зима опять со мною в мыслях

      ветер ласково перебирает шторы, просачиваясь из приоткрытого окна. вечер, на кухне свет не горит, на кухне только мы, и это причина не достаточно веская, чтобы переключатель удостоить каплей внимания — я не оборачиваюсь, тебя не вижу, но чувствую твоё присутствие в комнате также отчетливо, как в ране ощущают тяжесть горячей пули. по подоконнику сквозняк гоняет остатки пепла от моих сигарет. ты ненавидишь их, а сильнее ненавидишь только меня, когда в очередной раз тянусь за пачкой бонда. ты на шатком табурете сидишь от меня на расстоянии вытянутой руки, но я коснуться не пытаюсь — боюсь, что растаешь или растворишься секундой, хитро сверкнув двумя бездонными сапфирами на прощание. растрёпанная и февральским ветром прошитая насквозь.       — тебе не надоело? каждый вечер приходить в эту проклятую коробку, видеть меня, каждый вечер не зажигать свет. будто прячешься. знаешь, как мышь по углам.       пункт про себя, как всегда — на самое неприметное место в очереди, чтобы затерялась точно-точно и ускользнул от меня. я роняю голову, и спутанные волосы скрывают от тебя улыбку и её горечь. делаю вид, что поправляю прическу, слыша за спиной деловитую усмешку. поймала.       — не надоело, — легкомысленно бросаю, не отводя взгляда от десятка окон-светлячков за грязным стеклом. ты загадочно хмыкаешь в ответ, но молчишь.       мои глаза привыкли. к темноте, и к твоей загадочности, и к нашему общему нежеланию проливать свет на пространство между нами, на тщедушный кусочек вакуума, зависший между ‘ты‘ и ‘я‘, на ‘нас‘. уверовавшие в свою смелость, мы обе никак не могли её набраться, духу не хватало, чтобы мыльный пузырь надуть, не лопнуть, не уничтожить, создать. отгородиться прозрачностью — дружба? пусть будет — под носом у моих родителей и твоих друзей. наша смелость — всего лишь бравада, необходимая для оправдания нашей с тобой трусости.       поворачиваюсь к тебе, облокачиваюсь о высокий подоконник, прищуриваюсь на долгие восемь секунд. и где же твоё ‘не делай так, пожалуйста‘? но ты спокойна. хочешь казаться спокойной. выдаёшь свои вопросы за мои, словно играешь в бильярд или шахматы (у меня никогда не получалось тебя обыграть), взгляд не отводишь вопреки ожиданиям — своим и моим. никто не смотрит на нас, для того мы и не зажигаем свет во время наших тайных встреч в моей однушке, так удачно устроившейся по пути из твоего института. помнишь?       — я скучаю по тебе. заранее. скоро ведь восемь, правда?       и ты, как всегда, нелепо намотаешь на шею бежевый тёплый шарф, который будет топорщиться сзади, а мне придётся поправлять его, чтобы ты оставалась красивой даже во время снежного апокалипсиса на улице. но ты всегда красивая, в метель, в темноте, с дурацким шарфом (обязательно подарю тебе новый) или без него. без него ещё красивее.       — я устала.

‘я люблю тебя. люблю!‘ дурацкое ‘скучаю‘, дурацкие восемь часов, дурацкий шарф.

      ты встаёшь и вытягиваешься во весь рост, сбрасывая напряжение с худых рук и острых плеч. восемь и вправду скоро, а значит, тебе пора бежать навстречу долгам по учебе, двум любопытным сёстрам, любимому коту — меня он любит тоже, и ты капельку ревнуешь каждый раз, когда он предпочитает заснуть на мне. я шучу, что у меня кость толще, поэтому твой изюмчик (господи, и как ты придумала назвать его таким именем?) расчётливо выбирает меня исходя из корыстных побуждений, но любит только тебя одну. ты смеёшься. я думаю, что люблю тебя.       — хочешь меня поцеловать?       я не отвечаю. у тебя тёплые губы и прохладные щёки, неровное от волнения дыхание — мне кажется, я различаю в тишине как загнанно бьётся твоё сердце в груди. я обнимаю твоё лицо, едва касаясь точёных скул подушечками пальцев, не сжимая, нахожу тебя сухими от сквозняка губами. расстояние вытянутой руки сжимается в крошечную точку между нами, и я уничтожаю её, стираю в порошок с трудом возведённый между нами купол из вакуума. это конец, как думаешь?       ты наматываешь на шею бежевый шарф, и он складывается сзади в идиотскую гармошку. я смеюсь над твоими попытками исправить ситуацию, над шарфом, над собой, но разглаживаю мягкий кашемир аккуратно и тщательно. ты готова быть самой красивой и бежать навстречу долгам по учебе, двум любопытным сёстрам, любимому коту — передашь, что я люблю его тоже, на случай, если больше не увидимся?       мы выходим из обшарпанного подъезда, я иду тебя провожать. закуриваю, ты на меня не смотришь, а я делаю вид, что не замечаешь, как долго виснет в свинцовом от холода воздухе дым. вот так, притворяюсь за нас двоих, а ты молчишь, словно действуешь мне назло. лучше бы ты меня отругала. я боюсь, что это конец.       — хочешь меня поцеловать? — я почти смеюсь: над твоим шарфом, который из вредности вновь топорщится, над своими попытками что-то исправить, над собой.       ты не отвечаешь. у меня губы горячие, горькие от сигарет, твои теперь тоже. ты ненавидишь запах сигарет, но может, меня сможешь любить?