Ночи в Ривии обычно проходили спокойно.
Мэва, натянув одеяло до шеи, всё не могла уснуть. Глаза ее уже привыкли к темноте, так что королева угрюмо разглядывала гобелен с вышитыми золотом цинтрийскими львами, висевший на противоположной стене еще с тех самых пор, когда ее супруг, Регинальд Могучий, был вполне себе жив и здоров. Обстановка в ривийском замке заметно отличалась от тех покоев, к которым привыкла Мэва в родной Лирии. Регинальд предпочитал простоту, и после его смерти королева оставила комнату в нетронутом виде — ей пришлось разве что обновить подсвечники, почерневшие со временем.
И все же в крепости Мэва старалась бывать как можно реже.
Этот замок хранил в себе множество воспоминаний, которые королеве уж точно не хотелось ворошить. Именно в этих стенах Регинальд так часто изменял ей с какими-то фрейлинами, вечно ссылаясь на то, что Мэва была довольно-таки холодной и почти не заинтересованной в нем женщиной. Она в ответ на это лишь фыркала и занималась своими обязанностями, делая вид, что ей все равно на распутство глупого супруга.
Признаться, теперь, когда Регинальда постигла смерть, Мэве стало гораздо легче. Возможно, как говорил Демавенд, у нее действительно было ледяное сердце, и королева просто-напросто не испытывала каких-то теплых чувств к мужу. С семейной жизнью у нее и вправду все было сложно — управлять объединенной страной она умела прекрасно, а вот ладить с Регинальдом или собственными детьми у нее получалось не всегда.
Лишь в полном одиночестве Мэва находила свое утешение и покой.
Переведя взгляд со львов на гобелене на верный махакамский сигилль, покоившийся у кровати, королева тяжело вздохнула. Вторая война с Нильфгаардом оставила на ее лице глубокий уродливый шрам — лишь немногие могли смотреть на Мэву, не отводя глаз и не опуская головы.
Она не винила их в этом — шрам и вправду был ужасен.
Стараясь не думать об этом, королева повернулась спиной к открытому окну и прикрыла глаза. Она могла побороть хоть нильфгаардскую армию, хоть ганзу бандитов, но справиться с бессонницей было выше ее сил. Легкий осенний ветер трепал ее светлые волосы, местами поседевшие из-за воинского образа жизни.
Короли, как говорилось в народе, седели рано, и дело было отнюдь не в возрасте, а в утомительной политике, сводившей многих в могилу раньше положенных лет.
Пролежав в постели неподвижно несколько минут, Мэва, которую редко подводило солдатское чутье, внезапно ощутила чье-то присутствие в спальне. Рефлексы, выработанные годами тренировок, оказались как никогда кстати. Сжав под подушкой рукоять кинжала, королева резко вскочила с кровати.
Холодное лезвие коснулось чьей-то шеи.
Кто-то усмехнулся.
Самодовольно.
— Мэва, Мэва, — промурлыкал мужской голос. Голос, который она не слышала вот уже несколько лет. — Разве так встречают старых друзей?
Однако убирать клинок королева не спешила. Гость, похоже, этому вовсе не удивился, только примирительно поднял руки, демонстрируя свою безоружность.
— Приятно знать, что ты не меняешься, — продолжал он, сохраняя при этом полную невозмутимость.
Мэва громко фыркнула:
— Если тебе станет легче, то я сейчас едва сдерживаюсь, чтобы не убить тебя.
— Я тоже рад тебя видеть, моя королева. Даже залез к тебе через окно.
Пальцами отведя лезвие кинжала от своей шеи, Гаскон издевательски поклонился ей, будто бы показывая учтивость и уважение. Мэва не обратила на это никакого внимания — уж по шуткам и поведению Кобелиного Князя она точно не скучала. Спрятав кинжал на место, под подушку, королева скрестила руки на груди, ожидая каких-либо объяснений столь позднему и внезапному визиту.
— Знаешь, мне не хватало твоей суровости и серьезности. В особенности твоего недовольного выражения лица. Как сейчас, например.
— Ты сам ушел, Гаскон, — напомнила Мэва. — Никому ничего не объяснив.
Узнав, что он покинул имение, которое она дала ему в награду за его службу вместе с титулами, королева испытала невероятную злость. Гаскон, которого она считала близким советником и другом, просто покинул пределы ее государства. Бросил ее. В очередной раз предал. Впрочем, чего она ожидала от бандита? Рейнард всегда говорил о стремлении Кобелиного Князя к свободе. Разбойники никогда не меняются. Тогда Мэва даже не стала его искать. Ушел и ушел. Она, признаться, в какой-то степени даже смирилась с этим.
В конце концов, Гаскон никогда не присягал ей на верность.
И все же теперь, прямо сейчас, в этой самой комнате, он стоял перед ней, облаченный в привычную легкую броню. Разве что цвета одежды были другими — это Мэва заметила даже в темноте.
— Я должен был уйти, Мэва.
— Я не терплю оправданий, Гаскон, особенно от бывших советников.
Наследник Броссардов в ответ лишь пожал плечами.
— У меня появились дела.
— Ты мог сказать мне об этом. Я бы оказала тебе помощь.
— Разве посмел бы я отвлечь Ее Величество от вечных королевских обязанностей?
Мэва, понимая, что он насмехается над ней, закатила глаза. Серьезности за эти годы у Гаскона точно не прибавилось. Однако голос, как она заметила, стал грубее. Да и держался Броссард куда увереннее, чем раньше. А еще от него привычно пахло лошадью. Наверное, только боги могли догадаться, как сильно Мэва скучала по их совместной дороге, когда они втроем — она, Гаскон и еще живой Рейнард — боролись с Нильфгаардом, будучи лишь во главе отряда бандитов да крестьян.
— Судя по красным цветам в твоей одежде, другой король, видимо, платит тебе больше, — не сдержала комментария королева, глаза которой наконец-то привыкли к темноте, разбавленной лунным светом, проникающим в просторную комнату через окно.
Гаскон, явно ожидавший подобных обвинений, опустился на ее кровать, не спрашивая разрешения. Мэва и не собиралась возражать — она привыкла, что Кобелиный Князь всегда все делал по-своему. Только сейчас женщина обратила внимание на небритое несколько дней лицо разбойника. Броссард выглядел уставшим.
— Ты всегда знала, что жизнь лорда — это не для меня. Я благодарен тебе за всё, но я слишком долго пробыл разбойником. А жизнь наемника не кажется такой уж плохой, — он на какое-то время умолк, не зная, стоит ли продолжать. Мэва в любом случае его осудила бы. — Мы — вольная компания. Я не присягал Редании на верность.
— Мы?
— Железные Соколы.
Кажется, Мэва что-то слышала о них. Возможно, название этой шайки попадалось ей в военных отчетах, но она не придавала этому особого значения. Даже сейчас наемники ее мало интересовали. В этой жизни королева повидала всякое и не привыкла удивляться.
— Ты выбрал свой путь, Гаскон. Зачем ты решил вернуться?
Наемник повернулся к ней.
— Кажется, в тот раз я с тобой не попрощался.
— Не попрощался, — подтвердила Мэва. — Ты вспомнил об этом спустя столько лет?
— Ты бы не поняла меня.
— Я и сейчас тебя не понимаю.
Бандит тихо вздохнул. Когда он коснулся пальцами ее шрама, Мэва, не привыкшая к таким вольностям, вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки и нахмурилась. Гаскон никогда не соблюдал субординацию, и Рейнард из-за этого постоянно раздражался.
Признаться, Мэве не хватало их обоих, а в особенности — вечных мужских ссор из-за ничего на ровном месте.
— Я давно собирался увидеться с тобой.
Королева, впрочем, не особо ему верила, а потому пропустила эту фразу мимо ушей, зная, что разбойник уж точно не обидится.
— Как ты узнал, что я в Ривии?
Гаскон лукаво улыбнулся, однако руки от ее лица не убрал.
— В твоей армии служат Кобели из Спаллы. Думаешь, я не обмениваюсь с ними письмами? — он подмигнул ей. — Если бы тебе внезапно понадобилась помощь, я бы сразу же приехал.
Мэва, которая никак не могла добиться от бывших людей Гаскона ответов на свои вопросы, свела брови на переносице. Долгие месяцы она интересовалась у Кобелей одним и тем же вопросом, мол, куда же подевался сам Князь, но те лишь с мрачными лицами говорили, что ничего не знают о местоположении своего предводителя. И королева им почему-то верила. Вот только теперь она, наконец, осознала, что все это было одной сплошной ложью.
Ее по-прежнему окружали предатели.
Ничего. Однажды она с этим разберется.
— За эти годы ты ни разу не связался со мной, — Мэва в конце концов схватилась за его запястье и нервно отвела мужскую руку от своего лица. — Хотя, как ты утверждаешь, прекрасно знал, где я нахожусь.
— Ты слишком долго злишься. Ты бы меня не простила.
Отчасти, пожалуй, Мэва признавала его правоту. Когда она узнала, что Гаскон собирается сдать ее нильфгаардцам, ее ярости не было предела. Тогда королева готова была выгнать его куда подальше. Или даже повесить. Со временем, правда, гнев прошел. Кобелиный Князь несколько раз спасал ей жизнь и был чуть ли не самым верным человеком в армии Лирии и Ривии, пусть никогда и не клялся Ее Величеству в преданности. А еще она восстановила имя его семьи, что значило для Гаскона многое — род Броссардов больше никто не обвинял в измене.
И все же, несмотря на все это, он уехал.
Уехал и не попрощался.
Заметив ее мрачную задумчивость, Кобелиный Князь снова дотронулся пальцами до ее подбородка. В этот раз королева даже не вздрогнула. Встретилась взглядом с его темными глазами. В лунном свете, конечно, едва ли можно было что-то разглядеть, но Мэва отчего-то была уверена, что Гаскон в упор смотрит на нее.
А потому, когда разбойник наклонился к ней и коснулся губами ее губ, забираясь холодной рукой под рубашку мужского кроя и дотрагиваясь до горячей кожи, королева ничему не удивилась. Гаскон целовал спокойно, без всякого напора, с чувством, словно боялся, что она в любой момент может отстраниться от него. И Мэва определенно отстранилась бы, если бы его прикосновения не были такими приятными.
Она уже успела позабыть это чувство — последним мужчиной, трогавшим ее тело, был Регинальд, погибший уж слишком давно, чтобы королева что-либо помнила. Казалось, это всё было в прошлой жизни. А если и было, то слишком редко — Мэва особо не была заинтересована в близости. Даже сейчас она чувствовала некоторую растерянность.
Гаскон был гораздо младше нее, и женщину это немного беспокоило.
А вот его, похоже, все устраивало.
Когда Броссард перешел губами на ее шею, случайно целуя в том числе и ее золотистые пряди, Мэва сжала пальцами его запястья, пытаясь хоть как-то остановить Кобелиного Князя от подобных, как она считала, глупостей, пока это не перешло разумных границ. Но Гаскон отступать не собирался. Оторвавшись от ее кожи, он прижался лбом к ее лбу. Его размеренное горячее дыхание обжигало ее лицо, и Мэва прикрыла глаза, стараясь избавиться от накатывающего чувства неуверенности.
Да, она была воином. Но все же подобные действия со стороны ближайшего советника приводили ее в нешуточное смятение.
Королева Мэва, о чем ей всегда говорил еще Регинальд, прекрасно обращалась с мечом, но не умела открывать свое холодное сердце для других.
— Ваше Величество, — едва слышно шепнул Гаскон, убирая ей за ухо прядь волос. — Забудьте о Вашей серьезности. Хотя бы этой ночью.
Обычно каждый раз, когда Кобелиный Князь называл ее по титулу, Мэва улавливала в его голосе насмешливые нотки. Однако сейчас Гаскон говорил совершенно серьезно. Не видя больше никаких возражений с ее стороны, он вновь поцеловал ее, и в этот раз королева позволила себе ответить на его ласки.
Явно понимая, что такого шанса больше может и не выпасть, Броссард целовал ее горячо, будто бы хватаясь за любую возможность прикоснуться к ней. Его мозолистые руки гладили ее тело, и не привыкшая ни в чем никому уступать Мэва, борясь с противоречивыми чувствами, поспешно принялась разбираться с ремнями на легкой броне разбойника. Откинув куда-то в сторону его головной убор и стащив капюшон, королева разорвала поцелуй, позволяя Гаскону снять ее рубаху.
— Ведь можешь же иногда не строить из себя камень, правда? — между делом шепнул Кобелиный Князь, лишний раз раздражая Мэву.
Женщина лишь тихо фыркнула, все еще не будучи уверенной в правильности собственных действий.
Впрочем, думать было уже поздно.
— Замолчи, Гаскон.
— Обожаю, когда ты так недовольно произносишь мое имя.
Мэва, хотевшая было сказать что-то колкое в ответ, не успела этого сделать из-за очередного поцелуя со стороны Броссарда. Не теряя ни секунды, Гаскон заставил ее лечь на кровать, навалившись сверху и расправляясь с застежками на своей стеганой наемничьей куртке. Стоило ему избавиться от одежды, как Мэва тут же прижала ладонь к его обнаженной груди, чувствуя пальцами уже давно затянувшиеся раны.
Как бы не пытался сегодня отшучиваться Гаскон, вопросов ему избежать бы в любом случае не удалось.
— Откуда это? — в темноте и без того грубый голос Ее Величества казался еще более властным. — Не припоминаю у тебя этих шрамов.
Личных расспросов Мэвы выдерживали немногие люди, и Гаскону, который провел рядом с ней несколько долгих месяцев, бок о бок сражаясь с нильфгаардцами, это было известно, пожалуй, лучше всех.
— Пропустил арбалетный болт в стычке с другими разбойниками неподалеку от Залипья.
— А это?
Мэва осторожно дотронулась до продолговатого пореза. Кобелиный Князь, к ее удивлению, вздрогнул от этого касания, будто бы на него нахлынул поток неприятных воспоминаний.
— Разбойники полоснули кинжалом, намереваясь убить на границе с Темерией. Видишь ли, им понравился мой колчан. И конь. Только я оказался быстрее.
Королева не сдержала усмешки. В том, что Броссард был ловким и умелым убийцей, она сама убеждалась уже не раз, пусть ей и не нравилась его легкомысленность в такие моменты. Рейнард и вовсе поначалу не воспринимал его серьезно.
Как давно это было. Казалось, с тех времен прошла целая вечность.
— Тогда я рада, что ты остался жив, — искренне призналась Мэва. — Мы и так уже потеряли слишком многих за последние годы.
— Конечно. Кто бы иначе раздражал тебя своими вечными шутками? — Гаскон в любой другой ситуации улыбнулся бы, однако, уловив нескрываемую тоску в женском голосе, лишь склонился над ее лицом, запуская пальцы в светлые волосы.
Мэва, не привыкшая никому демонстрировать свои эмоции, в этот раз дала слабину. Гаскону она доверяла, даже несмотря на его предательство, и все же, стоило слезам выступить на ее глазах, королева тут же поджала губы, мысленно приказав себе держаться и надеясь, что Кобелиный Князь этого не заметил.
Но он заметил.
— Ты скучаешь по нему? — вопрос Броссарда резал ничуть не хуже ножа. Ему даже не нужно было называть имени — королева прекрасно знала, кого Гаскон имеет в виду. — Я видел свежие цветы на его надгробии…
Наверное, сейчас Мэве хотелось бы избежать этих разговоров. Без Рейнарда ей было тяжело — она, привыкшая к тому, что рядом всегда находился верный генерал, теперь была вынуждена справляться в одиночку.
Мысль о том, что граф Одо любил ее все эти годы, до сих пор не давала Мэве покоя.
Они даже не успели об этом поговорить из-за той треклятой войны с Нильфгаардом.
— Он служил рядом со мной восемь лет, — прохрипела воительница. — Любил меня. Уважал. А я отправила его на смерть.
— Мэва…
— Не говори ничего. Я не хочу слышать от тебя утешений.
Гаскон, обычно перечивший ей во всем, в чем только мог, в этот раз послушался. Больше не произнеся ни слова, он прижался губами к ее губам, даря неторопливый поцелуй. И в этот раз Мэва, наконец, ответила без всяких внутренних сомнений. Обвив руками его шею, она прильнула к разбойнику всем телом, желая получить этой ночью хоть какое-то тепло. Когда Кобелиный Князь спустился губами к ее шее, королева громко выдохнула. Гаскон касался ее осторожно, будто бы действительно боялся спугнуть — и неудивительно, с ее-то характером.
Мэва, пусть и была холодной, все же нуждалась в поддержке, и Броссард, пожалуй, понимал это как никто другой.
Кобелиный Князь, проведя влажную дорожку из поцелуев до ее ключиц, прижал ладонь к ее подтянутому животу, заставив королеву вздрогнуть от приятного прикосновения. Второй рукой он неуверенно сжал женскую грудь — так, будто бы спрашивал разрешения. Мэва готова была поклясться, что сейчас предводитель воров как обычно улыбается.
Гаскон был единственным ее советником, который умудрялся сохранять хорошее настроение даже в самой плохой ситуации. Еще и подбадривал остальных.
Не говоря ему ничего, Мэва просто обняла его за плечи, надеясь, что такого обыкновенного жеста будет достаточно для ответов на все его немые вопросы. Касаться горячей кожи Гаскона было непривычно — королева и вправду успела позабыть подобные ощущения. Кобелиный Князь, впрочем, никуда ее не торопил и не спешил сам. Продолжая покрывать ее тело легкими поцелуями, он изредка замирал на несколько мгновений, словно наблюдая за реакцией.
Вдруг она передумает и выгонит его, не желая прощать после ухода?
Внезапно у Гаскона вырвался нервный смешок.
— Что такое? — Мэва недовольно свела брови на переносице.
Несмотря на все еще подавленное настроение, внешне королева оставалась такой же суровой, как и ранее. От слез не осталось и следа — Мэва всегда умела брать себя в руки, вне зависимости от обстоятельств.
— Никогда не думал, что окажусь в постели с королевой, чей муж до основания искоренил имя моей семьи. Какая ирония.
— Ты всегда можешь уйти.
— Когда это я прислушивался к Вам, Ваше Величество?
Мэва мысленно усмехнулась. Гаскон и вправду никогда ее не слушал — ни тогда, ни сейчас, и явно не будет слушать еще и в будущем. Такова была его натура, и королева ни в коем случае не собиралась наказывать его за подобные вещи — по крайней мере, строго.
Возможно, в какой-то степени она даже завидовала его безответственности.
Когда Гаскон снова поцеловал ее, пытаясь стащить с нее шнурованные льняные бриджи вместе с нижним бельем, женщина не стала сопротивляться. Разбойник навалился на нее всем телом, уже не сдерживая рвущейся наружу страсти, распаляя и без того бушующее пламя внутри. Он целовал жарко, с какой-то дикой и непонятной жадностью, будто бы пытался украсть как можно больше ласк. Мэва не сомневалась, что утром Гаскон вновь уедет и ничего ей не скажет — бывший бандит был вольной птицей, а держать его рядом насильно никогда не входило в ее планы. Пусть живет своей жизнью, если ему этого хочется. Для королевы Лирии и Ривии Броссард и так сделал многое.
В том числе и спас от гибели, когда нильфгаардский шпион едва ли не задушил ее во славу императора.
Отбросив в сторону бриджи Мэвы и приподнявшись на колени, Гаскон нетерпеливо принялся разбираться с собственными набедренниками. Пустующие ножны тихо свалились на пол. Следом за ними Кобелиный Князь скинул и кожаные ремни — в этот момент он про себя проклинал свое боевое облачение за такое количество столь незначительных деталей. От медлительности Броссарда не осталось и следа. Как только с портками было покончено, Гаскон провел ладонью по внутренней стороне бедра королевы, да так, что Мэва опять вздрогнула — она никогда не предполагала, что у разбойника могут быть столь нежные и умелые руки, несмотря на мозоли на пальцах от поводьев и тетивы.
А когда он коснулся ее между ног, то лирийка и вовсе издала тихий стон, тут же упрекнув саму себя в подобной слабости.
Гаскон, к ее счастью, никак это не прокомментировал. Лаская напрягшуюся королеву, Кобелиный Князь наклонился к ней и кончиком языка дразняще дотронулся до ее шеи, внимательно прислушиваясь к учащенному дыханию Мэвы. Признаться, она никогда не задумывалась, сколько в его жизни было женщин. Да и какая разница? Ее, если честно, это вовсе не интересовало. Прижав ладонь к мужской груди, королева губами нашла его губы, и разбойник не смог отказать ей в очередном поцелуе.
Кровать под ними неприятно скрипнула, когда Гаскон принял более удобную позу, придавив собой Мэву к ложу, а королева развела ноги в стороны, едва ли справляясь с каким-то внутренним беспокойством.
Все-таки сражаться с нильфгаардцами было куда легче, нежели проводить время с мужчиной в постели.
Снизу живота сладостно ныло. Мэва, прижавшись к Гаскону ближе, мысленно обругала себя за происходящее. Она никогда не понимала людей, поддавшихся без остатка какому-либо желанию, но сейчас не могла обуздать личную жажду. Когда Броссард, больше не в силах сдерживать себя и помогая себе рукой, начал вводить в нее твердую от возбуждения плоть, Мэва закусила губу от смешанных ощущений, ногтями впившись в его обнаженные плечи. Саднящая боль ее не удивляла — она и вправду давно не вступала ни с кем в близость. Гаскон, шумно вздохнув от удовольствия, сжал пальцами ее бедра, позволяя лирийке привыкнуть к этому растягивающему чувству внутри. Опаляя дыханием ее кожу, разбойник принялся покрывать шею и грудь королевы поцелуями, уже не скрывая своих чувств. Ласки Броссарда напоминали собой пожар — каждое его прикосновение обжигало Мэву не хуже огня. Женщине внезапно стало жарко от переизбытка ощущений, воздух в комнате показался каким-то тяжелым и теплым, несмотря на открытые ставни ривийского замка.
Гаскон вел себя весьма осторожно, восхищенно закусывая губу при каждом медленном движении, но королева, обхватив его плечи руками, старалась никак не показывать свое удовольствие. По ту сторону запертых дверей покоев несли свою службу ее верные стражи, которых на этот пост назначил еще Рейнард, и правительнице Лирии и Ривии отнюдь не хотелось бы, чтобы кто-то из них узнал о ночном визите Броссарда к ней. Большая дубовая кровать, как казалось Мэве, и так скрипела слишком громко под весом любовников. Лирийка, конечно, в любом случае избежит чьих-либо вопросов, она ведь королева, никто не посмеет поинтересоваться у нее подобными вещами, однако ей было бы приятней знать, что поводов для любопытства у ее подданных не возникнет.
Уткнувшись носом в плечо разбойника и продолжая сдерживать тихие стоны, Мэва прикрыла глаза, позволив наемнику взять инициативу в свои руки. Ей уже надоело быть во всем главной — пусть хотя бы сейчас она забудет о тяжести короны. Гаскон, чему она не удивлялась, был явно не против — еще бы, он всегда хвастался перед всеми своим превосходством. Задав неторопливый темп, Кобелиный Князь зарылся лицом в ее разметанные по подушке мягкие волосы и пробормотал что-то довольное, но Мэва расслышала лишь его сбивчивое дыхание. Регинальд обычно брал ее грубее, пусть и любил свою лирийскую королеву; Гаскон же, в отличие от ее покойного мужа, быть жестким в постели не торопился. Напротив, его прикосновения были настолько нежными, что Мэве даже становилось временами некомфортно от такой заботы — до этой ночи она и не думала, что бандиты с большака могут вести себя настолько учтиво.
Особенно Кобелиный Князь.
Возможно, они могли бы стать любовниками еще во время войны, не будь Гаскон столь надоедливым, а королева — такой гордой и серьезной. Мэва, подарив ему имение под Спаллой и вернув титул лорда, все равно чувствовала перед ним некоторую обязанность даже сейчас, спустя многие годы, когда Кобелиный Князь отказался от ее благодарностей и уехал, не сказав ни слова.
Броссард не был Рейнардом — он никогда бы не поклялся ей в верности, не стал бы служить под ее началом долгие годы, ни за что не выполнил бы приказ, который ему бы не понравился. И все же разбойник, несмотря на отсутствие клятв, рисковал ради нее жизнью. Переступал через собственные принципы. Даже в его шутках мелькало нескрываемое уважение — и восхищение.
Мэва знала и верила — что бы ни случилось в будущем, Гаскон ни за что не навредит ни ей, ни ее государству.
Потому что даже у таких преступников, как Кобелиный Князь, существовало свое, пусть и размытое, понятие чести.
***
Лениво открыв глаза, Мэва сразу же поняла, что проснулась в одиночестве.
Гаскон, наверное, покинул ее покои с первыми лучами солнца. Ничего другого королева от него и не ожидала — разбойник никогда не любил прощаний. Возможно, это и к лучшему. Поднявшись с постели, Мэва пригладила рукой светлые волосы и принялась собирать с пола раскиданную одежду, не обращая внимания на приятную слабость в теле и легкое головокружение.
Солнце уже давно взошло, и Ее Величество, понимая, что сегодня — как и всегда — будет много дел, не стала терять времени зря.
Облачившись в легкую броню вместо повседневного королевского платья, Мэва заплела простую косу и уже собралась было отправиться на выход, как вдруг остановилась, заметив стрелу с ярким оперением, торчавшую из ясеневой двери и удерживающую потрепанную записку.
По правде говоря, почерк у Броссарда был ужасный.
Небрежно сорвав лист и выдернув стрелу, Мэва выругалась и нахмурилась — решив таким образом оставить ей послание, Гаскон поцарапал дверь, которая служила в этом замке многие годы. Странно, что стражники, охранявшие королевскую спальню снаружи, ничего не заметили. Воительница бы обязательно сделала им выговор, вот только кому, как не ей, было лучше всего известно о тихом Кобелином Князе и его скрытности?
Вернувшись к кровати, Мэва опустилась на смятую постель и принялась читать письмо. От пожелтевшей бумаги пахло лошадью — сомнений, что записку оставил именно Гаскон, не было никаких. Разбойник явно торопился — и без того кривые слова были написано слишком жирно, чернила местами растеклись и пропитали плотную бумагу насквозь.
И все же королева смогла разобрать всё, от начала до конца:
«Моя дорогая королева!
Знаю, ты, скорее всего, будешь гневаться на меня — впрочем, ты всегда гневаешься, тебе даже иногда повод не нужен, но речь сейчас пойдет не об этом. Спасибо тебе за всё. Рад был тебя видеть, ты как обычно красива. Ничуть не изменилась с последней встречи, когда мы вместе боролись с нильфгаардцами! Хорошее было время!
Прости, что снова ухожу — мне слишком нравится тот образ жизни, который я веду, а ты его точно не одобряешь. Поэтому я, твой покорный Кобелиный Князь, снова возвращаюсь на большак, подальше от ваших унылых королевских дел и скучных серых замков, к своей наемничьей жизни и разбою с великолепными Соколами.
Береги моих Кобелей! Эти ребята заслуживают лучшей жизни!
И извини за украденного из конюшни мерина, моя кобылка совсем устала после столь долгого путешествия. Кажется, конь был твой.
Люблю и желаю успехов!
Гаскон Броссард»
Мэва, закончив читать письмо, сначала нахмурилась. Но затем серьезное выражение ее лица сменилось усмешкой.
Гаскон, как и она, остался со времен Второй войны таким, каким королева его и запомнила, и эта мысль, пожалуй, по-настоящему согревала ее сердце, пережившее столько потерь.
