***
— Ока-сан… ты счастлива? Позже Изуку ничего не помнил об этом, несмотря на то, как глубоко печаль в глазах матери поразила его, когда она посмотрела на него сверху вниз, одарив печальной, нежной улыбкой. — Конечно, любовь моя. Через несколько месяцев после рождения Изуку его отец перестал жить с ними. Он был за границей, работал в международной фирме, как объяснила его мать, когда Изуку был достаточно взрослым, чтобы удивляться, почему у Каччана и других детей есть и мама, и папа, а у него нет. И на этом всё закончилось. По мере того как он рос, эта тема никогда не затрагивалась; никаких объяснений, почему он никогда не звонил и не навещал её, никаких намёков на отсутствие фотографий в гостиной, никаких упоминаний об их с матерью общем прошлом. Никаких сказок на ночь, никаких колыбельных, никаких ностальгических воспоминаний, разделяемых с той гордостью и благоговейным трепетом, которые родственные души вызывали у родителей и детей. Но, несмотря на всё это, его мать никогда не закрывала тёмно-синее имя на своём запястье. Несмотря на всё это, она по-прежнему любила. Как будто она могла сделать что-то ещё. Соседи уже достаточно шептались о них. Ибо как бы странно ни было иметь ребёнка без родственной души, быть по доброй воле отдельно от своей собственной было, пожалуй, ещё более странно. Это было почти так же плохо, как жениться на ком-то, кто не был твоей второй половинкой — отклонение, которое старшие, самые консервативные поколения считали табу. Ибо в этом обществе, одержимом судьбой, единственно приемлемым способом расставания для связанной пары был один единственный путь. Смерть.***
В четыре года Изуку наконец-то понял этот взгляд матери. Сочувствие. Горечь. Жалость. Но он был слишком мал, чтобы понимать любовь. Как и большинство детей, они по-прежнему лепетали, щебетали и хвастались своими именами, придумывая сценарий за сценарием, как однажды они встретятся со своими родственными душами, задаваясь вопросом с сердцами, полными тоски, каким человеком тот будет. У Изуку не было имени, о котором стоило бы думать. И всё же, его дух никогда не был поколеблен, потому что помимо расплывчатой концепции любви, которую его юный ум едва мог постичь, он был занят другими вещами. Другими надеждами и мечтами. Потому что, несмотря на то, что он был человеком, недостойным любви, как говорили другие дети, смеялись и кричали на него каждый час бодрствования, он сделает всё, что в его силах, чтобы стать героем, достойным её. Но, видимо, судьба решила, что он и этого не заслуживает.***
Невозможное стало возможным однажды поздним, холодным весенним вечером на последнем курсе средней школы, когда не кто иной, как сам Символ Мира ворвался в его жизнь и перевернул весь его мир всего лишь четырьмя маленькими словами. Ты можешь стать героем. После долгих лет веры в то, что он недостоин, после того, как он жалко цеплялся за мечту, которую считал давно разбитой, всё, что Изуку мог сделать, это рыдать часами, днями и неделями, сердце разрывалось от благодарности и надежды на то, что должно было произойти. Судьба ошиблась на его счёт. Или он ошибся насчёт судьбы. И то, и другое, и ни то, ни другое теперь — не имели значения. Всё, что имело значение — то, что жизнь дала ему шанс. Шанс на судьбу, который он не упустит. Судьба, которую он сделает своей.***
— Ты очень необычен, мальчик мой. Это были слова, которые Всемогущий сказал ему однажды, когда он лежал на мягком, холодном песке, остывая после одной из своих обычных тренировок в течение напряженных месяцев, предшествовавших вступительному экзамену в UA. Они заметили пару молодых родственных душ у причала, смеющихся и держащихся за руки, разделяющих друг друга так, как, Изуку знал, ему никогда не доведётся испытать, и прежде чем он осознал это, он выпалил, что у него нет имени, весь страх отвержения был забыт, когда он излил своё сердце своему наставнику, потому что он никогда не говорил ни с кем другим в своей жизни. — …я-я знаю, что это сложно, — ответил он на слова мужчины, подавленный, печальный вид смирения набухал в его груди. — …Рождённый не только без причуд, но и без души. Значит… со мной что-то не так, да? Он никогда не забудет выражение глаз Всемогущего; то, как его взгляд одновременно заострился и смягчился, бесконечная доброта в них прорезала туман в сознании Изуку, как маяк в глухой ночи. — Нет, мальчик мой. С тобой абсолютно всё в порядке. Изуку запнулся, глядя на своего наставника с испугом, недоверчивым благоговением, тело застыло под тяжестью искренности этого человека. — Но… но каковы шансы?.. Даже мне… — Забудь о шансах. Ты особенный, юный Изуку, — сопровождая эти слова, его наставник одарил его одной из своих золотых, останавливающих мир улыбок: широкой, яркой и ослепительной, тепло тысячи солнц омывало его волнами нежной, бесконечной синевы. — И в своё время весь мир тоже это увидит. Теперь всё было по-другому. Он знал это. Но мало-помалу ему становилось легче в это верить.***
У Всемогущего была родственная душа. Ну, конечно, была. Этого следовало ожидать. Она была у всех. (Кроме него, кроме-него, кроменего…) И всё же Изуку недоумённо моргнул, заметив аккуратную линию чернил, бегущую по голой, потрёпанной коже мужчины. Особенно потому, что он знал это имя. Для знаменитостей и публичных персон прикрытие имён было скорее необходимостью, чем выбором, особенно в случае про-героев, где личная информация, такая как личность их второй половинки, была чрезвычайно чувствительной. Для некоторых это было так же просто, как надеть рубашку. Для тех, чьи имена были где-то заметны, как их руки или лицо, существовали специальные ленты для точной цели их освещёния. И поэтому, несмотря на то, что они виделись каждый день в течение нескольких месяцев подряд, Изуку так и не смог разглядеть, что скрывалось под маленьким чёрным прямоугольником, приклеенным к коже его наставника. До сегодняшнего дня, когда Всемогущий уселся на кровати в кабинете Исцеляющей Девочки, весь в синяках и бинтах после нападения USJ, и глаза Изуку сразу же устремились вниз, к аккуратному Сасаки Мирай, покрывающему кожу на его правой лопатке. Изуку хорошо знал эту историю — так же хорошо, как и любой стоящий своего звания фанат, который мог бы стать главным поклонником. Что, как всегда, было не очень хорошо, но всё же достаточно. Он слышал об их разлуке. Если это не имело большого смысла, когда он знал о них только как о герое и напарнике, то теперь это имело ещё меньше смысла. И в этот момент всё, о чём мог думать Изуку, были глаза его матери, мягкие, добрые и полные печали, но уверенные больше всего на свете. Уверенная в принятом решении, в той жизни, которую выбрала. В пятнадцать лет Изуку понимал любовь не больше, чем в четыре. Но теперь он понимал, насколько розовыми были линзы мира, когда дело касалось их. Похоже, он был не единственным, кому судьба лгала.***
Он всегда думал, что имя Каччана было красивым. На костяшках его правой руки крупными чёткими каракулями были написаны слова: Киришима Эйджиро. Изуку ещё до встречи с ним знал, что Киришима — особенный человек. И, хотя у его друга была привычка насмехаться над именем всякий раз, когда кто-то упоминал его, Каччан тоже знал это. Из всех обитателей 1-А они были единственными, кто нашёл свою вторую половинку. Остальные, как обычно, понятия не имели, кому принадлежит имя, написанное на их коже. И они, вероятно, не будут этого знать ещё пару лет. Как и во всем остальном в его жизни, Каччану очень повезло. Им не потребовалось много времени, чтобы сблизиться. Несмотря на своё первоначальное нежелание общаться с одноклассниками (или «статистами», как он их ласково называл), Киришима медленно, но верно приручил зверя, которым был Бакуго Кацуки, и неудача в Камино стала катализатором цепи событий, приведших в движение их хаотичную, но очень удовлетворительную встречу. После множества сплетен, шпионажа, домыслов и самых безумных, самых зубодробительно сладких признаний все собрались вокруг, чтобы с благоговением наблюдать, как тёмные чернила их имён сменяются яркими, красивыми пятнами цвета. И Изуку смотрел вместе со всеми, но благоговение, которое он испытывал, было совсем другого рода. Это было похоже на то, что чувствуешь, когда смотришь на экспонат на выставке, его красота скорее насмешка, чем подарок, потому что ты был обречён только любоваться им издали, никогда не прикасаться. Никогда не чувствовать. Некоторые из его одноклассников знали, что у него нет второй половинки. Это стало для них шоком, но ещё большим шоком для Изуку стало то, как мало они, на самом деле, заботились об этом. Как мало это изменило их мнение о нём. И поэтому они не комментировали каждый раз, когда он убегал со сцены, как только поднималась эта тема, их глаза были лишены осуждения или вопроса, когда они быстро покидали его, предпочитая вернуться к разговору. За исключением одной пары, столь же настороженной, сколь и далекой, следовавшей за ним с той осторожностью, которую могли породить только самые холодные интриги.***
— Я же тебе говорю, парень. Это мужское имя. — В пятый раз уже нет, — фыркнул Каминари, проводя большим пальцем по буквам, выведенным чернилами на его предплечье, и хихиканье Ашидо и Хагакуре эхом отразилось от стен. — У него характер цветка, видишь? — Братан. Это дерьмовый аргумент и ты это знаешь… Изуку улыбнулся про себя, медленно и задумчиво. Он осторожно помешивал в своей только что разогретой в микроволновке кружке горячее какао, а его одноклассники подшучивали над Каминари, когда он выходил из здания общежития. Его встретил резкий, холодный ветерок, довольно необычный в это время года, его толстовки едва хватало, чтобы согреться от ночного холода. Присев на край крыльца, он тихо вздохнул и уставился в тёмную жидкость, пар от его кружки казался совершенно белым на фоне темноты. Сегодня на небе не было звёзд, луна ярко сияла над дремлющим городом. Как всегда, он быстро погрузился в свои мысли, тепло кружки и ночной холод составляли ему компанию. Он уже наполовину осушил свой стакан, когда услышал скрип открывающихся деревянных дверей. — Урарака-сан, — Изуку повернулся к двери, всецело ожидая увидеть девушку, поскольку она часто приходила на его поиски, когда он слишком долго оставался снаружи. Вместо этого он увидел своего классного руководителя, выглядевшего таким же потрёпанным и усталым, как и всегда. — А! Айзава-сенсей? — Мидория, — сказал мужчина, закрывая за собой дверь. Когда он повернулся, его взгляд упал на кружку в руках Изуку, а затем поднялся к его лицу. — Что ты здесь делаешь? — О, кхм, — сказал Изуку, слегка озадаченный вопросом. — Мне и не следовало бы…? — а потом, слегка запаниковав, добавил: — Подождите, я вам где-то нужен? Были ли какие-то тарелки, которые я забыл помыть или… — Нет, Мидория. Расслабься, — вмешался Айзава, слегка скривив губы, и выражение его лица заставило брови Изуку приподняться. — Это был всего лишь вопрос. — …оу, — Изуку усмехнулся с облегчением, но ещё более смущённый, чем раньше, потому что зачем Айзава спрашивал его об этом, если не для того, чтобы дать ему какое-то наставление или выговор? — Ну, — начал он, постукивая подушечкой пальца по ещё теплой керамике. — Я хотел немного побыть один. Насладиться чашкой горячего шоколада в тишине. Я не буду расслабляться, честное слово! Айзава приподнял бровь, явно не убеждённый. — Здесь, на холоде? Нервно рассмеявшись, Изуку почесал в затылок. — Это действительно звучит странно, когда вы так говорите, но, да… я имею в виду, что это… приятно, когда все остальное холодное. Почти, теплее? Сенсей уставился на него пустыми, равнодушными глазами и пару секунд молчал, словно ожидая, что Изуку даст ему другой ответ — возможно, более осмысленный. Но у Изуку не было другого ответа, и всё, что он мог сделать — это смотреть в ответ, становясь всё более и более смущённым после каждой секунды беспокойного, молчаливого взгляда. Особенно когда вместо того, чтобы заговорить или вернуться в дом, Айзава подошёл к нему и сел рядом. — Кхм, — пробормотал Изуку, слегка напрягшись. — Сенсей? Что… — У тебя проблемы с одноклассниками, Мидория? Рот Изуку со щелчком закрылся. Что? Сбитый с толку, он спросил: — П-проблемы? — Ты изолировал себя. О. Ох. Ну, Изуку не стал бы так говорить, но… он предположил, что именно так это выглядело бы для простого наблюдателя. — Я… всё не так, сенсей. Обещаю, что ничего не происходит. Просто… — он замолчал, не зная, как объяснить это правдоподобно. — Ну, они иногда… говорят о разных вещах, а я не… то есть, я просто… Айзава что-то промурлыкал, и в его глазах промелькнуло выражение, которое Изуку никак не мог понять. — Значит, тебя эта дрянь тоже беспокоит. Нахмурив брови в замешательстве, Изуку повторил: — Эта… дрянь? — Родственная душа. Он чуть не подпрыгнул, застигнутый врасплох, не в силах скрыть потрясение, когда уставился на Айзаву. Это было так нереально, слышать это слово в предложении, произнесённом их стоическим, бесстрастным учителем. Он также не мог скрыть своего стыда, потому что это означало, что его сенсей присматривался к нему даже пристальнее, чем он думал. Раз или два он задавался вопросом, встречался ли кто-нибудь из его учителей со своими родственными душами или хотя бы был связан с ними. Айзава-сенсей не был исключением. Но, познакомившись с этим человеком за несколько месяцев, он пришёл к выводу, что тот, вероятно, относится к этой теме не более чем с профессиональным безразличием — будучи занятым про-героем и учителем, он, конечно же, не мог тратить время на размышления о таких мелочах. Но когда он услышал, что его что-то беспокоит, это стало настоящим шоком. В конце концов, все были очарованы идеей родственных душ в лучшем случае, равнодушны к ним в худшем. Это было так же естественно, как дышать; так же естественно, как говорить, что небо голубое. Не думать так было — ненормально. Так же ненормально, как чувствовать тепло в холодную погоду; как не иметь родственной души. Но это имело смысл. Судьба и любовь — вот понятия, которые логика даже близко не может объяснить. — Я… — пробормотал он, внезапно охваченный непреодолимым желанием сказать что-нибудь вроде оправдания. Что, вероятно, объясняло, почему секундой позже он выпалил: — У меня нет второй половинки. На мгновение воцарилась тишина. А потом ещё и ещё. А потом Айзава нахмурился. — У тебя нет второй половинки… больше нет? — мужчина говорил медленно, осторожно, странным тоном. — Нет-нет, я, — закашлялся Изуку, с гримасой глядя себе под ноги. — Я… родился без неё. Айзава никак не отреагировал. Единственным признаком того, что он услышал Изуку, было легкое расширение его глаз, которое исчезло буквально через секунду. Изуку затаил дыхание, ожидая потрясённого, встревоженного, беспокойного ответа, который, как он был уверен, рано или поздно придёт к нему. В конце концов, людям всегда есть что сказать, когда они узнают, что у него нет второй половинки. Вот почему ему показалось, что он попал в другую реальность, когда Айзава повернулся к нему, скривив губы в едва заметной усмешке. — Интересно. Изуку разинул рот. Это было всё, на что он был способен, глядя широко раскрытыми глазами и совершенно ошарашенный на своего сенсея. Но на этом сюрпризы не закончились. С чересчур пустым взглядом Айзава заявил, как будто речь шла о погоде: — Моя родственная душа умерла. А Изуку… Изуку мог только моргать. Один раз. Второй. Прокручивая эти слова в голове, шок на его лице только усиливался по мере того, как проходили секунды. В промежутках между ударами тишины он смотрел на своего сенсея, на пустое, бесстрастное выражение его лица, внезапно почувствовав оцепенение. Холодно. Теперь стало понятно, почему Айзаве не нравилась… не нравилась концепция родственных душ. Его пальцы крепче сжали кружку в руках, но больше не ощущали тепла. — …Я понял, — пробормотал он, поднося кружку к губам и позволяя холоду омыть себя. — Ты… — Айзава нахмурился, глядя на него так, словно он смотрел на мираж, на что-то, что не могло существовать. — Ты не выразил соболезнования. К этому моменту Изуку уже не мог найти в себе сил удивляться. Всё, что он мог сделать — это задумчиво наклонить голову и тихо спросить: — А вы этого хотели? Айзава помолчал, глядя на него тем же непонятным взглядом, что и раньше, а затем его губы изогнулись в лёгкой улыбке. — Нет. Изуку уставился на него. А потом он смотрел ещё раз, потом ещё. Он ошибся. Он был ошеломлён — совершенно, совершенно сбит с ног. Словно никогда не поймёт тонкостей обмена, который только что развернулся перед его глазами. И всё же, несмотря на своё замешательство, он не мог не улыбнуться в ответ, запечатлевая в памяти тот редкий, слишком искренний взгляд в глазах сенсея. (Внезапно ему стало уже не так холодно.)***
— Ты думаешь, он уже нашёл свою вторую половинку? В обычных обстоятельствах Изуку уже покинул бы комнату. Нетрудно было предугадать, когда всплывут подобные темы; девчонки начинали хихикать ещё громче, а мальчишки начинали посмеиваться между собой, толкая друг друга локтями с волчьим свистом и шевеля бровями, не упуская случая немного подразнить Каччана и Киришиму. К сожалению, сейчас ему некуда было деться, во всяком случае, пока он был на кухне вместе со своими одноклассниками. Вообще-то именно невероятные кулинарные способности Каччана и вызвали эту тему в первую очередь — он был «идеалом для домашней хозяйки», как выразился Серо, нисколько не смущённый взрывными оскорблениями, которые принесло ему это замечание. Как и следовало ожидать, ситуация только обострилась. Он всё ещё не был уверен, как именно, но его одноклассники каким-то образом заговорили, задаваясь вопросом о родственных душах их учителей. Включая Всемогущего, особенно Всемогущего. (Оглядываясь назад, он удивлялся, как эта тема не всплыла раньше.) Вот почему, когда они наконец приступили к ужину, все взгляды обратились на него. — Да, если кто и знает такие секретные сплетни, так это ты, Мидория, — серьёзно кивнул Каминари, гордясь своим выводом. Джиро закатила глаза рядом с ним. — О, это правда! — воскликнула Хагакуре, возбуждённо всплеснув руками. — Держу пари, ты что-то знаешь! Он тебе что-нибудь сказал? Или ты… о боже, подожди, ты видел его имя? — У-кха… — Изуку поник под этим вниманием, опустив глаза на свою тарелку. Стараясь говорить как можно убедительнее, он сказал: — Н-ну, н-нет, он… он никогда по-настоящему ничего не говорил…? И, эм, все герои держат свои имена под повязками из соображений безопасности, так что даже, если бы я был рядом с ним, реально никто из нас никогда бы не смог… Когда он растворился в одном из своих фирменных бормотаний, Хагакуре фыркнула, и в её голосе отчётливо прозвучала надутость. — О, какое разочарование. — Ну, есть вещи, о которых даже Мидория не может знать, — Джиро пожала плечами, вертя палочками перед собой миску. Изуку подавил желание поморщиться. Он был очень благодарен ей за вмешательство, но тот факт, что он действительно знал так много конфиденциальных вещей о Всемогущем, на самом деле не помогало подавить его беспокойство или чувство вины. — О, как ты думаешь, Мик-сенсей уже встречался со своей? — вмешалась Мина, поигрывая вилкой с куриным крылышком на тарелке. — Он всегда становится немного странным, когда отвечает на вопросы об этом в своём радиошоу. — Ну, разве это не потому, что он должен быть осторожен с этим? И это вовсе не значит, что он с ней встречался, — заметил Киришима, проглотив кусок мяса. — О, тише, ты не имеешь права участвовать в этой дискуссии, связанный мальчик. — Что? — Киришима засмеялся, недоверчиво качая головой. — Прекрати придумывать странные правила, Ашидо! — О! Может, это Айзава-сенсей! — снова вмешалась Хагакуре с заговорщической интонацией в голосе. — Они вроде как близки, да? — Тору-тян, что мы говорили насчёт шипперства наших учителей, керо? — Ой, да ладно тебе! Только не говори мне, что ты тоже этого не видишь! При упоминании этого человека Изуку почувствовал, как холодная тяжесть опустилась у него в животе. Нервничая, он бросил взгляд на диваны, где Айзава сидел перед телевизором, и почувствовал некоторое облегчение, заметив, что скучающий взгляд мужчины был глубоко погружён в программу новостей, которая играла на экране. С учётом того, что он знал, он действительно не хотел бы, чтобы Айзава услышал об этом. — Эм, ребята, — сказал он, посылая своим друзьям нервную улыбку. — Айзава-сенсей же здесь. Я не думаю, что мы должны говорить о нём прямо сейчас. — Успокойся, Мидори. Он так далеко, и телевизор включён, не похоже, чтобы у него суперслух, — возразила Мина. — Нет, Мидория прав, — вмешался Иида, воспользовавшись случаем навести порядок. — В самом деле, мы должны прекратить все разговоры о наших сенсеях! Это неуважительно! Мина фыркнула, закатив глаза и подперев подбородок ладонью. — С тобой не весело, представитель класса. Но, к счастью, это сработало. Изуку снова сосредоточился на своём морковном рагу, а его одноклассники перешли к другим темам разговора. По мере того как проходили минуты, он чувствовал, что его взгляд устремляется к телевизору, печальное, кислое любопытство наполняло его, когда он позволил им задержаться на Айзаве. И как много раз до этого, его грудь сжалась от осознания того, чем его сенсей поделился с ним в тот холодный, поздний летний вечер несколько недель назад. Оглядываясь назад, он думает, что это было… слишком очевидно. Вот почему он должен был ожидать этого, но всё же это застало его врасплох, когда Айзава внезапно посмотрел в сторону, чужие тёмные усталые глаза встретились с его. Изуку отвернулся, словно его ударили, стыд горел глубоко под кожей, когда он пристально посмотрел на чашу перед собой, ругая себя за то, что смотрел так открыто, так неуважительно. Отлично, если Айзава не слышал их раньше, то теперь он, вероятно, поймёт, что что-то случилось. Он действительно не мог себе представить, что тот отнесётся к их сплетням доброжелательно. (Или… его пристальному взгляду.) Сделав глубокий вдох, он рискнул снова нервно взглянуть на Айзаву, желая оценить «ущерб», но вздрогнул, когда понял, что тот всё ещё смотрит на него. Когда их взгляды встретились, его сенсей вопросительно приподнял тонкую бровь, а губы растянулись в медленной, ленивой усмешке. Довольной. Знающей. Изуку задержал свой взгляд в общей сложности на три секунды, ошеломлённый шоком, прежде чем опомнился и в панике отвернулся, ещё более густой румянец залил его щёки. Он старался не думать о том, что его сердце не перестанет биться до конца ужина, или о тяжёлом, покалывающем ощущении глаз, глубоко впивающихся в кожу.***
— Мидория, — голос Айзавы ворвался в комнату, низкий и тихий, грохочущий в абсолютной, давящей тишине. — Тебе не следует оставаться здесь. Уже поздно. — Знаю, — ответил Изуку, не поднимая глаз на сенсея, крепче обхватив руками колени, глаза всё ещё горели от долгих часов сдерживания слёз. — Я просто… не могу уснуть. Айзава вздохнул, положив руки на спинку дивана, на котором сидел Изуку. — Мы уже говорили об этом. — Дело не в этом, сенсей, — выдохнул Изуку, звук был слабым и выдавал его усталость, его печаль. Айзава, вероятно, думал, что он всё ещё размышляет о смерти Ночноглаза. И, что ж, он не ошибся. Однако, сейчас его беспокоило не это. Не совсем. — Я просто не понимаю, — вздохнул он, глубоко и медленно, глядя на Айзаву, нахмурив брови. — Всемогущий и он… — замолчал, голос его звучал так тихо, что он рисковал потеряться в тишине. —…они были родственными душами. И всё же… В глазах Айзавы вспыхнула красная холодная горечь. — Ты думаешь, смерть заботится о том, кто твоя вторая половинка, Мидория? — спросил он обвиняющим тоном, усталым и кислым, пропитанным разочарованием. — У меня сложилось впечатление, что ты понял мои слова иначе. Слишком измученный, чтобы стыдиться этого небольшого недоразумения, Изуку просто вздохнул. — Пожалуйста, сенсей. Это не то, что я имел в виду, — возразил он мягко, устало, предлагая мужчине извиняющуюся, грустную улыбку. Он прекрасно понимал, насколько щекотливой была для него эта тема. Очень болезненной. — Я говорю о том, что… ну, я не думаю, что эти двое, на самом деле… любили друг друга. И вот он снова, тот самый проблеск удивления, который с каждым днём Изуку всё лучше узнавал в глазах своего сенсея. Никто никогда не говорил об этих вещах. Табу для некоторых, спорное для большинства и абсурдное для других, сомнение в истинности Связи Душ было таким же провозглашением безумия, как и вопрос о том, действительно ли Земля круглая. И всё же Айзава не выглядел шокированным, обеспокоенным, растерянным, в его тёмных усталых глазах светились искорки расчётливой интриги. —…Почему ты так думаешь? — Потому что Ночноглаз был влюблён в Тогату-семпая, — не теряя времени, ответил Изуку. Медленно, очень медленно Айзава скрестил руки на груди, интрига в его глазах превратилась во что-то такое, что Изуку не мог точно определить, что-то настолько же запутанное, насколько и вызывающее головокружение. — Это очень опасные предположения, Мидория. Изуку судорожно сглотнул, чувствуя, что разговор внезапно наполнился совершенно другой энергией. — Я… знаю. Но это не предположения, — слабо пробормотал он, но его взгляд не дрогнул, когда он оглянулся на Айзаву. — И думаю, вы тоже это знаете, сенсей. Айзава больше ничего не сказал. В этом не было необходимости. Изуку знал, что тот видит причину, правду в его словах. — И именно поэтому это не имеет никакого смысла, — продолжил он, тоскливо вздохнув, когда образ материнских глаз вспыхнул в его сознании, как это часто случалось в такие ночи. — Какой вообще смысл иметь вторую половинку, если вы не любите друг друга? Означает ли вообще слово «родственная душа» что-нибудь в этот момент? Неужели имена — это просто… ложь? Прошла секунда, потом две, потом три, и взгляд Айзавы стал почти таким же тяжёлым, как герметическая тишина, давящая на их кожу. — Эти имена, — наконец, произнёс сенсей, медленно и тихо. Его голос был лишён каких-либо особых эмоций, но обладал определённым качеством, которое в других обстоятельствах Изуку, вероятно, описал бы как мягкое. — Человечество решило, что они означают имя человека, в которого мы влюбимся — произвольное решение, основанное на желаемом и суеверии, которые просто сохранились через традицию. Они вполне могли означать что-то совсем другое или вообще ничего. Думать иначе неразумно. Ещё более иррационально, более грязно ожидать, что люди влюбятся только потому, что имя говорит им, что они должны были это сделать. Изуку опустил взгляд в пол, слова сенсея были столь же успокаивающими, сколь и обескураживающими. Он согласился. Он встал на его сторону. И всё равно… что это за холод в его груди? — Но… думаю, — продолжил Айзава, его голос стал ещё тише, но так же пронзительно. Так же грубо, что-то в его тоне заставило Изуку задержать дыхание, его глаза мгновенно поднялись, чтобы посмотреть на мужчину, как будто их притянула магнитная сила. —…я думаю, что это имя человека, который сильно повлияет на нас. Положительно или отрицательно. Кто-то, чьё влияние сформировало нас такими, какие мы есть, чья тень следует за нами. Человек, которого мы никогда не забудем. И в полумраке комнаты, окутанный мраком и горем, внезапно всё, что мог сделать Изуку — это застыть в оцепенении, смесь ужаса и благоговения заполнила лёгкие, когда он увидел выражение лица Айзавы, слишком открытое, слишком уязвимое, чтобы принадлежать суровому, замкнутому человеку, которого он узнал за эти месяцы. — Но любили ли вы его? — он услышал свой вопрос ещё до того, как осознал, что говорит, внезапно почувствовав, что задыхается, его глаза впились в Айзаву с какой-то отчаянной, зачарованной силой. — Кого?.. — пробормотал Айзава, заметно сглотнув, нахмурив брови, словно раздумывая, прервать ли разговор или уступить настояниям Изуку, и это нежелание на его лице выдавала безмолвная, печальная тоска в глазах. — Вашу вторую половинку, — выдохнул Изуку, понимая, что он переступает грань между приемлемым и слишком личным, но не находя в себе сил заботиться об этом. Да и как он мог, когда почти захватывало дух, наблюдать, как взгляд Айзавы смягчается в воспоминаниях, призраки печали отбрасывают слабые тени на его усталые, тусклые черты. И с внезапной ясностью Изуку понял, что не нуждается в ответе. Он видел это по глазам мужчины. В том, как его глухой вздох эхом отразился от тишины, глубокий и низкий, побеждённый, не сводя глаз с Изуку, когда он прошептал: — Любил.***
Даже сейчас он не совсем понимал, как его впустили. Всё ещё не полностью оправившись от своих ран, Изуку, хромая, вышел из больничной палаты и пошёл по узким бело-голубым коридорам, почти умоляя впустить его, когда услышал, что Айзава, наконец, очнулся после целой недели бессознательного состояния. Медсестра пыталась остановить его, настаивая на том, что Айзава не в состоянии никого видеть и что сам Изуку явно не в состоянии двигаться, но, в конце концов, испытав силу его настойчивости, она остановилась и просто уставилась на него. И после долгой секунды, она вздохнула, странное понимание отразилось на её лице, когда она молча двинулась, чтобы отпереть дверь. (Должно быть, она что-то увидела в его глазах. Что именно, Изуку, на самом деле, не знал, и… предпочёл бы не думать об этом. Потому что он был почти уверен, что знает ответ.) Айзава проснулся, но едва-едва. Глаза расфокусированные и налитые кровью, подчёркнутые ещё большим количеством кругов усталости, чем обычно, когда он смотрел на стену на другой стороне комнаты, всё ещё сонный от дней, наполненных ничем, кроме бессознательности и лекарств. Всё его тело, избитое и забинтованное, безвольно лежало на кровати, а нога была перебинтована.… Подняв глаза к лицу мужчины, Изуку едва смог сдержать слезы, когда он выдавил: — Сенсей. — Мидория… — пробормотал Айзава грубым и хриплым голосом, его ошеломлённые глаза остановились на Изуку с таким же облегчением, как и у самого Изуку. — Я… думал, мы… — он бросился вперёд, держа руки над телом своего сенсея, словно боясь прикоснуться к нему, причинить боль, и слёзы хлынули из глаз, когда он увидел, в каком состоянии находится этот человек. — Я думал, что потеряю вас, — выдохнул он влажным голосом, дрожащим от страха и сожаления. — Я-я не могу, я… — Тише, Мидория, тише, всё хорошо. Я здесь. Здесь, — успокоил Айзава, поднимая руку к плечу Изуку, контакт был твёрдым, осязаемым и реальным, мгновенно заземляющим, и внезапно Изуку больше не мог этого выносить. Он почувствовал, как его тело повалилось вперёд, дрожащие руки взметнулись вверх, чтобы схватить больничный халат Айзавы, когда он уронил голову на грудь мужчины, неконтролируемые рыдания вырвались из его рта, когда он растворился под тяжестью вины и облегчения. Тихий шёпот Айзавы наполнил тишину, когда Изуку всхлипнул, нежные руки опустились на его голову и прижали его к груди, ровное биение сердца и тепло, исходящее от его тела — живого, он был тёплым, дышал и был жив — это всё утешение, в котором когда-либо нуждался Изуку.***
В свои семнадцать лет Изуку всё ещё не понимал любви, но понимал потребность. И, о да, он знал; он знал, когда лежал в своей постели в темноте ночи, думая о тёплых, сильных руках, обнимающих его, баюкающих и использующих его; когда он думал о строгих серых глазах, тёмных и волнующих, наблюдающих, как он растворяется под словами похвалы и упрёка. Когда проходили дни, и всё, что он мог ощутить — это боль тоски на языке, его лёгкие, казалось, вот-вот разрушатся после каждого украденного взгляда, каждого медленного прикосновения и слабой, скрытной улыбки. И в одиночестве своей комнаты его кровь горела холодом от голода и ярости, рука дрожала вокруг маркера, когда он покрывал каждый дюйм голой, покрытой синяками кожи чёрными, отчаянными каракулями с тем же именем, снова и снова, и снова, и снова., Айзава Шота, Айзава Шота, Айзава Шота.***
— Здравствуй, сенсей, — Изуку просунул голову в кабинет Айзавы, проскользнув внутрь после того, как тот кивнул ему в знак согласия. Он медленно подошел к столу сенсея, стараясь не расплескать содержимое чашки с кофе и печеньем, которую принёс учителю. Это вошло у него в привычку с самого начала третьего курса; он делал это раз или два в неделю, когда был готов лечь спать, зная, что его учителю ещё предстоит несколько часов беспокойной работы. — Вот, — улыбнулся он Айзаве, останавливаясь рядом с ним и ставя чашку на стол. — Сегодня я добавил ещё немного корицы. Как вам будет угодно, сенсей. Айзава довольно хмыкнул, на мгновение оторвавшись от экрана компьютера, чтобы посмотреть на Изуку, и глаза его смягчились от благодарности. — Спасибо, Мидория. Изуку кивнул, чувствуя, как его улыбка становится шире, а грудь наполняется тёплым жужжанием, и через долгую секунду пальцы Айзавы снова застучали по клавиатуре. Покончив с работой, он уже был готов пожелать Айзаве спокойной ночи и уйти, чтобы закончить оценку, как вдруг машинка умолкла. — Мидория, подожди. Прежде чем ты уйдёшь, — позвал Айзава, оглядываясь на него через плечо, с почти неохотным видом. Было ли это нежелание видеть, как он уходит, или… что-то ещё, Изуку не мог знать. Но он мог надеяться. С трепещущим в груди предвкушением он повернулся к своему учителю, его тон, возможно, был слишком нетерпеливым, когда он спросил: — Д-да, сенсей? Что такое? Айзава секунду смотрел на него, словно что-то обдумывая. А потом, словно отмахиваясь, он прочистил горло. — Есть… первокурсница с причудой силы, я уверен, ты знаешь. Она очень похожа на твою, в принципе. Она спросила, не согласишься ты встретиться с ней позже на этой неделе и ответить на некоторые её вопросы, касающиеся контроля выходной мощности и улучшения координации движений. Ни для кого не было секретом, что ученики всех классов обращались к нему с просьбой о помощи, персональном анализе причуд и общих советах, поэтому Изуку, естественно, отвечал со своим фирменным энтузиазмом, соглашаясь без раздумий. Только попрощавшись с учителем и вернувшись на ночь в свою комнату, он задумался о том, почему Айзава счёл необходимым — почему он беспокоился — выступить в роли посредника, когда девушка могла легко перехватить его сама. Или гадать, не хотел ли Айзава сказать ему что-то ещё, но в последнюю минуту передумал. (И если бы он знал точный ответ на эти вопросы, то ради своего же блага предпочёл бы притвориться, что на самом деле это не так.)***
— Итак, Мидория, — Айзава откашлялся, скрестил руки на груди, отвёл взгляд от занятых между собой учеников, вдалеке задержавшихся у ворот, и перевёл его на Изуку. — Ты хотел поговорить со мной? — Д-да, — закашлялся Изуку, проглатывая сухость в горле и заставляя себя успокоить нервы, иначе он не смог бы встретиться с учителем лицом к лицу. Но разве можно винить его за то, что он нервничает? Это было похоже на то, что он умирал — и боялся — от нетерпения сделать в течение долгого, долгого времени, свободный конец, который он обещал себе связать, как только он закончит школу. Увы… В своё оправдание он сказал, что не знал, что время летит так быстро. Когда-то он бегал вокруг и одержим героями, а теперь стал одним из них. Этот день наступил слишком быстро. Кроме того, он понятия не имел, как отреагирует Айзава. Всё может закончиться… плохо. Ну, не совсем так, потому что, по крайней мере, этот человек больше не сможет держать его над головой Изуку, но это всё равно означало, что… дружба, которую они строили до этого момента, могла не выдержать тяжёлый удар. — Ладно, — нетерпеливо протянул Айзава… был ли это намёк на предвкушение в его тоне или Изуку это показалось? — Я тебя слушаю. Сделав глубокий вдох, он собрался с духом, глядя прямо в глаза своему бывшему учителю, и сказал: — Я чувствую, что должен вам объяснить мою причуду. Айзава моргнул, веки медленно затрепетали над его усталыми, пустыми глазами, и в течение нескольких секунд на его лице не было никакого другого выражения, кроме полного, безошибочного безразличия. Сбитый с толку реакцией — или отсутствием таковой — Изуку поколебался, прежде чем продолжить, на этот раз чуть менее уверенно. — В последний год моей учебы в средней школе произошел инцидент с одним злодеем… — Остановись, — голос Айзавы прорезал тишину, как меткий удар хлыста, рот Изуку мгновенно закрылся, а глаза расширились, он был совершенно ошеломлён, глядя на мужчину. — С… сенсей…? — Я уже знаю о твоей причуде, Мидория. Что. Холодная дрожь пробежала по спине Изуку, страх и паника скопились в его животе, его голос сочился тревогой, когда он спросил: —…Вы знаете? — Конечно, знаю, я знаю это с первого курса, — мужчина сделал паузу, недоверчиво приподняв бровь при виде растерянного лица Изуку. — Неужели ты думал, что я не стану вникать в это, несмотря на то, что буквально всё вокруг твоей причуды было сомнительно? Как странно ты и Всемогущий могли говорить на эту тему? Боже. Значит, он… он знал всё это время? О боже мой. О боже мой! —…Ох, — пробормотал Изуку, чувствуя панику и покраснев, когда шок медленно перешёл в глубокий, невыносимый стыд. Он чувствовал себя полным идиотом. Открыв рот, чтобы заговорить, он тут же закрыл его, не зная, что сказать, чтобы рассеять напряжённую, странную атмосферу, которая внезапно установилась между ними. Айзава вздохнул, устало проведя рукой по лицу, этот намёк на предвкушение теперь полностью сменился чем-то слишком угрюмым. — Ты… это то, что ты хотел мне сказать? Ну, теперь это было неловко. Сопротивляясь желанию съёжиться от смущения, Изуку ответил: —…да — Больше ничего?.. — медленно, обдуманно спросил Айзава, его тон был почти… разочарованным, тёмные глаза так глубоко впились в Изуку, что казалось, он пытается заглянуть ему в голову. —…Больше ничего, — эхом отозвался Изуку, всё больше хмурясь, и колёса его разума начали вращаться по мере того, как проходили секунды, пытаясь понять выражение лица Айзавы. И только тогда это внезапно встало на своё место, от тяжести осознания у него перехватило дыхание. О, мой грёбаный Бог. Может быть, Айзава ожидал чего-то другого? Когда Изуку подошёл к нему после окончания церемонии и попросил поговорить с ним наедине, думал ли он, что Изуку сделает это… хотел ли он, чтобы Изуку?.. Но, нет, этого не может быть, почему он… хотел бы… сделать то же самое…? Изуку оглянулся на осторожные прикосновения, на долгие улыбки, на всё то время, что он провёл с этим человеком, и как близки они стали за эти годы, его сердце забилось быстрее, когда в груди расцвела надежда. Может ли это быть? Осознание, надежда, должно быть, осветили его лицо, как фонарь, потому что Айзава теперь смотрел на него, словно он был прозрачным, слишком довольным, почти облегчённым взглядом. Затем он сделал шаг к Изуку, одна из его фирменных улыбок медленно изогнула его губы, когда он остановился всего в шаге от него. А потом, прежде чем Изуку успел отреагировать или хотя бы моргнуть, он наклонился и прижал их губы друг к другу. Поцелуй был лёгким и целомудренным, длился не более трёх секунд, и всё же этого было достаточно, чтобы сердце Изуку остановилось. Только после того, как Айзава отстранился, Изуку понял, что он действительно перестал дышать, его глаза метнулись к лицу мужчины с чистым и неподдельным шоком, его рот открылся, онемев. Увидев выражение его лица, Айзава почти раздражённо фыркнул, его глаза засверкали от удовольствия. — Похоже, что всё приходится делать мне, а? Рот Изуку открылся ещё шире, шок удерживал его на месте, пока он пытался вызвать хоть какое-то подобие слаженности, чтобы должным образом отреагировать на то, что только что произошло. — Вы… вы? Я понятия не имел, что вы… — попытался он, голос его был влажным от недоверия, шок медленно таял, превращаясь во что-то ошеломляющее, восхитительно головокружительное. — Откуда я мог знать, что вы… в смысле, вы… ваша вторая половинка… — Мёртв, — перебил его Айзава, не смущаясь, и холодность в его голосе затмила тепло в глазах, когда он уставился на Изуку, подняв одну руку, чтобы обхватить щёку. — А даже если бы и не был, это ничего бы не изменило. — Но я… — он запнулся, чувствуя, как тепло руки Айзавы проникает в его кожу, в его пустую, безымянную кожу, — я статистическая аномалия. У меня даже нет имени, как вы могли… как ты вообще мог… — Нет, Мидория. Тебе повезло быть тем, кто ты есть, — возразил Айзава, его тон был твёрдым, но безошибочно ласковым, а другая рука поднялась, чтобы ободряюще сжать плечо Изуку. — Счастлив, что не привязан к имени, которое может означать буквально всё, что угодно, кроме того, что общество решило для него. Повезло, что есть возможность выбирать. — Вы думаете, люди могут сами выбирать, в кого им влюбиться? — задыхаясь, переспросил Изуку, широко раскрыв ошеломлённые глаза и хмуро глядя на Айзаву; тяжесть его слов, скрытый за ними смысл и абсолютная нереальность всего происходящего грозили заставить его разрыдаться от боли в сердце и облегчения. — А разве так и не должно быть, — губы Айзавы растянулись в ленивой ухмылке, и не прошло и секунды, как у Изуку перехватило дыхание, когда те же самые губы врезались в его губы, мгновенно выбив воздух из лёгких и заставив его сердце взлететь в стратосферу. И прежде чем он осознал это, он был словно на ощупь, растворяясь под тёплым, твёрдым ощущением Айзавы, чувствуя, как поток мурашек бежит по его спине, как он потерял себя в медленном, ритмичном скольжении губ, и солидный вес человека, перед ним — человек, чьё имя, как Изуку осознал сейчас, не высечено в его коже, но в его сердце. Он отстранился первым, щёки его пылали до самой сердцевины, а глаза были влажными и рассеянными, до краев наполненными слезами и блаженством. — Разве это не достаточное доказательство? — мужчина тяжело дышал, голос был хриплым и прерывистым, что-то яркое, слишком довольное светилось в его глазах. — Да, — ответил Изуку в мгновение ока, его лёгкие были полны воздуха, а тело всё ещё дрожало от возбуждения поцелуя, губы растянулись в лёгкомысленной, недоверчивой улыбке. — Да. Айзава что-то промурлыкал, в его глазах вспыхнули искорки тепла, когда он смотрел в глаза Изуку, его губы изогнулись в маленькой довольной улыбке. — Тогда только это имеет значение.***
В восемнадцать лет Изуку уже не волновало, понимает он любовь или нет. Он наконец понял, что у него будет целая жизнь, чтобы прожить её, и ни один человек, ни одно имя, ни одна судьба никогда не отнимут этого у него.ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
1. Мидория — это ходячая погрешность. Если он и задаётся вопросами о том, зачем ему существовать, то в качестве погрешности. Чисто математически. 2. Соулмейтом Айзавы был Ширакумо. Айзаве все навязывали мысль, что он должен был любить соулмейта, но он не был влюблён. (Автор фика подтвердил) 3. Айзава не стал ничего делать по отношению к Мидории, чтоб его не посадили в тюрьму за совращение ученика и злоупотреблению должности. Айзава подозревал, что Изуку влюблён в него, конечно, и хотел быть с ним, но если бы Изуку не признался ему, Айзава никогда бы не сделал и шага. (Автор фика подтвердил) 4. Цитата от автора: «В каком-то смысле тот факт, что Изуку не является частью этого мира, «прикованного к судьбе», был главной причиной, почему он так привлекал Айзаву. Среди прочего, конечно, как их совместимость, химия и забота, которую они проявляли друг к другу. Но под всем этим кроется тот маленький фактор, который дал толчок всему; что-то общее между ними, что-то вроде «они против мира». Я могла бы пойти ещё глубже и связать это со страхом Айзавы потерять людей, о которых он заботится, с травмой потери человека, с которым мир гарантировал ему счастливое будущее. Поскольку Изуку не является его второй половинкой, похоже, ему не нужно этого бояться». 5. Айзава и Изуку предпочли бы скрывать свои отношения после ещё хотя бы год. (Автор фика подтвердил) 6. Реакция одноклассников делится: Асуи, Урарака, Ашидо, Бакуго и Яойорозу подозревали, что Изуку втюрился и подкалывали его насчёт этого; остальные просто считали его «любимчиком учителя» и отмахивались — поэтому испытали настоящий шок. Однако легко примут это, так как знают, что Айзава хороший человек, и увидят, что их отношения искренни. Реакция учителей: охренеют. Мик счастлив, пока счастлив его друг, поэтому быстрее всех пришёл в себя. Остальные учителя удивились не только отношения бывшего учителя/ученика, но и самому факту, что «о боже, Айзава нашёл кого-то!». Всемогущий отходил дольше всех, потому что он безумно слепой, когда это не надо. (Автор фика подтвердил)