гардения.

ёсан смотрит на запястье, практически невесомо касаясь кожи на нем. под пальцами словно кто-то водит кистью, так аккуратно и совсем не больно. линии появляются не заметные, почти невидимые. они извиваются, словно пляшут свой никому не известный танец, сначала линии кажутся непонятными, странными, нет представления о том, чем же они станут, но чуть погодя уже появляется изображение, очертания становятся более ясными, выстраивают картинку, ставят метку и крест. где-то там, в душе. — оно.. все же появилось, да? — смотрит неверяще, желая стереть из памяти момент преобразования линий в нечто, что станет для кана всем и сразу ничем, — а я так надеялся, что стану особенным. осознание приходит постепенно, накрывает словно одеялом, почему-то по телу разливается тепло и юноше кажется, что, возможно, все не так уж и плохо, возможно, это даст ему новый старт, но эта легкость проходит так же быстро, как и появилась, становится понятно, что это точка невозврата. он понимает, что ничего уже не исправить, что этот рисунок исчезнет только если вырезать его с кожей. хотя, исчезнет ли? кан не проверял, и не собирается, но где-то в глубине души думает о том, что самое время. и начинает судорожно тереть до покраснения, царапать. понимает, осознает, что не поможет, но надеется, мечтает о том, что он станет тем исключением, как в фильмах или книгах, когда герои вдруг понимают, что могут сделать то, чего не могут другие. бежит в ванную, и начинает тереть по новой, но с водой, мылом, использует все средства, что есть. и смотрит, смотрит, прожигая, прося господа помочь, спасти, избавить его от этого клейма, проклятия. в детстве ёсан всем сердцем и душой желал своего двадцатилетия, разочаровывался каждый год, что еще так долго ждать, обнадеживало лишь то, что ожидание сокращалось. он считал соулмейство — подарком, посланым свыше. знать, что где-то есть кто-то, кто предначертан тебе судьбой. разве не прекрасно? разве не волшебно то, как это устроено? сначала у тебя появляется метка, твой особый рисунок, только твой и твоего соулмейта, только вы. больше никто другой не имел такого, а когда твоя родственная душа касается метки — от нее идет слабый, лишь для вас двоих заметный, свет. волшебно. интимно. так лично и так прекрасно. все воспоминания вызывают у ёсана смешок, граничащий с истерикой. сейчас это волшебство кажется проклятием. оно ставит крест на любых отношения с тем, кто не твой соулмейт. таких пар было мало, все, как на зло, находили свои родственные души и жили счастливо, а тех, кто не находил, или отказывался от соулмейта в сторону кого-то другого, считали странным. разве это не смешно? разве эта метка является доказательством любви? разве не бывает такого, что душой для тебя может стать человек и без метки? разве не может быть так, что родственные души оказались совсем не родственными, а такими разными и далекими? разве она важна? для ёсана нет. он давно стал считать, что ничто не влияет на чувства, что они либо есть, либо их нет. и никакие метки в этом не играют роли, а сонхва считал иначе. кан как сейчас помнит, как пак год назад позвонил ему и так восторженно, счастливо прокричал, что у него наконец появилась метка. олень. ёсану это тогда показалось забавным, хва любил этих животных, да и сам был чем-то похож. такой же величественный, благородный. такой же невероятный и удивительный, а еще может дать отпор, при том серьезный. пак вообще был невероятным человеком, самым добрым и отзывчивым, но с характером. подойти к нему было сложно, а заинтересовать — еще сложнее. сначала кан просто наблюдал со стороны, а потом. а потом судьба сложилась так, что они начали общение. это всегда всех удивляло. удивляло то, как гармонично они смотрелились, как были близки. ёсан тихий и незаметный, он любит проводить время за чашкой чая и сериалом, предпочитает провести свободное время дома, абсолютный интроверт. а сонхва наоборот, экстраверт и очень активный, веселый, проблемами не светит особо, предпочитает много гулять, заниматься спортом. ему нравится учиться, убираться и читать. книги его отдельная страсть, ёсан всегда этому дивился, но друга радовал: дарил книги, которые он хотел, но не мог найти или приобрести. кану нравилась улыбка пака в этот момент, счастливая, но смущенная. ёсану вообще нравился сонхва столько, сколько он себя помнит. а потом, может через неделю, или две, они вдруг замечают, что у одногруппника сонхва, хонджуна, тоже метка. с оленем. кан говорит, что рад за друга, и что очень круто то, что он так быстро нашел своего соулмейта. и они подходят другу, он на это надеется, и им стоит узнать друг друга. судьба же, да? у ёсана тоже где-то там душа ходит. расстраиваться нечего, но пол под ногами словно пропадает, а время останавливается. он не слышит ничего, кроме звона в ушах, но видит ослепительную улыбку пака и просто кивает на все, что тот говорит, даже если не понимает. понимает лишь то, что теперь родственная душа сонхва вовсе не ёсан, а ким хонджун. он не злится ни на кого из них. ни на сонхва, ни на хонджуна, ни на своего, еще неизвестного, соулмейта. он злится лишь на себя за то, что позволил чувствам расцвести. расцвести, как гардения на его запястье. так же бесцветно и бессмысленно.