кольцевая

Что у тебя? Выпускной кончился минетом; студак с подмоченной в луже печатью; двадцать свечек на торте и еще одна — та, что поплыла. Что у тебя? Стаж за барной стойкой — тысяча и одна ночь, чей-то поцелуй вместо чаевых; ссадина на подбородке — пьяные объятия с обгаженным асфальтом; мамины слезы на футболке, отцовское проклятие картинкой в чехле мобильника. А дальше? Отчисление, подпись, свобода — безделье. Крошки с пиццы скатертью по столу, на подоконник — лбом в окно, босые пятки к батарее. Черкнуть номер рыжей девчонке на салфетке, которой она вытерла помаду. Ответить смайликом и не прийти на свидание. Танцуешь, Миша. Вихрастый, небритый, пьяный. Крепкий, но тонкий. Не сломанный, но треснул. Джинсы ниже резинки трусов, губами бы к косточкам, к волоскам, к тебе. Губами. Что у тебя? Разбитый рот — Рылеев псих, — на кровь приклеилась сигарета; истерический смех, трясутся плечи, Сережа прикладывает ватку. Плиту бы приложить могильную. Мишель Бестужеff. Прямой хрящик носа, рот для порно, тату по левой ладони. Кто-то включил la femme. Не забыл? Какая пошлость — французский твоим разбитым ртом. – Иди продышись. Идите оба, – посылает Трубецкой. Рылеев тычет средним пальцем и пропадает на балконе. Миша не мелочится, сует ноги в не-свои адики, молнию вверх, вихры в капюшон и — дышать. Паша прячет усмешки Трубецкого глубоко, безвозвратно, догоняет Мишу. И — дышать. Смогом, Невой из-за сотен домов. Одна на двоих желчь. Бывший. Давнонецелованный. Ночами выдуманный. Нелюбимый. Не забытый. Тонут ледоколы, насмерть замерзают капитаны, океаны — остаются. Миша — подводный мир, подземный бой, вечно неодинаковые носки — смотрит, как они идут в ногу, и улыбается. У Паши на улыбки аллергия, на коже вздуваются волдыри и ноют. Не на все улыбки, только на мишины и только с тех пор, как Миша улыбается всем, кроме Паши. Паше он скалится. Нарочно приходит туда, куда его не звали, мешается под ногами, болтает под руку, и все для того, чтоб Паше напомнить — не целуй меня, не пиши напомнить про обед, не говори со мной о текстах hozier, пока ласкаешь пальцами. Миша не примет извинения Рылеева и не поблагодарит Сережу за заботу. Не ответит на флирт, не подарит комплимент, зато прикроет глаза и станет качаться посреди комнаты, стильно не попадая в ритм. Паша не хочет докурить и не может уйти. Бывший. У Паши ритуалы: выключить будильник, открыть диалог, перечитать каждое "пошел нахуй", "хватит звонить", "мудак". Закрыть — диалог, глаза — и не кричать. Повторять несколько раз в день до и после еды. Миша водит Сережу под пашиными окнами, хватает его за руки, громко-громко смеется. Вваливается, не здороваясь. Сереже неловко, Мише не стыдно, Паше не больно. Так и сидят втроем — неприкаянные. Миша складывает на Сережу ноги, кормит его с рук пашиным дошиком. Паша отлично знает, что в романтику Миша не умеет, не учили никогда. Потом: – Я пойду. Устал смотреть на ваши перетертые в порошок оголенные ребра. Муравьев уходит. У Миши прыгают плечи. – Смешно? Не отвечает, сползает с табуретки и кладет голову на пашины колени, царапает ему голые щиколотки. Что у нас? Мятая простынь на диване, уголок от квадратика резинки; поздний вечер — ненасытно, глубоко, стоны с надрывом, как от боли, как ты любишь; драка, прикушенный язык, снова секс — ты бесишь, бесишь и любишь. Бесишь. Люблю. Мише идет курить на рассвете по ту сторону стекла. Запереть бы тебя на балконе, чтоб от вредности рухнул вниз — лишь бы не возвращать былое. Паше идет болеть Бестужевым, как чумой. Он целует мишины бедра, пока тот пусто смотрит на это в зеркало. – Я пришел унижаться, – кивает самому себе, скалится. Тянет Пашу за волосы, чтоб елозил лицом по бледному телу. – Прихожу — а ты пускаешь. Сколько прошло дней? Они голые. Из кухни в постель, с балкона на асфальт. Где-то Сережа врет начальнику за обоих больных и удаляет с телефона улыбчивое мишино селфи. Паша бы удалил себя со всех cd, если бы Бестужев не делал его живым каждый раз, когда приходит унижаться. – Я не обещал тебе счастливых концов! Отъебись! Не прикасайся! – сам идет под руки. – Отпусти меня, – шепчет Паша, но это то, чего он боится. Повязанные. Делай, что хочешь, и не подводи итогов. Осторожные не живут, а только думают жить. Паша собирает коллекцию забытых мишиных зажигалок, чтобы однажды подарить ему на день рождения. Паша не шевелит ни единым мускулом, когда Сережа с Колей, перебивая друг друга, рассказывают о том, что Миша не отвечает на телефон, не открывает дверь, не появляется на работе. Не надо звонить в больницы и морги, гораздо продуктивнее — сразу в ад. Миша там не почетный гость, а проживает на правах хозяина. – Найдется. Первый раз, что ли? Нашелся — убийственно трезвый, катастрофически красивый, нездорово любимый. Очень интересно, куда он пропадает, чтобы переродиться, сменить шкурку — где такое чудное место? Паше кисло-сладко наблюдать за тем, как Миша опять подступается к Сереже, как тот измученно улыбается, разбрасывает морщинки вокруг глаз. Круг замкнулся, начинаем сначала. Что у тебя?