Мошенница отрезала волосы

У Мошенницы взгляд загнанного в угол зверя, когда они встретились впервые: ноет, кричит и плачет, а у него в голове яркостью алого заката вспыхивают фейерверки - фонтаном крови, не иначе, сравнивает Маньяк; бутонами коралловых ликорисов, сравнивает человек. Это смешно и грустно одновременно, потому что сейчас у него в сюрреалистичном припадке дрожат руки и ком в горле застывает приступом нечеловеческой агонии; цветы, распустившиеся где-то под ребрами, щекочущие сердце крыльями бабочки оседают пеплом несбывшейся надежды где-то в легких, и Маньяк может поклясться - вместе с разгоряченным воздухом он выдыхает пепел. Это не его Мошенница. У этой Мошенницы короткие волосы и взгляд сталью режет не хуже любого ножа; у этой Мошенницы в позвоночник вбит стержень прочный, не сломать не прогнуть, у нее не слезятся глаза и не надламывается голос, эта Мошенница в руках сжимает меч до побеления костяшек так сильно и уверенно, что сама не верит в то, что это она; у этой Мошенницы нет ни нимба над головой, ни хрупкого розового, у этой Мошенницы нет ничего, что он так долго знал и боготворил. Результат его богохульства, косвенное число из нескольких переменных - то, что должно было произойти, ты же знаешь, как никто другой, да? В груди болит. Маньяку откровенно плевать на эту мошенницу, потому что его Мошенница закричала бы при виде красного, его Мошенница хрупка и невинна - цветочек, не иначе, его свет, его жизнь, его смысл и все-все-все - маниакальная причина жить, токсичное произведение искусства, обжигающее очередной оплеухой. Ее слова ранят не хуже ножа - слова этой мошенницы хочется скрутить и в работающие легкие вонзить острое лезвие припрятанного скальпеля. Его Мошенница была цветочком, который так хочется сорвать.

***

- Мне жаль, мне жаль, мне так жаль... Маньяк в ее глазах видит сожаление - какая ирония! Она совсем недавно кричала о том, как сильно его ненавидит, а теперь он чувствует на собственных щеках соленый привкус чужой боли. Ах, милая, ты так непостоянна! У Маньяка несколько пулевых ранений и главное - в легком. Последнее, заключительное, завершающее - смертельное, и в этом есть что-то невообразимо комичное, что у него губы кривятся в улыбке и взгляд тускнеет от понимания. Последний удар нанесла она. Мошенница остригла волосы, изчез ее мягкий розовый ореол - вместо него разрастается священной иконой над ее головой алый нимб - Маньяк сравнивает ее с девой Марией, апостолом, архангелом Христа - неважно, потому что перед ним его Мошенница, вот она, снова плачет и всхлипывает в очередной панической атаке, в его легком ковыряется ножом с особой любовью и без устали приговаривает: "Мне жаль, мне жаль, мне так жаль". Маньяк не чувствует боли, но чувствует что-то больше, чем боль, что-то сильнее, чем любовь и его маниакальная одержимость: чувствует бурлящий восторг - как в их первую встречу! - с замиранием сердца смотрит на чужое зареванное лицо, перепачканное в крови, и ему чудится, будто за хрупкой спиной распускаются крылья. - Мне... жаль, - эхом за ней выдыхает Маньяк и смотрит в чужие малиновые глаза осколами бесцветно-сизого понимания. Мошенница поджимает губы, в последний раз всадив острое лезвие ему под ребра - и опускает голову, чтобы плечи дрожали меньше, чем кажется. Маньяк видит у нее за спиной крылья, над головой - нимб и его собственный нож вместо священной Библии. Мошенница видит результат своего собственного притворства.