за дорогою дорога

      Боги видят многое на протяжении своего бытия: души их впитывают триумфы, трагедии, минуты счастья их народа - как минуты боли и страданий. Они помнят то, что постепенно пропадает со страниц исторических рукописей - как единственные свидетели и первоочерёдные участники событий. И никому кроме них не известно как зыбка человеческая память даже на самые радостные события - победы войн, освобождения народов.        - Для бессмертного ты слишком много думаешь о будущем.       Путешественник удивительно проницателен, что, впрочем, не удивляет - Венти не был из тех, кто скрывал свои эмоции за фасадом, как любили делать многие Боги и даже смертные. Несмотря на то, что перед ним самый дражайший для него человек, он не может отвлечься от терзающих его дум - пальцами забираясь в шелковые блондинистые волосы, освобождённые от тугой косы. Как же хотелось, чтобы тот почаще носил их распущенными; чтобы ветер поднимал их в воздух, игриво хлестал по плечами, лохматил и нежно поглаживал бризом. Чтобы локоны пропахли свежестью витающих в воздухе Мондштадта ветренных астр.       Свободной ладонью он ловит Итэра за руку, кончиками пальцев следуя по наизусть выученной линии сердца, что пересекается с такой короткой, безбожной линией жизни.       Когда придет время, а героичные поступки героя Тейвата будут забыты людьми, когда новое поколение сменит старое, именно тогда Венти сможет позволить себе слагать песни и баллады о карамельных усталых глазах, свежем румянце и обветрившихся губах, вместо его подвигов.       Хотелось начать слагать эти песни уже сейчас, да так сильно, что кончики пальцев ощутимо покалывало от желания коснуться струн - и Венти потянулся было к своей лире, но одумался, ведь это означало выскользнуть из теплых объятий Итэра.       Даже сейчас, полускрытый тьмой ночного неба с еле разбираемыми чертами лица в лунном свете он совершенно не похож на того, кого Барбатос любил сотни лет назад - да и глупо было бы надеяться; кому как ни Богу Песен знать, как восхитителен и разнообразен может быть человеческий род?       Итэр был крепче - он вовсе не бард и не песнопевец, а будто бы рождённый рассекать ветра чужих миров с мечом в руке, бесстрашный и надёжный первопроходец. Его глаза не несли в себе хрупкость внутреннего мира, в их мягком, вязком мёде скрывалась стальная решимость и аномальная усталость для его столь юного возраста; вместо обласканных отсутствием труда ладоней, у него были мозолистые, трудолюбивые руки, покрытые шрамами, что, казалось, если понадобится, удержат на своих плечах весь мир.       Хуже всего было то - по мнению Барбатоса, а не Венти - что Итэр погибнет в одном из миров о которых Архонт даже и не имеет представления. Удел Богов - быть привязанным к их миру, не позволяя мыслям отлучится от него даже на секунду; им не было позволено рассуждать о возможности существования других измерений, куда их власть не распространялась. Архонты были ничем не лучше недвижимых надзирателей своих народов - и как бы Богу свободы не хотелось настоящей свободы: уйти туда, куда ему хочется; тогда, когда заблагорассудится; с кем, кто дороже его его божественных сил - Барбатос не мог последовать за Итэром. Также, как и тогда, столетия назад, когда ему нельзя было последовать за ним в смерти.       Итэр покидает его, не акцентируя внимания на том, что не вернётся. Прощание в тот день ничем не отличает от их обычного - теплых объятий и мягкого, легкого поцелуя. Но Венти не смертный и ему ведомо многое - он слышит в чужом смертном сердце ветра чужих земель, зовущих его туда, в путешествия по мириадам миров подобно прекрасным сиренам, зовущих моряков на погибель. Поэтому он держит ладонь Итэра чуть дольше, обнимает чуть сильнее и всматривается в любимое лицо напротив чуть внимательнее.       Чтобы однажды, когда боль отступит от его сердца, принять его облик в вечном почитании и нерушимой течением временем любви. Чтобы через несколько поколений от сегодняшнего снять отсыревшую оболочку "Венти" и стать "Итэром". Невероятно сильным - снаружи и изнутри - и невероятно свободным, настолько, что никакой ветер не был в состоянии его удержать; лишь бы человеческий род не утратил его светлый образ среди своих смертных сует.