***
В последующие недели Бенни и Бет часто разговаривали, даже если она не хотела выпить. Она не осознавала, какую пустоту создало его отсутствие, пока не заговорила с ним ещё раз. Это было то, к чему она снова хотела привыкнуть, и к чему она определённо (могла) привыкнуть. Звук его голоса, одновременно эгоистичного и гениального, приятно ласкал её уши при каждом звонке. Однажды вечером, когда потолок Бет снова показывал ей повтор партии Боргова, её охватило страстное желание. Такое же страстное, как игра Бенни в быстрые шахматы в Огайо. Она не просто хотела таблетки, она нуждалась в них. Аптека, должно быть, закрыта, и Джолин уже смыла в туалет старые транквилизаторы Альмы, но у Бет над губой выступила полоса пота, что означало только одно. Должно случиться что-то плохое, будь то бутылка алкоголя или растворимая таблетка в пластиковой оболочке. Бет умела убеждать себя, что это неплохая вещь — одна жалкая таблетка, одна крошечная рюмка, — но по опыту одна всегда превращалась в три, затем пять, затем девять, пока у неё не было достаточно обоих веществ, чтобы поместить их на каждый квадрат из шестидесяти четырех плиток доски, которые она знала как свои пять пальцев. Было поздно, но у Бет не было вариантов. Бенни сказал ей звонить, когда он ей понадобится; это был точно один из таких случаев. Он взял трубку после четвертого гудка. — Бет? — Просто… скажи что-нибудь. Что угодно. Говори. — Она выдохнула, свернувшись клубком на полу у телефона. Она начала раскачиваться взад и вперёд, молясь, чтобы тяга утихла, но она знала себя — пройдет как минимум час, прежде чем она сможет засунуть это чувство обратно в голову. Бенни тут же заговорил ей на ухо. — Дебют Рети — полное дерьмо… Потом он плакал, как младенец, но мне было наплевать… Как будто я иногда представляю игру в своей голове… — В своей голове? — В конце концов, вмешалась Бет, после тридцати минут прослушивания его болтовни. Как ему удались тридцать минут одностороннего разговора, Бет не знала, но опять же; это был Бенни Уоттс; он был совершенно счастлив болтать о своей важности ещё больше, чем обычно. — Немного… Я вижу фигуры и квадраты, — сказал Бенни, почти забыв, почему Бет вообще позвонила. — Оно прекратилось? — Бет шаркала по полу, вздрогнув, заметила, что её задница онемела. — Не совсем, — ответила она. — Но мы близко, — молчал Бенни. Бет могла представить, что он нахмурился. — Я вижу игры на потолке. — Ты что? — Бенни задохнулся. Это было похоже на то, будто она только что поставила Ладью вместо Ферзя. — С тех пор, как я оказалась в детском доме, я видела шахматную доску на потолке. Фигуры двигаются, и я могу обыграть любой ход за секунды. Это работало, когда я принимала таблетки, но в России против Боргова я впервые сделала это без них. Бенни прикусил щеку на другом конце провода. — Мне было интересно, как ты выиграла, после того, как он поставил Коня на позицию, к которой ты не была готова. Бет нежно фыркнула. — Я просто помню, как смотрела на потолок и хотела, чтобы появилась доска. Так оно и было. Она вспомнила свою победу над Василием Борговым. То, как он поместил своего павшего Короля в её ладонь и нежно сжал её костяшки, переполнило её тёплым чувством. У неё всё ещё была его шахматная фигура, красивый русский Король ручной работы с золотой отделкой на короне. Она думала подарить его кому-нибудь… Бенни. Бет медленно выдохнула, пытаясь сдержать свою тягу. Как бы ей ни хотелось проглотить ящик пива или четыре таблетки, она знала, что это того не стоит. Её логистический разум наконец появился из тумана, скрывая её порывы и придавая ей ясность. — Теперь я в порядке. — мягко сказала Бет. Внезапно смущение охватило её шею и уши. Она ненавидела быть уязвимой, также, как ненавидела проигрывать Бенни в Лас-Вегасе в 1966 году. Она заставила себя заговорить. — Прошло. — Станет легче, Бет. — сказал Бенни, сменив обычный нарциссический тон, которым он всегда говорил, на что-то спокойное. — Ты продвинулась в шахматах достаточно, чтобы побеждать меня в быстрых шахматах снова и снова — ты также можешь прогрессировать, чтобы твои мысли ушли. Бет улыбнулась его аналогии; Это то, что мог сказать только он. Меньшего она не ожидала, но даже в этом случае она поняла его точку зрения. Когда Бет снова легла в постель, она увидела не игру Боргова — она увидела первую игру против Бенни. Теперь она знала, где ошиблась. Она не может дождаться следующего раза, когда сыграет против него.***
Он взял трубку после третьего гудка. У Бет был огромный ком в горле, размером с пробку от винной бутылки, которую она хотела бы поднести ко рту и выпить до забвения. — Всё плохо? — спокойно спросил Бенни, но она знала, что он уже знал ответ. — Прошло четыре года, — медленно ответила Бет, вдыхая и выдыхая через нос, когда её тело начало трястись. — Хотела бы я поднять тост за неё. Четыре года с тех пор, как Мехико — четыре года с тех пор, как Альма заснула в своей постели и больше никогда не просыпалась. — Если бы она была здесь, она бы гордилась тобой за то, что ты ничего не пьёшь, — сказал Бенни, но Бет издала болезненный смешок. — Ты её не знал. Она любила Мартини с луком вместо оливок. — Лук? — Бенни поморщился. — Ага, — выдохнула Бет, когда её разум забросал тысячу разных спиртных напитков по бокам её черепа. — Ты знаешь, что можешь приехать, когда захочешь, Бет, — сказал Бенни, и она вспомнила Париж: «Для тебя лучше напиться, чем приехать ко мне». — Я не хочу обременять тебя всем этим, Бенни. Это дико непрофессионально, — усмехнулась она, игриво пытаясь уменьшить степень своей зависимости. Бенни в это не поверил. — Всё, чем мы занимались, дико непрофессионально, Бет. Я даже не думаю, что мы можем быть профессионалами друг с другом. Может быть, это не так уж и плохо. — Может быть, — быстро ответила Бет. Бенни шаркал по телефону, переходя в свою фирменную позу. — Тебе скучно, Бет. Ты в этом большом доме одна, каждый блядский день. Игра в шахматы против самой себя, безусловно, потеряла свою ценность. — Я бы поспорила, — проговорила Бет. — Я очень опытный противник. Бенни замолчал на линии, когда пальцы Бет начали дрожать. Ей стало плохо; ей казалось, что, если она не выпьет шот чего-нибудь, то умрёт прямо здесь; на полу с ковровым покрытием и обоями в цветочек. — Возьми стакан воды, — потребовал Бенни. Бет не могла отказать ему. Она поплелась на кухню, зажав между плечом и шеей телефон, наполняя стакан водой из крана. — Взяла? — Он у меня, — выдохнула она, когда по её лбу начал струиться пот. — Подними, — сказал Бенни. Бет сделала, как ей сказали, и ей стало интересно, делал ли он то же самое в своём подвале. Поднимая стакан к небу за женщину, которую он никогда раньше не встречал, за женщину, важность которой он знал только по воспоминаниям и рассказам Бет. — За твою маму, — мягко сказал Бенни. Бет стояла на кухне с поднятым стаканом и слезящимися глазами, пока не выпила воду двумя глотками. Она не чувствовала тёплого жужжания, которое принесёт вам скотч, или металлического, спиртового привкуса водки, но она чувствовала одно... Она чувствовала, что отдала дань уважения своей матери в четвёртую годовщину её смерти. И это было то, что она хотела больше алкоголя. — Приезжай ко мне, Бет, — прошептал Бенни в трубку. — Пожалуйста. — Он убеждал. Бет опустила голову, опершись на раковину. — Я хочу, — честно сказала она. Она хотела увидеть Бенни Уоттса больше, чем она хотела победить Белтика, когда ей было пятнадцать лет; больше, чем ей хотелось снова почувствовать гул выпивки и таблеток в своём организме. — Но я не хочу, чтобы ты меня такой видел. — Я видел тебя в гораздо более компрометирующем положении, чем когда у тебя возникает ломка, Бет. Бет фыркнула на его ответ. Она могла представить себе его приподнятую бровь, его губы, скривлённые в озорной улыбке, его волосы, сексуально закрывавшие глаза. Он нарушил своё обещание не заниматься сексом за те пять недель до Парижа, но, честно говоря… Бет этому обрадовалась. — Позже, — проговорила Бет. — Сначала мне нужно пройти это самостоятельно. — Ты можешь сделать всё, что захочешь, — ответил Бенни. — Тебе просто нужно захотеть этого.***
Тревога поднялась по горлу Бет, когда она посмотрела на две таблетки перед собой. Стирка стала более трудным испытанием, чем она ожидала вначале, когда две таблетки выкатились из кармана расклешенных брюк. Она уставилась на таблетки, и её сердцебиение начало ускоряться в десять раз. У неё гудело в ушах, когда она представляла, как они спускаются по её горлу и текут по её кровотоку — это жужжание, отсутствие чувств, за исключением суеты мира, вращающегося вокруг неё, и гипер-фиксации шахматной доски на потолке. Она хотела этого. Бенни взял трубку после второго гудка. — Я нашла две таблетки, — сказала Бет, сглатывая желчь, которая пыталась ползти к её горлу. — Смой их, — почти сразу сказал Бенни. — Не знаю, смогу ли, — сказала Бет, когда её дыхание стало затруднительным. Её лёгкие не пропускали воздух, который она отчаянно пыталась вдохнуть; всё, что им нужно, это таблетки, лежащие в дюймах от её лица. — Скажи себе, что можешь, Бет, — убеждал Бенни. На этот раз его голос не был ярким и собранным; в нём было что-то поспешное и срочное. Он был напуган; напуган за неё. После всего, чего она достигла, сохраняя трезвость более трёх месяцев… Он не хотел, чтобы она потеряла всё это из-за этого. — Я знаю, что ты можешь, — добавил он, хватаясь за слова, чтобы найти правильную комбинацию предложений, которая заставила бы её вернуться в себя. — Я хочу почувствовать это снова, Бенни — ты не представляешь, как это было, — заикалась Бет. Каждая прошедшая секунда напоминала ей о том, как это хорошо. Это только всё больше затуманивало. — Тогда расскажи мне, — сказал Бенни. — Отойди и расскажи, какого это. Бет прерывисто вздохнула, заставляя себя отвернуться от двух зелёно-кремовых капсул. Она закрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнув, прежде чем собралась с духом, чтобы заговорить. — Как будто я знаю всё, даже через несколько секунд после того, как приму одну. Моё тело плывёт к облакам, но мой разум остаётся в комнате. Я всё замечаю — всех. Каждый ход записывается сразу после его розыгрыша. Я знаю, как походить ещё лучше; Я знаю, как победить. — Ты сделала это в России без них, — заявил Бенни. — Ты выиграла без их помощи. — Это другое, — сказала Бет, когда желание снова взглянуть на таблетки переполнило её. — Вы все были сзади, подталкивая меня вперёд. — У тебя всё ещё есть это, Бет. Я здесь, — сглотнул Бенни, когда на него обрушилось беспокойство, как падающий рояль. — Также ты стоишь за собой; ты уже так близко. Тебе всего лишь нужно смыть их. Мягкие слова Бенни приятно наполнили уши Бет, несмотря на то, как ей хотелось отмахнуться от них, повесить трубку и немедленно проглотить обе таблетки. Он был прав — он всегда был прав. В любом другом случае она закатила бы глаза от того факта, что он всегда знал, что сказать, но прямо сейчас ей это было нужно. Он был ей нужен, и он уже в который раз пришёл ей на помощь. Бет знала Бенни. Она знала, что он не останется, если не поймёт, что она действительно пытается. Это было понятно; борьба за чью-то проигрышную битву была утомительной и изнурительной. Тогда она поняла, почему Бенни сейчас торчит здесь… Потому что он знал, что она пыталась. Отчаянно, положительно пыталась преодолеть свою зависимость. Чтобы пройти это. Он знал, как усердно она работала не только над собой, но и над исправлением того, что она с ним порвала раньше. — Ты здесь? — спросила Бет. Ее голос был тихим, но сдержанным. — Я здесь, Хармон. — Бенни подтвердил. Она заставила себя вернуться к таблеткам, лежащим на кухонном столе рядом с раковиной. Когда она посмотрела на них, их цвета поблекли. Зелёный цвет был не таким ярким, не таким привлекательным; кремовый цвет выглядел сгустившимся и мутным. Бет схватила их, чувствуя, как они перекатываются в её ладони. Они были такими маленькими, такими незначительными по сравнению с тем, что она уже достигла. Бет уронила таблетки в раковину. Они стучали по металлу, прежде чем добрались до сливного отверстия, бесследно исчезнув, упав в затемнённую яму. Бет агрессивно щёлкнула краном, смывая любое подобие того, что они когда-либо были в её доме, её крови, её сознании. Она выдохнула своё беспокойство, свою тягу, чувствуя себя легче, чем когда-либо после приёма любой таблетки. — Смыла, — Бет выдохнула. Она чувствовала сияющую улыбку Бенни на другом конце провода, ту же самую, которую он показывал после того, как выигрывал её, игру за игрой в Студенческом союзе в Огайо. — Ты сделала это, — поздравил её Бенни, но пальцы Бет всё ещё дрожали. — Я не знаю, сколько ещё я смогу продержаться, Бенни. Каждый день я просыпаюсь, и тяга усиливается. — Столько, сколько нужно. Вскоре ты проснёшься утром и забудешь, как сильно хотела выпивки, таблеток или потери контроля. Бет позволила уютной тишине наполнить её. Она позволила словам Бенни пройти через её тело, её душу, её разум, намереваясь не тратить его энергию. Она хотела сказать Бенни, как много он для неё значил: как звонить ему — заставляло её не чувствовать себя одинокой в этом мире, как его присутствие рядом с ней помогало ей исцелять каждую минуту. Она просто не знала, как это сказать, не рассказывая всего остального, что она чувствует.***
Бет стояла перед телефоном, у неё перехватило дыхание. Она знала, что это будет последний раз, когда она будет звать его на помощь — так и надо. Её слишком много, она слишком полагалась на него. Бенни взял после первого гудка. Ей стало ещё больше стыдно, когда она представляла, как он ждёт у телефона, когда она позвонит. Проживать жизнь, чтобы быть рядом с ней, пока она была далеко. — Доброе утро, — радостно сказал Бенни. Бет стало ещё больнее, когда она услышала, насколько он готов к очередному срыву, ещё одной ошибке, ещё одному моменту уязвимости, который был полностью вызван её иллюзиями. — Последний раз, — проговорила Бет. — Ты свободен. — Свободен? — Бенни усмехнулся. — Ты говоришь как Хеммингуэй. Надеюсь, ты не прибегала к чтению стихов от скуки. — Ты слишком много для меня делаешь, — заявила Бет, и на её глаза навернулись слезы. Голос Бенни изменился, когда он принял свою фирменную позу. — Нет, Бет. — Да, — слова послышались из её рта. — Это нечестно. — Мы говорим несколько раз в неделю, Бет. Это не так уж много. Это подарок. Бет зажмурилась, пытаясь удержаться от переполнения. Чувство вины росло изнутри на протяжении прошлой недели, съедая её заживо перед тем, как заснуть, каждый раз, когда она набирала его номер, и каждый раз, когда они заканчивали разговор, после того, как он снова удерживал её от срыва. Если бы Бет была шахматной фигурой, она была бы Пешкой. Бенни был бы Королевой, защищавшей своё королевство, затаив дыхание, ожидая у телефона её звонков. Ей казалось, что она пожирает его жизнь — отнимая у него свободу, его возможности, его связи с внешним миром. — Что делает это подарком? — спросила Бет. — Я забочусь о тебе, — немедленно ответил Бенни. — Я хочу, чтобы тебе стало лучше, точно так же, как я знаю, что ты хочешь поправиться. Никому не нужно проходить через то, через что ты проходишь в одиночестве. — Никто не должен тратить всё свое время на мою проблему, — возразила Бет. Получилось жёстче, чем она хотела. — Что на тебя нашло? — тихо сказал Бенни. — Ты знаешь, что я здесь, Бет. Это не изменится. — Возвращайся к турнирам, Бенни, — сказала она, и слёзы начали капать из её глаз. — Вернись к прогулкам по комнате и выиграй партию менее чем за двенадцать ходов. Напиши другую книгу. Перестань сидеть у телефона и ждать моего звонка. — Я не считаю тебя обузой, Хармон. — Тон Бенни изменился, вернувшись к тому, как он разговаривал с ней за те пять недель до Парижа. Бет только проигнорировала его слова, намереваясь, что это будет последний раз, когда она на него положится. Она не просто хотела преодолеть свою зависимость, просто перейти к другой; в виде необходимости звонить Бенни, чтобы почувствовать хоть какое-то облегчение. Не дай Бог — у неё тогда будет настоящий терапевт. Она занялась бы новым хобби, например, ходьбой, пешим туризмом или ездой на велосипеде, вместо того, чтобы звонить в тот подвал, когда ей было одиноко. Достаточно. — Я знаю. — Прошептала Бет. Она повесила трубку прежде, чем Бенни успел возразить, проигнорировав его, поскольку сразу же после этого раздался звонок. Она знала, что это был он — и больше она не могла этого делать. С каждым звонком, с каждым разом, когда он помогал ей, она чувствовала, что всё больше и больше зависит от него. Ломка — единственная причина, почему они имели всё это. Бет рухнула на стул за обеденным столом, подперев голову руками, когда с телефона раздался ещё один звонок. Она трясла ногой вверх и вниз, пытаясь удержаться от того, чтобы протянуть руку и поднять его. Она слишком многого ожидала от него, когда ничего не давала ему взамен; шахматы были игрой для двоих, но Бенни нёс этот матч на спине один с тех пор, как она позвонила ему после России. — Хватит, — прошептала Бет сама себе. — Прости, Бенни.***
Бет пять раз постучала в дверь его подвала, прежде чем он её открыл. Взгляд Бенни поразил её свирепостью, похожую на ход Королевы. Агрессивный, и собственнический, и злой, и стратегический. Его волосы были взлохмачены, усы подстрижены, осанка была резкой. Она подумала, что, может быть, он захлопнет дверь перед её носом, но он этого не сделал. Он стоял неподвижно, как любая шахматная фигура, прежде чем наконец нанести удар… Бенни Уоттс заключил Бет в объятия, которые просрочены на три месяца. Она упала в его объятия, руки начали дрожать, когда она отчаянно пыталась вдохнуть всё. Его запах, его заботу, его способность успокоить её простым звуком голоса или смеха. — Мне очень жаль, прости меня, — сказала Бет ему в плечо. Бенни покачал головой и поднял руку к её затылку. Он приложил ладонь к её голове, прижимая её так крепко, что она испугалась, что никогда не захочет расставаться с чемпионом. — Ты сделала то, что должна была сделать. — Бенни говорил сквозь зубы. Бет не звонила ему и не отвечала на его звонки более трёх недель. Она вернулась к своему предыдущему обещанию, наконец, полностью познав себя, впервые в своей жизни, до такой степени, что поняла, что подсела на Бенни, а не на таблетки. Через две недели она осознала, что эта уверенность связана не с её склонностями к зависимостям… Это потому что она любила его. — Я ошибалась, — сказала она, наконец отстраняясь от него. — Я не должна была так делать, я была глупа… — Ты сделала то, что считала лучшим, — повторил Бенни. — Это всё, что может сделать любой из нас, даже играя в игру. Он приложил руку к её щеке, проводя большим пальцем по её мягкой коже. Его губы скривились в кривую улыбку, на щеках появились ямочки. Он знал, почему она так сделала, и не изменил своего мнения о ней. — Я скучала по тебе. — Я скучала по тебе, — повторила Бет. Она отступила назад, схватила что-то из своей сумки, прежде чем снова повернуться к ожидающему взгляду Бенни. Она держала короля Боргова перед лицом Бенни, улыбаясь, хватая его за руку и вкладывая фигуру в его ладонь. Бенни сжал пальцы вокруг Короля, его взгляд ни на секунду не уходил от глаз Бет. — Это твоё. Оно всегда было твоим, — выдохнула Бет. Это было самое приближённое к «Я люблю тебя», что она могла сказать. И вот так месяцы обиды, боли, напряжения и замешательства улетучились в воздух Нью-Йорка. Бет не могла отрицать, что пребывание с Бенни в его крошечном подвале было таким же домом, как и Лексингтон. Здесь он тренировал её до такой степени, чтобы победить его же, и они оба осознали взаимное влечение, выходящее за рамки интеллектуальных и шахматных приёмов. Может быть, это была любовь. Бет ввела в игру свою Королеву, поспешно прикасаясь губами к губам Бенни, как будто время ещё бежало на её часах. Бенни отвечал взаимностью своим Королем, даже если это означало, что он потерпит поражение. Бенни Уоттс с радостью сдался, отдав каждую часть себя, каждый ход игры ради Бет Хармон. Но только на этот раз он не возражал проиграть. Только если это означало почувствовать тепло её губ, прижатых к его губам ещё на несколько секунд.