — заключил про себя Уильям, устало прикрывая глаза и отворачиваясь к стене. — Всё решено».