Снег падал с неба большими белыми хлопьями, мешая смотреть вверх одиноко стоящему парню. День близился к своему завершению, чернота, медленно разливающаяся повсюду, окружала юношу. Ему было всё равно на время.
Опустив голову, он спрятал нос в тёплом шарфе на некоторое время, а затем снова поднял взгляд на такую же одиноко стоящую на холме старую ель, на ветвях которой уже собрались шапки мокрого снега. Одна из ветвей прогибалась вниз сильнее остальных и переменно качалась, ссыпая снег на голую землю под самой елью.
— Спускайся. — вдруг громко произносит парень, стряхивая снег с шапки, и чуть тише добавляет. — Я тебя видел. — поворачивается и начинает медленно удаляться от ели, с трудом передвигая намокшие и замерзшие ноги по снегу. Оборачиваясь, он бросает в наступающую черноту:
— Ты замёрзнешь, а я могу пригреть тебя. Не бойся, я не кусаюсь.
В отличие от тебя.
Ветка дёргается, заставляя подрагивать всё дерево, и снег, тяжело и глухо, хлопается об подмерзшую почву. Следом ещё что-то более тяжёлое рухнуло в снег.
Парень поворачивается на звук и, высоко поднимая ноги, подбегает к упавшему телу.
Нагому ледяному синеватому телу мальчишки. Тот поднимается на дрожащих худых руках и поднимает взгляд. Смотрит прямо в душу, сверкая маленькими черными глазами.
Хисын спешно развязывает шарф, снимает пуховик и накидывает его на маленькое дрожащее тело, затем резко поднимает на ноги и тянет за собой, вниз с холма, где виднеются живые огоньки в окнах и поднимающийся в небо дым.
Они молчат.
Замерзшие и уставшие, они просто экономят тепло, не открывая лишний раз рот. Поговорить можно и дома, если, конечно, это существо умеет на его, человеческом, языке.
«Понимает — значит умеет.» — думает Хисын, когда онемевшими пальцами пытается вставить ключ в замочную скважину и повернуть несколько раз против часовой.
Внутри всё такое тёплое: пол, обжигающий голые пятки, камин в уютной гостиной, обдающий жаром всех мимо проходящих, мягкий плед, лениво спадающий с кресла, старый светильник, освещающий письменный стол.
Хисын суетливо бегал по дому в поисках тёплой одежды: для себя, в первую очередь, и
гостя.
Ночь стояла на дворе и пыталась заглянуть в окна, интересуясь, что же там происходит.
Бледный мальчишка сидел на ковре с мягким ворсом, в услужливо выданной ему одежде, Хисын — поджав ноги под себя, в кресле, укутавшись в плед и пытаясь отогреть отмерзшие конечности.
— Ли Хисын.
— Ян Чонвон.
Дрова в камине тихо потрескивают, настенные часы монотонно тикают, чайник глухо свистит на кухне. Уютная атмосфера, ставшая нагнетающей и давящей на легкие, вынуждала что-то говорить, разбавляя монотонность
живостью.
Хисын, как более подходящий под это описание, начинает говорить.
— Я перебил многих из вас. Вы похищали детей из моего поселения, и я был одним из немногих, кто мог противостоять вам. Забавно получается, да? — парень искусственно улыбается, смотря младшему прямо в глаза. Возможно, он и старше на несколько сотен лет, но с виду — просто мальчишка. Мальчишка с необычно длинными клыками. — Охотник приютил врага. Но ты пока, к счастью, ничего не натворил,
я надеюсь.
Большие глаза пугают не на шутку даже такого
монстра, как Чонвон. Хотя он просто отбился от стаи, попал в снежную бурю и остался на той одинокой ели, переждать и, вероятно, замёрзнуть до потери возможности передвигаться. Но разве этот человек поверит? Наврядли.
— Ты… не пойдешь спать? — тихо спрашивает Чонвон, сам секундой позже пугаясь своего вопроса.
— Спрашиваешь, чтобы ночью сожрать? Укусить и выпить всю кровь, да? — без каких-либо эмоций отвечает парень. — Нет, я не сплю по ночам, также как и
вы.
Хисын встаёт с кресла и идёт на кухню. Ему некомфортно. Некомфортно в собственной голове. Зачем он притащил его домой? Что сломалось в его хладнокровной душонке?
Ответ вот он, плавает на поверхности, но он старательно игнорирует правду. Ту, которая граничит с его принципами и убеждениями, его ритмом жизни.
Она проста, но жестока.
Виной всему
одиночество.
Хисын привык к этому состоянию. Ни с кем не водиться, не общаться, не подвергать опасности. Не разговаривать, не гулять днём, просто тихо защищать. Как сама по себе удачно появившаяся цель, внезапно явившийся смысл жизни. Удобно, но больно.
Ночь ещё долго стоит, прищуриваясь и всматриваясь в комнаты за толстыми стёклами. Там заперто её дитя, дитя тьмы и мёртвой тишины. Ночь уходит, так и не дождавшись освобождения, но она ещё не раз вернётся.
После ночи солнце не появляется из-за угрюмых туч, а Хисын становится слишком активным для не спящего сутки человека. Чонвон не понимает и сонно опускает веки, удобно усевшись прямо на хисыновском пригретом кресле и решив: будь что будет.
***
Слой мокрого снега покрылся тонкой, но плотной корочкой льда, хрустящего под подошвами износившихся зимних ботинок. Хисын пытается тихо выскользнуть из дома, не разбудив Чонвона. Тот вряд ли проснётся от шума, но Ли, кажется, наглухо погряз в иллюзиях заботливого и гостеприимного хозяина. Всего неделя, но как они привязались друг к другу, живя бок о бок в стенах одного дома.
Ледяной ветер проникает под пуховик, забирается под самую кожу, окрашивает незащищённые её участки алым румянцем. Ещё слишком рано, чтобы кто-то вышел на улицу, но достаточно светло, чтобы не брать с собой фонарь. Но брать ружьё.
У Хисына паранойя совершенно очевидно, ему кажется, что каждый раз, когда ночь уходит, она уносит с собой всё, что разузнала об этой странной парочке, чтобы использовать явно не во благо. Ночь, к сожалению, слишком эфемерная, чтобы Ли мог её подстрелить, зато этих безжалостных кровососов очень даже.
Хисыну снесло крышу ещё в тот момент, когда Чонвон обронил: «Я обращенный». Обращённый. Это слово назойливо пульсировало в его мыслях.
Зачем, почему. Почему просто не убили? Зачем сделали из него
такого же монстра?
Но Хисын не хочет этого знать. Он хочет лишь истребить их всех, чтобы никому больше ничего не угрожало.
Он возвращается к вечеру, когда солнце уже скрылось за горизонтом, уступив место своей подруге и сопернице — луне.
В их поселении необычно шумно. Хоть парень и придерживался всегда правила «моя хата с краю», закрадывающееся чувство тревоги заставило его спуститься ниже с холма, туда, к остальным домам. Суматоха среди селян не предвещала ничего хорошего. Усталость тут же исчезла, а выброс адреналина в кровь ускорил бег.
Запах гари и клубы чёрного дыма нагоняли ещё больше негативных мыслей, заставляли сердце бешено стучать в груди.
Внезапный звук выстрела, разогнавший спящих ворон, и парня словно пробивает током.
— Чонвон… — шепчет тот невесомо и бежит, чуть ли не кубарем, вниз, пытаясь не выпустить из рук своё верное ружьё.
На главной улице женщины и мужчины носятся туда-сюда, несколько домов полыхают, а там, в конце улицы, старик, с таким же, как у Хисына, ружьём, победно что-то кричит, активно размахивая руками. Ли, не разбираясь толком и
не желая разбираться, выстреливает, оглушая толпу вокруг и заставляя десятки пар ошеломленных глаз обратить внимание на себя. Старик падает на чуть покрытую снегом землю под надрывные женские вскрики. Атмосфера рубит звуки и превращает их в гребанный фарш, а у Хисына… ощущение нереальности. Весь этот мир вдруг становится ненастоящим, все эти дома, деревья, люди — всё — просто декорации, и он сам, будто кукла. Деревянная безвольная кукла, управляемая мимолетными слабостями в общении и симпатии, управляемая совершенно неосознанно самим Чонвоном.
Хисын падает на колени, взгляд бегает по всему его маленькому беззащитному телу, натыкается на рану под ребрами и подмечает белесый дымок, обжигающий бледную кожу вокруг.
Серебро.
Хисыновский взгляд встречается с взглядом Чонвона. Маленького вампира, который когда-то был человеком, таким же, как и он сам. Маленькие чёрные глазки, дрожащие от испуга и такой непривычной
боли, смотрят прямо в душу, пытаясь отыскать там спасение. Только спасения ему не дождаться.
Хисын вдруг, не по-человечески будто взвизгнув, падает рядом с младшим, и тот замечает нож в его спине. Кровь быстро пропитывает пуховик и расползается красным пятном, стекая капельками на землю, припорошенную снегом. Чонвон, собрав в себе последние силы, хватает Ли за ворот, притягивает к себе, опускает дрожащими пальцами шарф и касается губами шеи…
***
Ночь уходит довольная, оставляя после себя разрушения и боль — то, чего она так долго добивалась.
Пепел маленькими черными точками осел на том снегу, что успел насыпать к утру.
Сложно разлепить будто налитые свинцом веки, но Хисыну всё же удаётся.
Солнце.
Неприятно слепит глаза своими яркими лучами, игриво выглядывая из-за серых облаков.
Что-то поменялось, но что именно, понять пока сложно.
Парень ощупывает землю вокруг себя ладонями, пытаясь найти опору, но одергивает вдруг руку. Подносит к лицу — ожог. Ожог?
С трудом перевернувшись на бок, Хисын разгребает снег и видит небольшой блестящий шарик. Касаться его вновь уже не хочется.
Кажется, будто с ним связано что-то очень важное, но почему-то никак не вспомнить.
И почему так сильно болят зубы и шея тоже.
