Не ищи меня...

Карандаш выводит на тетрадном листе: «Не ищи меня, Ичиго!» Напрасно. Она знает об этом. Он ведь все равно будет её искать, а зная Ичиго… Но как заставить его понять, что пойти по её дороге – значит встретить верную смерть? Вздох. Это невозможно, он все равно пойдет. Он всего себя отдает защите того, за кого, как сам считает, несет ответственность. Рукия с силой нажимает на карандаш, и остро заточенный грифель ломается оглушительно громко в вечерней тишине комнаты. Она все решила. Уйти, не дав ему возможности последовать за собой – это единственный способ сохранить Ичиго жизнь. Так отчего же она сейчас медлит? Ведь ей только и нужно, что развернуться, легко вскочить на подоконник и раствориться в сгущающихся сумерках! Но Рукия стоит, сжав карандаш, невидящим взглядом всматриваясь в гуляющие строчки письма. Войдя в клан, юная шинигами с головой ушла в тренировки и на каллиграфию и прочие благородные искусства, что положено знать аристократам, у неё не оставалось ни сил, ни времени. Брат, глядя на это, молчал. Понимал? Осуждал? Теперь уже не важно. Она вернется, но ждут Рукию вовсе не с распростертыми объятиями. На полке размеренно тикают часы, сердце немного не попадает им в такт. Погруженная в свои мысли, Кучики не слышит мягких шагов по лестнице, тихо отворяющейся двери, лишь встревоженный голос заставляет вздрогнуть и порывисто оглянуться. - Рукия, что происходит? – а она и не замечала, каким вымотанным он выглядит, но то ли осознание того, что это их последняя встреча, обостряет зрение, то ли прихотливые игры света и тени заставляют бросаться в глаза следы усталости и тревоги. И тоже в голосе, приглушенном, но, словно бы проникающем прямо в сознание. Таким не ведут светские беседы, таким – добиваются истины. - Все в порядке, Ичиго. – сухо, насколько возможно ровно. Проклятие! Под этим немигающим, вопросительным золотисто-карим взглядом невозможно лгать! Кажется, будто предаешь доверие ребенка… Право, а ребенка ли? Но ведь за это время он стал для неё кем-то вроде младшего брата, которому нужно было показать и объяснить ту сторону жизни, с которой он столкнулся неожиданно, чудовищно болезненно и не по своей воле. Брата, который дразнится без оглядки на этикет, смеется, дурачится, ругается, такого простого и понятного. Но ведь дело не только в этом? Сейчас, в шаге от разлуки, Рукия признается себе, что не может просто развернуться и уйти, но и объяснить не может, равно, как и остаться. - Не лги мне, пожалуйста. Как насквозь видит, или догадывается. Сейчас ему ни в коем случае не стоит видеть её прощальное письмо, а прятать поздно. Она ищет повод? Оправдание? Зачем? Шаг навстречу, теперь они стоят почти вплотную и Рукии кажется, что она ощущает макушкой его тяжелое дыхание. - Не спрашивай, и тогда мне не придется лгать. Просто не спрашивай… - Если он скажет сейчас хоть слово, она не знает, что будет. Потому не дает ему такой возможности, хватает за толстовку, притягивая ближе, жесткого, неподатливого, сама тянется к нему навстречу. Какой же он высокий! Поцелуй - печать, поцелуй – замок. Обет молчания. Все вопросы потом. Когда-нибудь. Или никогда. А Куросаки стоит, замерев, глядя на Рукию расширившимися, обалдевшими глазами цвета дорогого коньяка. Зрачки расширены – это от сумрака или чего-то другого, на бледном лице проступает краска смущения. Опьянение, что же, пусть будет так, не хуже любого другого объяснения, если оно вдруг понадобится ей самой. В таком случае следует лучше распробовать - с этой промелькнувшей мыслью Рукия вновь целует Ичиго, на сей раз горячее, глубже, она чувствует, как напряжены плечи Куросаки, как бешено колотится его сердце, обгоняя ход секундной стрелки часов, но он все же отвечает, резко, немного неловко, но искренне. Ладони, кажущиеся сейчас такими тяжелыми, касаются спины Кучики, ложатся на талию, сжимают, словно Ичиго хочет оставить её рядом с собой навсегда, и никуда не отпускать. Девушка обнимает его за шею тонкими, сильными руками, зарывается пальцами в короткие рыжие волосы. А ведь она давно хотела узнать, какие они на ощупь - оказывается, мягкие - и невольно на ум приходит сравнение с майским одуванчиком. Ичиго вообще похож на этот цветок, простой, но яркий. И готовый создать неприятности тем, кто поднимает руку на дорогих ему людей. Рукия тянет Ичиго на кровать – шею можно свернуть пока дотянешься, чтобы поцеловать его – толкает, заставляя лечь на спину, склоняется над ним. Он хочет что-то спросить, упирается, пытаясь остановить её, прекратить это сумрачное безумие, но Кучики прикладывает палец к его губам, напоминая о негласном обете молчания. Куросаки чувствует, понимает, что она знает, что делает, это смущает его, заставляет напрягаться, несмотря на то, что все происходящее кажется ему сном. Наверное, он просто устал вусмерть, пришел домой и провалился в этот сон. Ведь наяву такое невозможно. Ох, а Рукия здесь как живая, и такая непривычно горячая. Он касается её лица, жестких черных волос, изящной шеи, где под тонкой кожей бьется ниточка пульса. Рукия вздрагивает от этого осторожного прикосновения, по позвоночнику пробегает дрожь, а Ичиго, решив, что сделал что-то не так, отдергивает ладонь, будто обжегшись. Кучики качает головой, на тонких губах появляется улыбка, понимающая, но с толикой лукавства. Девушка берет большую ладонь Куросаки в свои, подносит к губам и целует костяшки и пальцы. Теперь настает очередь Ичиго дрожать, и он на несколько ударов сердца забывает, как дышать от такой, казалось бы, простой, но в тоже время особенно сокровенной ласки. Рукия прижимается щекой к его ладони, ведет ею дальше к шее, откуда он так поспешно руку убрал. Разрешает? Поощряет? Ичиго ищет ответ в глазах юной шинигами. Её взгляд спокоен, терпелив, нежен. Это немного успокаивает Куросаки, он понимает, что хочет узнать, ощутить, что будет дальше, немного смелеет и сам тянется к губам Рукии, они тонкие, но мягкие, а на вкус - пряные и пьянящие. Такое может быть только во сне, - всплывают мысли где-то на самой периферии сознания Ичиго, - в самом деле, Кучики никогда бы не поцеловала его, скорее бы уж отвесила подзатыльник, да и сам он наверняка бы уже давно сбежал, случись что-то подобное наяву. Невероятно… А кожа Рукии гладкая и белая, замечает Ичиго, в сумерках она будто бы мерцает, и это завораживает. Городская блузка спущена с плеч, и Кучики кажется такой тонкой и хрупкой, что и не подумаешь о ней как о воине, что не на жизнь, а на смерть, бьется с пустыми. Пальцы девушки легко порхают над планкой пуговиц, завороженный Ичиго смотрит, не в силах отвести взгляд, хоть и мучительно краснеет, и еще сильнее смущается от того, что ощущает в теле нарастающий жар. Наверное, происходящее нужно остановить, это нехорошо, неправильно, но он не в силах уйти, а уста его запечатаны обетом молчания, нарушить который кажется непоправимым кощунством. К тому же Рукия сейчас настолько красива, что и просто не смотреть на неё невозможно. Нежность к Ичиго делает её мягче, а разгорающийся подо льдом огонь женственнее, чувственнее. Она знает, что делать, и Куросаки уступает чувствам, что искони толкают мужчину и женщину в объятия друг друга. Рукия не спешит, не желая спугнуть смущенного Ичиго, одежда постепенно убирается в сторону, соскальзывает с кровати на пол, будто не желая мешать. Тикают часы на полке, но сейчас они бессильны, для двоих рождается свой ритм, и он не имеет ничего общего со временем. Тонкие пальцы скользят по разгоряченной коже Куросаки, заставляя того дрожать, Рукия касается губами его шеи, плеч груди, вдыхает запах волос своего несносного мальчишки, горьковатый запах свежей травы, напитавшейся солнцем, прохладной мяты и чего-то еще, принадлежащего ему одному. Ичиго скользит руками по её спине, словно ограждая своё видение от невзгод внешнего мира, или не желая отпускать его, будто Рукия может исчезнуть, не оставив и следа. А ведь действительно может. Но не сейчас же?! Ему неловко за свою неопытность, но губы вновь замыкают уста, гася ненужные слова, и через миг обоим становится жарко. Рукия склоняется над Ичиго, сидя на его бедрах, задавая ритм движения, который вскоре отзывается, словно в самих нервах, в самой крови Куросаки. Его тело откликается само, заложенные природой инстинкты толкают навстречу желанной женщине. Разум окончательно сдается, уступая огромной силы желанию быть с ней рядом. Тихие стоны и вскрики, тяжелое дыхание – это не слова, а во сне все равно никто не услышит. Впрочем, и наяву - тоже, уж на такое-то охранное кидо сил Кучики хватает. Черные волосы падают на лицо, тонкие белые руки сжимают до синяков широкие плечи Ичиго, но ему все равно. Он не помнит себя, не помнит, где он, только часто-часто отрывисто дышит, и лишь на пике ломает печать молчания, срывающимся шепотом выговаривая её имя. Рукия же прячет крик, уткнувшись в его плечо. Она дрожит, и Куросаки обнимает её, а кожей чувствует, что девушка улыбается. Засыпая, он помнит её пальцы, перебирающие его волосы. Никогда прежде он не думал, что это может быть таким приятным. Пройдет совсем немного времени, и он проснется в одиночестве, с нежностью и смущением вспоминая свой сон, и с ужасом думая, как после него посмеет смотреть Рукии в глаза. Но вскоре это перестанет его волновать, потому что неугомонный Кон найдет прощальное письмо.