Истина

             Стена редко когда была преградой для детских ушей. Вот и сейчас эта тонкая полоса не могла скрыть шум, доносящийся из смежной комнаты. Непонятное шебаршение, напоминающее возню мышей за старым шкафом, скрип мебели, редкие страшные выкрики, завывания… Семилетний ребёнок со страхом и интересом прислушивался к тому, что происходило за стеной, надеясь, что это не звуки боя между Джеймсом и неким неизвестным и страшным противником, а нечто, пока неизвестное ему. «Вначале был создан Великий Кристалл, засиявший однажды в бесконечности, после чего на нём, играя на бледных струнах, появилось множество граней, каждая из которых создавала свой особенный мир, таинственным голосом нашёптывая жителям этих миров сказки о мгле, удивительно близкой, вдали за серебристой дорожкой, подсказывая, что в тишине они не одни…»       Как уверял Джеймс, ему необходим личный разговор со старым другом. Точнее, подругой. Он принял решение вновь увеличить дистанцию, довольно некомфортную для обоих, но, как заявил в очередной раз молодой волевой мужчина, смотря в синие глаза ребёнка, совершенно необходимую. А этот ребёнок, как всегда, согласился, не в силах противостоять единственному человеку, которого любил больше книжек с разноцветными картинками, больше хрустящих хлебцев с острым соусом, которыми активно любил хрустеть по утрам, и даже больше старого хронометра, который около года назад ей подарил капитан дальнего плаванья, находящийся в отставке.       «Ночь утонула во мгле, голос звал, кричал всем, находящимся среди ясного дня, тревожа разумы, пытаясь проникнуть и доказать истину. Тот путь, к которому надо идти. Ошибались в безмолвных снах, в сердце и душе. Немеющая бездна раскрывалась перед жителями граней, каждый звук отчаяния казался безумной игрой. Каждое завтра становилось хуже, чем вчера. И благодать, опущенная на грани, на которых раньше находились отступившиеся, уходила из них, оставляя на своём месте кривые трещины, острые осколки боли этого мира, кровоточащие. Граням нельзя было принести большие страдания, но всё же, по несчастным ими было пролито бесконечное множество горячих, опаляющих чистотой, искренних слёз».       Несмотря на режущую боль, бегущую волной по всему телу при каждом подобном отдалении от тела Джеймса. Он не испытывал подобного, это было видно, и, что более, она это наверняка знала, так как любую его боль ей приходилось ощущать на своём слабом, неокрепшем теле. Несмотря на неполные семь лет, этот ребёнок оказался довольно умным, довольно быстро впитывая в себя линию жизни. И очень скоро пришло понимание, что лорд Азриэл, а иначе его нельзя было называть при посторонних, ни кто иной, как хозяин, которому необходимо подчиняться, который имеет над тобой безграничную власть. Хозяин.       «И безутешная мольба граней была услышана. В их миры пришла пыль. Пыль, очищающая души взрослых, тех, кто грязен, они их притягивают, а те, в свою очередь даруют им маленькое очищение, создают светящийся ореол, помогающий слабым противиться, а сильным — бороться. Она не затрагивала светлые души, позволяя им играться, как вздумается, искрясь торжествующим фонтаном свободы, не скованной грязными помыслами. Какой нужде люди, очернившие, платили дань? Теряя дивный свет, размыкая счастливые руки, позволяя судьбе разбиваться о вёрсты Дорог».       И всё же, было страшно и интересно. Замерев с книжкою в руках возле самой стены, она прижалась к ней головой, прислушиваясь и пытаясь понять, что там, за ней, происходит. И частью своей души, неразрывно связанной с Джеймсом, она понимала, что там не кровопролитное сражение, а происходит нечто, приносящее хозяину удовольствие. Девочка это чувствовала благодаря яркому огню тепла, расплывавшемуся в животе, ниточками, бегущими из-за стенки, соединяющими их тела.       «Пыль казалась искрой, возникшей на небосклоне, заигравшей на нём разноцветными полупрозрачными красками. Словно неизвестный художник рассыпал неаккуратно веснушки на своём холсте, и, увидев творение, не удержавшись, добавил цветов. Холст граней был укрыт невидимыми крупинками, парившими в поднебесье. Музыка роз, торжественность суровых снежинок, она закручивалась в танце ожидания, упрашивая об отсрочке, взмахнув вихрь нежных красок. Упрашивая не разрывать юности нить. Мягкая красота пыли, блаженствуя, разрезала синеву граней, легко и просто семеня по Дорогам. Прозрачная чистота, кинувшаяся с головой в бездну, где всё застыло, тогда, как должно было петь и творить».       Расплываясь в улыбке, она прикрыла глаза, с наслаждением впитывая тёплые потоки, с такой редкостью ею впитываемые от сурового лорда Азриэла. Получать это от него было сравнительно удивительной сказке, прорвавшейся сквозь суровую, непримиримую реальность. Скупой на яркие в отражении свечей эмоции, он довольно редко испытывал их, а следовательно, и ребёнок получал их крайне редко. Но сегодняшний шквал, обрушившийся бесчинствующим тайфуном на девочку, казался безумным. Впитывая, семилетнее чудо отрешалось от шума этого мира, находясь в пространстве ярких сладчайших нитей, среди которых ей редко доныне доводилось летать, а в эти мгновения она парила, впитывая их в себя, загораясь, опутывая разноцветными нитями тело.       «И так и было, ныне есть, и будет дальше. Пыль живая, с отречением врывающаяся в чужие души с требованиями. Требуя о вере, о чуде, о любви, прощении обид, о правде. Пыль не могла кричать, она всего лишь мельчайшие частицы, витающие в бескрайней синеве, за звёздным поясом. И, борясь, всей кровью прорастала в заблудших, не позволяя думать о том, что день уходит с земли. Возвращая душам память о прошлом, излечивая шальную жизнь. А порой, понимая, что от боли люди летают выше, её причиняют, обрывая невесомую страховку, расправляя крылья. Пыль боялась, боялась, что они потеряют крылья, и уже не смогут взлететь. Ведь когда-то они парили в небесах!       Душа и кровь нераздвоимы. Этот мир, что мы не любим, кем-то очень любим, тем, кто снова дарит шанс».       А потом, вскрикнув, вновь потеряв цвет, девочка закричала, дёрнувшись от стенки с непонятной болью, обрушавшейся на тело. И тут же снова взвыла, чувствуя, как обрываются с болью связывающие двух людей нити души. Со всей силой вжавшись испуганно в деревянную старую стенку особняка, она прошептала, надеясь не на то, что услышат, а на то, что поймут. Ведь хотелось позвать. В тот самый миг, не смотря на строжайший запрет. Когда испуг и боль пронзили остриями льдин маленькую душу лорда Азриэла.