Золото в трещинах твоего разбитого сердца

      Губы Павликовского обхватывали фильтр только что зажженной сигареты. Покусывая его, он морщился от горького привкуса, с первых же затяжек остававшегося на языке. Мыслей в голове было немного, но каждая из них слишком важная, чтобы можно было ее отбросить без тени сомнения, поэтому они продолжали свой бег по кругу. Борису никогда не нравилось зацикливаться на чем-то одном, это прерогатива его склонного к рефлексии друга, это Тео нравилось изводить себя и топтаться на самом болезненном месте, как какому-нибудь коту. Не ему. Тонкая струйка дыма вилась между пальцев, гладила мозоли и дорогие перстни, громоздкие, но как влитые сидевшие на руке. Он потянулся к пепельнице, промахиваясь, от чего кучка пепла упала прямо на покрывало, теряясь в шерстяных ворсинках. Ругнувшись сквозь зубы, Борис быстро похлопал по месту преступления, стер улики. Вытянувшийся на соседней кровати Декер фыркнул, стекла очков блеснули в желтом свете гостиничных лампочек. Обстановка была из тех, что навевала тоску, если бы они не были пьяными насмерть второй день к ряду, затянув празднование второго дня рождения пташки.       Щегол спасен от злодеев и, наконец-то, вернулся домой.       Тео спасен от брака по расчету, по крайней мере, на некоторое неопределенное время, потому что, как последний идиот, продолжал колебаться и оттягивать момент объяснений со «своей хорошенькой». Якобы, по телефону такое делать не допустимо, хотя Борис и подначивал, что до личной встречи Тео успеет тысячу раз передумать. «Эта потаскушка изменила тебе на твоих глазах, и что? Нужно позволить ей вытирать ноги и дальше?» Борису легко рассуждать, человеку, которого никогда ничего не держало крепко: он давно рассказал, что придумал себе жену и детишек, отдыхающих на заснеженном курорте, только чтобы не отставать от помолвленного Поттера. Хотя, честно, не удивился бы, узнав, что заимел пару сыновей и дочек за все эти годы. Павликовский относился ко всему, по привычке, проще. Для Тео же этот брак был единственным, что связывало с той реальностью, которой он хотел принадлежать: без терактов, подпольных притонов, без перестрелок и угроз для жизни. Тихое существование антиквара-реставратора, простор для светских приемов и воскресных прогулок по едва открывшимся сезонным выставкам. Кофе в девять утра, доза барбитуратов в десять вечера и супружеская постель.       Теодор от чего-то выучился себя беречь. Не то, чтобы он был хрупким, в чем-то скорее наоборот, но мучивший с детства страх сломаться окончательно успел окрепнуть. Борису жаль смышленого паренька: нельзя одновременно жить счастливо и жить, боясь оступиться на ровном месте, не доверяя своим ногам. Он сам благополучно шагал прямиком в пропасть и неизменно благополучно из нее выныривал.       Искоса Павликовский смотрел на профиль замершего Тео, который как будто уснул. Пялился в висевший на стене телевизор, у которого был выключен звук. На экране мелькали кадры эпизода криминального сериала про тонконогую блондинку-следователя, преследовавшую очередного преступника. Тео никогда не интересовался детективами, и сейчас думал о чем-то, наверное, таком же важном, как и Борис. Приоткрытый рот, аккуратный маленький нос, короткая стрижка, правильно уложенные волосы, воротник расстегнут на две, мать их, пуговицы. Весь стерильный, накрахмаленный, смотреть на него — уже душно. У самого Борьки полы рубашки разметались в разные стороны, а на голове, как и в ней, полнейший бедлам, жесткие кудри торчали вверх и бок, падали на глаза, напоминая таким образом не забывать моргать.       Впервые с отъезда из Вегаса было так спокойно и почти-почти хорошо. Борис отпил пару глотков виски из своей бутылки, у них на каждого припасено по две. Алкоголь приятно драл горло, но сильнее он не опьянел. Дальше уже некуда. Ему осточертело молчание, которое совсем не беспокоило Теодора, приподнявшись и сев поудобнее, он кашлянул в кулак, выравнивая охрипший голос. Пустая пачка от сигарет свалилась на пол, к еще одной точно такой же. Курение вполне способно когда-нибудь прикончить его, но Борис уверен, есть с десяток других причин, которые готовы посоревноваться с раком за место в его будущем некрологе. Он никогда не боялся смерти, будучи с рождения немножечко обреченным. Когда пьяная мать вывалилась из окна, а у отца на сутки отнялись ноги от паленой водки, мальчик вдруг осознал, какой породе принадлежал. Наверное, поэтому ему проще бороться, нежели Тео, воспитанному на молоке и сметане, заласканному материнской любовью.       Покачиваясь на нетвердо стоявших ногах, Павликовский добрался до кровати Тео и без предупреждения упал на него плашмя. Тот возмущенно пискнул, одновременно со скрипом узкой односпальной кровати. Честно, он успел заново обвыкнуться с беспардонной наглостью восточно-европейского эмигранта, но иногда тот находил все новые способы удивлять. У Бориса не было никаких границ, никакого ощущения своего и чужого, конечно, и речи не шло о проявлении тактичности. Когда они были подростками, Теодор мучился от посттравматического синдрома, и вездесущее присутствие Бориса по началу вышибало его из колеи, до того, как начало исцелять. Страшно было подпускать к себе постороннего, и не зря: в какой-то момент Тео будто разучился засыпать без его успокаивающих нашептываний в темноте, расслабляться без громкого беспричинного смеха. Тогда все становилось на свои места.       Они давно не дети, есть что-то неправильное в том, как Павликовский пристроил на голову на плече, на ощупь отыскав его, как шумно дышал в шею. Жар каждого выдоха проезжался по коже, словно край острого лезвия, вынуждая дергаться снова и снова. Контроль над телом утонул на дне. Можно сказать, что Тео в самом деле вздрагивал почти от боли, но в половину дрожь вызывало другое чувство, изгнанное куда-то на задворки сознания.       Теодор Декер отвык от людей, заставил себя отвыкнуть из соображения всеобщей безопасности, в первую очередь, своей. Люди причиняли ему боль, собственно, нечего скрывать, что и он частенько отвечал им тем же. В темных глазах Бориса плескался бензин, только и ждавший случайной искры, чтобы вспыхнуть: риск обжечься нисколечко не вызывал тревог. «Здесь у меня никого нет», — так, помнится, ответил ему Теодор на просьбы остаться в Вегасе, раз и навсегда проведя между ними черту. Борис вернулся бумерангом, метившим точно в беззащитный затылок, и ебал он все разграничительные полосы, которые друг так старательно вырисовывал вокруг себя. Не избавишься ты от него, что бы не делал.       — Я хочу играть, — мурлыкнул Борис, потягиваясь, звуча обманчиво сонным. Это все из-за выпитого, речь становилась не разборчивой из-за смешавшихся акцентов, которых он успел понабраться. Все в нем замерло от напряженного выжидания вердикта Тео. Легко представляется виляющий хвост в дополнение к щенячьему взгляду, и, в целом, это оправдано. Боря та еще сука, никто не поспорит.       — Что ты под этим понимаешь? — с таким человеком, как Павликовский, нужно было держаться настороже и заранее уточнять все детали и условия: любое ненавязчиво сделанное им предложение ничто иное, как сделка. Конечно, без взаимовыгодных условий, куда там, за редкими исключениями у него не бывало иначе. — Мы пойдем грабить магазин? Музей? Или вместе с твоими бандитами поедем на стрелку с какой-нибудь бандой? — Теодор под смех довольного Бориса продолжал загибать пальцы и перечислять возможные забавы, которые тот мог счесть достойными внимания.       — Отличные варианты, я учту их на будущее, как пожелания для свиданий, детка, — Борис зашипел, получив несерьезный тычок под ребра острым локтем. Тео редко дрался, преимущественно во сне, поэтому получилось не так, чтобы совсем нестерпимо больно, скорее неожиданно и чуточку обидно. — Боже, Поттер, ты ведь упитаннее меня. Откуда в твоем теле столько ужасных углов? Теперь у меня будет синяк.       — Но это ты, а не я, сморозил очередную херню. Заслужил.       — Но это не я сидел здесь и смотрел букой, — парировал Борис резонное возражение, ерзая и устраиваясь удобнее, снова кладя буйную голову на чужую грудь, на этот раз ближе к солнечному сплетению. Прохладная ткань рубашки прилипла к щеке, где-то там, далеко-далеко, учащенно стучало сердце Декера, напоминая о маленьком птенце, посаженном на цепочку. После всей истории с «Щеглом» Борис, наверное, мог считать себя профессиональным птицеловом, раз такое сравнение появлялось само собой. — Поттер. Через пару дней у тебя идиотский рейс до Нью-Йорка, а мы за вечер перекинулись парой слов. Нужно расслабиться… Ну, по-настоящему, а не просто нажраться в хлам, как ты всегда делал.       — Когда это у тебя одно перестало включать другое? — Теодор щедро отхлебнул с горла, виски булькнул в стеклянной таре, когда он отстранил от себя бутылку. В сказанном была доля истины, ни один их отдых не обходился без выпивки, но это жалкий протест. Павликовский ведь говорил о другом: Тео оставался натянутой до предела тетивой, готовой то ли выстрелить, то ли разорваться от случайного к себе прикосновения. Слово, тычок. Будет достаточно мелочи, чтобы громыхнуло, а Борис уже успел полюбоваться, как ненаглядный Поттер избавлялся от напряжения в критических ситуациях. Два часа он таскал его из стороны в сторону по заледенелому тротуару, вытаскивая из цепких лап передоза, растирал руки и щеки собранными в горсти снегом. Заставлял, блять, жить. Гребаный самоубийца.       Нет. Он ни за что не должен ехать обратно в Нью-Йорк в таком состоянии. Ни к Китси, ни к Пиппе, ни даже к старичкам Хоби и Попчику.       — Давай сыграем в правда или действие? — Теодор приподнялся на локтях, недоверчиво смотря на друга в повисшей паузе. Он не любил ответы вопросом на вопрос. Подобные развлечения для компании обдолбанных малолеток, честно сказать, тоже.       — Я не собираюсь тратить время на эту херню, — снова откинувшись на подушки, Тео вгляделся в медленно вращавшийся перед взглядом потолок. Мелкие царапины на очках ловили блики от лампочек, и нужно было не забыть сразу после возвращения забежать в оптику, чтобы заказать новые. Нынешние не справились со всеми приключениями, выпавшими на долю их владельца. Но Тео сомневался, что выкинет их сразу после этого, как будто… все, что побывало здесь, в Амстердаме, приобрело уникальную ценность. Стало сокровищем, которое он, как ценитель, проигнорировать не мог. Возможно, это шаг к очередному психическому расстройству, что-то по типу ОКР. — Нам что, пятнадцать? Десять?       — Нам почти полторы бутылки лучшего виски в твоей жизни.       — Я пока не разучился думать, значит, не такое оно и хорошее.       — Как обычно, Поттер. Посмотрим, что ты вспомнишь на утро, — Борис довольно оскалился, обнажая ровный ряд верхних зубов. Его улыбка такой и была с самого начала, открытой и резкой, с выдающимися верхними клычками и бледными тонкими губами. Ни дать, ни взять, какой-нибудь соблазнительный упырь из славянских сказок, удумавший затащить жертву в свое болото. Теодор не хотел смотреть так внимательно, как получалось каждый раз. Стоило остаться с Борисом, как он рвался к спасительной дистанции, идущей прямиком на хер. Что изменила бы глупая игра? Боря едва ли отступится от затеи, а Декеру не мешало переключить на что-нибудь свои вялые тяжкие думы.       Сгодились бы идиотские задания, например, спеть что-нибудь из русского классического рока, высунувшись с десятого этажа. Похабные частушки, которые Теодору подсказывали бы через слово, потому что сейчас он бессилен что-либо выучить на неизвестном толком ему языке. Павликовский бы не выдержал подобного издевательства над великим и могучим, оттолкнул бы лишенного слуха и, непростительное кощунство, задора Тео в сторону. Мол, вот как надо, смотри и учись. И, само собой, он напрочь забудет, кому предназначалось задание, перейдет на песни посерьезнее и грустнее, пока не отключится рядом с ним под подоконником. Утром они обязательно проснутся помятыми и замерзшими, так как забудут закрыть распахнутое настежь окно. Встряска.       Во-первых, она нужна для того, чтобы сбежать от призрачных силуэтов мисс Бабур и Китси с их осуждающими взглядами: ему не позволят так просто поставить эпопею с помолвкой на паузу. Он ехал, чтобы сообщить о решении прекратить весь разыгравшийся балаган, когда каждая подружка его невесты в курсе, с кем та трахалась на стороне. Обязан был… Во-вторых, нужно перестать зацикливаться на тяжелой голове Бориса, на его жестких кудрях, щекотавших кожу через тонкую ткань.       — Окей, тогда я выбираю первый. Задавай мотив игре, раз это твоя идея, — Тео закусил губу, на секунду задумавшись. — Пусть будет правда. Прямо сейчас мне слишком лень подниматься.       — А с чего ты взял, что вообще пришлось бы куда-то идти? Но выбор твой, Поттер, что ж, — Борис подложил под щеку ладонь, игнорируя, как царапнули кожу собственные перстни, оставив на ней светлые тонкие полоски, быстро исчезнувшие. Он выжидал, как готовившийся к броску хищник, и Тео засомневался, хорошая ли была идея сдаться на милость этому сущему дьяволу во плоти. — Ты все еще любишь ее?       Услышанное могло показаться жестоким, жестким, но оно не сильно удивило Тео. Ожидаемая попытка поразвлечься психотерапией под градусом, надавить на те точки, которые предоставят Декеру шанс выговориться. Они время от времени возвращались к разговору о женщинах, перевернувших что-либо в их жизнях. Для Бориса таковой была одна-единственная. Тео далеко не сразу поверил заверениям этого бабника, что после Котку он никого из попадавшихся девушек толком не любил, не так глубоко и всерьез, пусть было и страстно, и сильно. Отношения появлялись и пропадали, ничего после себя не оставляя, не было ничего зазорного в том, чтобы перебирать красавиц, готовых на месяц-два связать с ним свою жизнь. Тео почему-то ограничил себе выбор теми двумя избранницами, что играли роль в детстве, причем в самой трагичной его части, и никак не хотел вырастать из собственных травм, сидевших уже не по размеру. Обе женщины были из той истории, где рухнул мир.       — Китси или Пиппу? — все-таки уточнил Поттер, за что его легонько шлепнули по бедру.       — Отвечай, как думаешь, ты знаешь правила. Мне не нужно ничего разъяснять.       — Без рукоприкладства… — хмыкнул Декер, поправляя указательным пальцем очки и сглатывая ком в горле. — Хотя я первый начал, да? Черт. Ерунда, неважно, конечно. Я не знаю, что нужно тебе сказать, Борис, — он все тер и тер переносицу, на которой остались слабо различимые вмятины от оправы. — Не уверен. В тот вечер, когда мы снова пересеклись, я точно был уверен, что люблю Китси. Плевать на Тома, я не мог представить, что вот так брошу все, а потом действительно бросил и умотал с тобой в Европу. Но тут я как будто отвык от нее… Так что нет. Наверное, нет. С Пиппой сложнее. Ты в курсе, я полюбил ее до того, как узнал.       — Создал себе маленькую богиню, да? Тебе пора отделаться от фантазии, она все-таки другая. Да ты и сам чувствуешь, — Борис слушал, как заходилось бешено сердце Теодора, грозясь подарить ребрам пару трещин своим частым болезненным ритмом. — Я услышал. Давай-ка, теперь думай ты, потому что я выбираю действие. Люблю рисковать.       — Пересядь как-нибудь, — без промедления выдал Теодор, пытаясь потянуться, похрустывая затекшими косточками и сдвигая с себя Павликовского. — Мне тяжело.       — Почему я надеялся на что-то интересное. Это ведь ты, пай-мальчик, какое там… Хотя нет, — Борис улыбался. Он, кажется, получил ту самую искру, всполоха от которой больше всего опасался Тео, потому что последствия были совершенно непредсказуемыми. Раззадоренный Боря страшнее предсказаний о конце света и кары божьей, раз на то пошло. — Так тоже замечательно.       Он навис над Тео. Мгновение, и ладони оперлись о подушку, утонув в ней, колени опустились по обе стороны от бедер, немного сжимая их, Борис практически оседлал его одним правильным рывком. Не потребовалось лишних усилий, чтобы устроиться на застывшем ни живым, ни мертвым Декере, который едва дышал. Атмосфера изменилась, мгновенно. Близкий контакт, тепло, навевавшее воспоминание о знакомых ощущениях, которые остались погребенными в прошлом. Острое желание поднять руку огорошило Тео, ему нужно было положить ее на идеально ровную спину Павликовского, чтобы провести ниже, и тот синхронно прогнулся бы в пояснице, с грацией пантеры. Это как фантомная боль, фантомное чувство, что сделать подобный жест — нечто правильное, испробованное. Картинки вспыхивали и меркли перед воображением, но Тео успешно прогонял их вон. Только вот Бориса не сгонишь. Он здесь. Сидел на нем со всем удобством, посмеивался, довольный, черт подери, счастливый. Кто бы мог подумать, что нечто настолько горячее, невозможное, в итоге вызовет подобие экзистенционального кризиса?       Просто Теодор Декер переживал их с десяток на дню.       — Б-Борис, я н-не это имел в виду… — голос дрогнул.       — Твоя. Очередь, — прорычал раздраженно Борис, качнув головой и вьющиеся прядки отпружинил в такт. Тень от них скользнула по изумленному лицу Теодора. Он рассчитывал на песни до утра про тюрьму, свободу и продажных девок, и полученного вместо этого ему будет достаточно до конца своих дней. Игры ему хватило. Кому, черт возьми, не хватит проклятого Павликовского, восседавшего на твоих бедрах? Приятность чужого тела согревала, внушала сладкое чувство расслабленности, не желавшее слушать рассудок и пропадать. Своим указанием, сделанным без задней мысли, именно Тео сменил в одночасье курс детской забавы. Какой интересный поворот событий.       — Но ведь я только что… Хорошо, хорошо, — кивнул он, капля испарины скользнула по виску и потерялась за ухом. Ставшая вязкой слюна не мешал сухим губам слипнуться, спечься, мешая говорить. — Правда или…       — Правда, — отчеканил Борис. Тео кивнул, подбирая формулировку поточнее, сам не замечая, как в задумчивости положил ладонь на колено. Он бы и отдернул ее, как ошпаренный, но почему-то казалось, что поздновато спохватываться. Это случайность. Всего-навсего, еще одна.       — Тогда… Скажи, чего ты хочешь. Нет, не так. В детстве ты разозлился на меня за то, что я никогда не делился ни одной тайной, но ведь и ты тоже… Вот. Скажи мне то, что ты никогда не говорил, но о чем думаешь. Регулярно, на протяжении нескольких лет.       У Тео сухо во рту и до боли горели от смущения щеки, он достаточно сказал за сегодня и достаточно почувствовал, теперь предстояло слушать. Ему нужно напомнить какое-нибудь гребаное стоп-слово, которое наверняка вылетело у него из головы, чтобы остановить все, что не думало прекращаться само собой. Ему необходим сон, пара литров холодной минералки и воздух, много свежего воздуха, не прокуренного и не пропахшего одеколоном Бориса. Тот, как будто почувствовав, что думали именно о нем, — о ком же, блять, кроме? — он подался вперед, наклонился так, что соприкоснулся нос к носу с Теодором. Тот совсем не уверен, что хотел бы знать ответ на свой вопрос, ему хотелось подловить друга. Сокровенность, честность — все это было чуждым для них обоих.       Он, кажется, забыл, с кем играл.       — Твои сучьи очки, — вдруг начал Павликовский, и Тео не успел открыть рот от удивления, как тот продолжил. — В детстве ты щеголял в оправе ценой с обе почки моего отца, и я до сих пор благодарен твоей приемной мамаше, что она нацепила их на тебя. Твое лицо создано для них, для такого дерьма. И сейчас, когда я снова тебя увидел, я бога, блять, благословил, что ты не перешел на линзы. Ты видел себя в зеркале, Поттер?       Тео лежал, не шевелясь лишний раз, весь он поглощен темным расфокусированным взглядом Павликовского, который жался сильнее. Его руки по обе стороны от головы. Его дыхание, полное перегара и табака с вишневой отдушкой, забиралось в нос и рот, не давая дышать ничем другим. Он не в состоянии отстраниться: нет места и нет никакого порыва к этому, Теодору необходимо было дослушать, борясь с волной дрожи, сбегавший от затылка по пояснице.       — Я бы хотел, чтобы ты отсосал мне, и на тебе не было ничего, кроме твоих ебанных очков. Чтобы они мешались, съезжали, пока ты будешь заглатывать до конца мой член, запотевали, пачкались. Они обязательно оцарапали бы тебе нос, пока ты будешь так занят делом, давясь и постанывая, скуля от того, как ахуенно я трахаю твое горло, созданное для этого. Ты весь создан, чтоб тебя, для только для этого, а не своего ебанного антиквариата и не той хорошенькой. Я бы кончил на твое серьезное лицо, чтобы ты чувствовал, что теряешь контроль. Хотел бы дать тебе пощечину, не сильно, ты ведь такой хороший и старательный… но чтобы они отлетели в сторону, оставляя тебя беззащитным. Моим.       Теодора подкинуло в воздух, буквально. Сейчас им управлял алкоголь, который, впрочем, говорил и вместо Бориса. Перекладывать всю вину на выпивку в такие моменты проще, избавляешься таким образом от тоскливой вины, позволяешь себе отдаться. Одним рывком он притянул Бориса к себе, игнорируя, как затрещал по швам воротник, в который он вцепился так отчаянно крепко. Тео всегда так держался за него, было в этом нечто неизменное, в опасении, что Павликовский мог просто взять и исчезнуть, раствориться в воздухе. Забавно, ведь на самом деле убегал из них двоих вовсе не он.       Горячие сухие губы столкнулись между собой. Это не поцелуй, а жадный глоток воздуха, как будто была необходимость задерживать дыхание. Тео укусил, больно и неосторожно, нижнюю губу Бориса, и сделал это снова, уже осознанно, услышав довольный звук, вырвавшийся у того. Будто рычание из самого горла, низкое, предупреждающее, от которого руки покрываются мурашками. Продуманный Павликовский: расстегнутая рубашка упала на пол в один миг, Тео не успел сообразить, когда он стал стискивать вместо нее напряженные плечи. Руки путались, сталкивались, один принимал за свои собственные чужие.       — Хочу тебя. Здесь, сейчас, завтра. Ты никуда не полетишь, eb tvou mat`, потому что ты не сможешь ходить… Нет. Черт, blyadskie tvoi pugovitsi, зачем ты так застегиваешься? — Борис жадно прильнул к его открытой шее, оставляя на ней грубый темный след. Холодные ладони с той же ненасытностью съехали вниз, по пересчитанным ребрам, и легли на пояс, схватывая до новых синяков. Притянув Тео к себе, Борис дернул его на себя, вышибая измученный возглас. Возбужденный член прижался к бедру, тесно, слишком, все это чертовски мешало думать.       — Борис…       — Net. Net, moi horoshiy. Я уезжаю с тобой, ясно? — прошептал Борис, целуя в висок, шею, нос и щеки — все, до чего мог дотянуться. Декеру может быть и хотелось перебить его, но дыхания не хватало, нужно было повысить севший, глухой голос, принадлежавший как будто кому-то еще. — Приеду, сломаю нос Тому, пусть выхаживает его эта сука. Заберу тебя, запру на неделю в квартире, и никуда больше не отпущу.       — Звучит жутко. Ты всегда был жутким, — дрожащими пальцами Тео подцепил очки, стягивая те и роняя рядом с кроватью, чтобы удобнее уткнуться в грудь Павликовского, крепко обхватывая его, прижимаясь тесней. — И поэтому нравился мне. Ни черта у нас не выйдет…       — Поттер. У тебя ни с кем ни черта не выходит, это как проклятье. Но со мной шансов у тебя побольше, чем с прочими.       — Это еще почему? Потому что ты заносчивый мудак?       — И это тоже. Но вообще потому что я серьезно могу украсть тебя и увезти от всех проблем…       — В Россию?       — В крайнем случае можно и туда. На медовый месяц, как думаешь?       Тео снова ударил его под ребра. Они уснут поздно, полураздетые, заласканные в объятиях, но так и не перешедшие ни к чему серьезному, ничего серьезного не сказавшие. Они пьяные, желающие друг друга сильно, здесь и сейчас, быстро и в спешке, нежно до зубной боли. Для этого будет время позже, пока что Теодору надо привыкнуть к необходимости риска. Научиться выбирать действие не только в гребаной игре, как Боря сумел подружиться с правдой. Возможно, у них сложится. Или нет. Какая, na xui, разница? Они проснутся на одной кровати, едва вместившей их, за ночь тесно переплетя между собою пальцы, с жутким похмельем и колотящимися сердцами.       Им будет zaebis. Остальное не имеет значения.