За Ипата!

Интродукция (или коротко о понятийном аппарате) Я уже и не помню, когда и где впервые прочитал или услышал это слово – постмодерн. Помню только, что тогда я его не понял, да и не пытался понять. Вплоть до того момента, когда меня самого стали называть королем русского постмодерна… Помню также, как прочитал где-то, что постмодерн это не жанр литературы, а состояние, в котором она находится. Это определение мне показалось верным и оригинальным, и вообще понравилось. Но потом, чуть позже я прочел и еще кое-какое определение данного термина. Автор там писал, что слово ,,постмодерн,, в английском языке обозначает нечто, или даже – вообще все то, что появилось и существует в культуре после периода модерна. Но это, повторюсь – в англоязычном мире. В силу целого ряда причин и некоторых культурных особенностей, в русском языке этот термин приобрел несколько иное и еще более широкое значение. Автор той статьи утверждал, что на сегодняшний день в русском языке слово ,,постмодерн,, является синонимом слова ,,жопа,,. Это определение могло показаться просто какой-то пошлой и несмешной шуткой. Однако, такая точка зрения не только имела право на существование, но и делала понятными многие вещи, до которых простому человеку умом было не дотянуться. Как вы, к примеру, объяснили бы утверждение, что все мы живем в постмодерне? Ведь никто из нас – не является персонажем какой-то книги или фильма. А настоящие люди живут в исторических периодах, а не в литературных. А вот замените слова в соответствии с этой теорией, и получится утверждение ,,Мы все живем в жопе,, с которым ни один нормальный человек спорить уже точно не будет… Или вспомните, например, те случаи, когда после просмотра какого-нибудь фильма, на съемках которого в течении лет пяти усердно пилили государственные деньги, и который в итоге получился по качеству ниже какой-нибудь средненькой польской порнухи, какой-нибудь искусствовед выходит из зала, и на вопрос журналистов об этом кино, чуть подумав, и покусав губы отвечает, мол надо учитывать, что в первую очередь этот фильм – продукт постмодерна. Это неоспоримое утверждение. Но как его понять? Как объяснить какому-нибудь токарю дяде Васе из села Малый Перепих, который никогда не слышал ни о каких симулякрах и копиях несуществующих оригиналов, почему он должен с утра до ночи точить на своем заводе какие-то дилдообразные заготовки, в лучшем случае за двадцать тысяч в месяц, а кто-то может заработать двести за день, снимая фильмы про то, как простые советские урки замочили Гитлера, пока Берия трахал простых советских школьниц? Ведь он никогда не слышал о том, что постмодерн, как и многие другие явления пришел к нам с запада с опозданием лет на пятьдесят и наступил не после модерна, как во всем нормальном мире, а после железной советской цензуры. Естественно, что у деятелей искусства, которых раньше за неугодный власти фильм, бывало, ссылали пилить лес, от перестроечной и постперестроечной безнаказанности просто напрочь сорвало крышу. И они стали писАть и снимать все подряд, чего раньше написАть или снять было нельзя, просто как дети, спиздившие где-нибудь сто-двести рублей, жрут мороженое, пока оно не побежит у них из носа. А вот чтобы объяснить все это дяде Васе на понятном ему языке, замените слова, как указано выше. И получится, что тот искусствовед говорит ,,Надо учитывать, что в первую очередь этот фильм – продукт жопы,,. То есть – гавно. Это еще более неоспоримое и в десятки раз более понятное простому человеку определение. И дядя Вася, натирая свою болванку, будет хотя бы знать, что да, пусть эти пидарасы в Москве и Питере снимают несусветную дичь, пилят бюджеты, раздают друг другу награды имени самих себя и протаскивают на сцену и в кино своих любовниц и любовников, но зато хотя бы один искусствовед ему не врет, и как бы даже называет вещи своими именами… Таков наш, российский постмодерн. А каков я? И каково мое место в постмодерне? Сейчас попробую рассказать. Глава 1 Про люстру, мальчика с отрицательной степенью одаренности и 650 килограмм взрывчатки

Не ищи в селе, ищи в себе Русская народная поговорка

Вообще мое вхождение в так сказать, культурное поле, произошло, точнее начало происходить, наверное, с момента моего поступления в университет. Тогда на лекциях я узнавал от преподавателей о великих деятелях и достижениях культуры прошлого – о памятниках архитектуры, об уникальных археологических находках, о картинах выдающихся художников и симфониях гениальных композиторов. И в то же время в институте, в общаге, на каких-то тусовках я узнавал от своих сверстников о современной протестной культуре; о культуре низов, вылезшей из каких-то подвалов. О певцах, которые пели матершинные песни, и предлагали поджечь и перевернуть все государство, о свершившейся где-то какой-то сексуальной революции, о том, кто идет на смену хиппи и битникам… Ну а до университета в моей жизни не было абсолютно ничего интересного. Да и о своих родителях и семье ничего сверхординарного я сообщить не могу. У нас была обычная советская семья. Отец был инженером, работавшим в конструкторском бюро. Мать – лингвистом, она знала три, наверное, главных европейских языка – английский, немецкий и французский, и еще немного читала и говорила по-польски. У нас была трехкомнатная квартира, дача за городом и машина «Волга». Также у нас водилось еще много разных советских ништяков наподобие десятка фотоаппаратов у отца, и достаточно большой библиотеки шикарно оформленных и дорогих книг на разных языках у матери. Думаю, что если бы, например отец увлекался какой-нибудь охотой или рыбалкой, то мог бы позволить себе и прочую дорогостоящую херню типа моторных лодок или отжатых у фашистов австрийских двустволок девятнадцатого века. Но в целом, они неплохо зарабатывали, но и тратили деньги с умом. Ни ту, ни другую способность я от них, к сожалению, не унаследовал. Впрочем, по правде говоря, я и вообще ничего от них не унаследовал. Про своих предков я знал, да и сейчас знаю достаточно мало. Имена прадедов знаю только по отчествам дедов. Про дедов знаю, что оба они были участниками войны. Дед со стороны матери погиб в первые месяцы боев. А вот дед со стороны отца прошел всю войну, был несколько раз тяжело ранен, побывал в плену, откуда позже бежал, и примкнул к какому-то партизанскому отряду. Будучи обессиленным, настолько, что даже не мог ходить, он, лежа, не вставая, освоил все тонкости взрывного дела и скоро стал самым грамотным взрывником. Так же, не вставая со своего места, он собирал взрывные устройства, которыми снабжал весь отряд. Позже, когда он окреп и смог самостоятельно передвигаться и даже воевать, партизаны уже соединились с армией. Тут деда забрали в НКВД для разбирательства, кто он такой, как попал в плен, как бежал. Однако, он смог быстро и видимо убедительно доказать, что никого не предавал, и его отпутсили, точнее – зачислили обратно в армию, и даже дали несколько наград. Поскольку война шла уже к концу и красные активной наступали, дед тоже оказался в Германии. После победы он еще два года воевал с остатками бандеровцев на Украине, снова был ранен и комиссован, и домой вернулся только в сорок восьмом году. Оказавшись на родине, он стал работать школьным учителем, заочно получил высшее образование, активно участвовал в общественной жизни, был очень уважаемым человеком. В конце жизни он не только как говорится, не утратил бдительности, но совсем наоборот, как будто бы получил заряд какой-то такой энергии, какой не было и в молодости. Во время перестройки он везде выступал и писал, открыто называя Горбачева предателем, и скрытым агентом империализма, и требуя предать его суду. Во время известных московских событий он, будучи уже восьмидесятипятилетним стариком вовсю скакал на баррикадах (я правда так и не понял, на чьей стороне) и обещал взорвать Ельцина. Когда в стране все-таки установилась та власть, которая существует и до сих пор, дед тоже не отчаялся, но открыто уже ничего не декламировал, и вообще стал человеком скрытным. Наконец в середине девяностых дед просто умер. Его похоронили с большими почестями, и даже хотели назвать какую-то улицу в его честь. А чуть позже, когда другие, более близкие ему родственники продали его дачу, там нашли около шестисотпятидесяти килограмм какой-то взрывчатки. Конечно, история, как известно, не терпит сослагательного наклонения, но учитывая дедовы обещания, и то, что его дача находилась неподалеку от резиденции Ельцина, думаю, у деда был шанс исполнить мечту многих его современников и кардинально изменить историю России. В детстве, да и вообще всю жизнь мне твердили, что я должен ориентироваться и быть похожим на деда. Я был бы не против стать таким же крутым мужиком, как дед, но… Как бы не находил возможности повторить хоть какой-то изгиб его судьбы. Войны не было, фашистов, как тогда считалось, тоже уже не было, взорвать что-нибудь я хотел, но не мог, и за что люди ненавидят Горбачева и Ельцина (или как принято было их называть – Меченого и Беспалого) тогда не понимал. Таким образом, от поколения прародителей я тоже ничего не перенял, и прямо сказать, оказался недостоин дедовой памяти. Науки давались мне не очень. Например, мать с самого детства, еще до школы, пыталась учить меня языкам. Ну, не то чтобы прям языкам, а просто – каким то словам из каких-то языков. Типа ,,стол,, по-английски ,,тейбл,, и так далее. Это у меня вроде бы получалось. Но тут проявлялась некоторая особенность моей памяти – стоило мне запомнить название какой-нибудь вещи на каком-нибудь другом языке, как я тут же забывал ее название на русском. Но затем процесс шел дальше, и потом я забывал это английское, или там немецкое слово. Да и русское не вспоминалось… Наблюдая за мучениями матери, отец в какое-то время просто сказал: -Да оставь ты его в покое, пусть он хотя бы по-русски научится нормально говорить. Так меня и оставили в покое в отношении языков. Как я это называл – в лингвистическом покое. И как позже оставят в покое все учителя музыки, рисования, все спортивные тренеры и преподаватели множества самых разных кружков… В школе я тоже не отличился никакими особенными способностями. В школе я никогда не делал ничего плохого, не дрался, не курил, не задирал девчонкам юбки и не заглядывал в преподавательские туалеты, но в то же время не делал и ничего выдающегося или просто хорошего, интересного хотя бы для самого себя. Одноклассники и одноклассницы мне были неинтересны. Я тоже был им не нужен. В школе у меня была кличка Пенёк. Никаких особых увлечений у меня не было, и вообще все детство состояло только из походов в школу и подготовки к этим походам, то есть выполнения домашних заданий. И то и другое было одинаково скучным, а иногда и мучительным занятием. Помню, иногда, когда мне сильно надоедало что-нибудь читать, я отводил взгляд на окно, и любил наблюдать, что происходит там, на улице. Мне интересно было смотреть, как там играют собаки, работают рабочие, ковыляют куда-то пенсионеры. Когда родители просекли, что мир окон с трахающимися собаками и бухающими бомжами способен вытеснить из моего сознания мир великой русской литературы и математики, окна на период подготовки уроков стали закрывать, заменяя естественный свет на свет люстры. Помню, как-то раз я расправил затекшие плечи, откинулся назад и устремил взгляд на эту люстру. Почему-то тогда она показалась мне очень красивой. Она и правда была очень дорога и красива, большая, в несколько ярусов люстра из искусственного хрусталя. Мне нравилось, как в ограненных шлифованных стекляшках переливаются всеми цветами радуги лучи света от лампочек. Особенно, если эти стекляшки чуть заметно подрагивали, когда соседи сверху проявляли какую-то активность на своем полу, бывшим одновременно и нашим потолком. С тех пор, я завел привычку время от времени, в качестве небольшой релаксации, поглядывать на люстру. Но однажды во время такой медитации получил сильный шлепок по голове и запрет смотреть на люстру вообще. Исполнение этого запрета, как впрочем, и остальных, контролировалось достаточно жестко. То и дело я слышал то с кухни, то из родительской комнаты что-то вроде ,,Не смотри на люстру!!,, или ,,Опять на люстру смотришь, тварь!,,. А однажды, придя домой, я заметил, что люстру вообще сняли, и как позже выяснилось, обменяли на какой то фотоаппарат. Эту утрату я воспринял достаточно близко, почти как утрату единственного друга. И наверное именно с того времени мое сознание слегка призакрылось от внешнего мира, и научилось неплохо обходиться собственными ресурсами. Стоит отметить, что родители конечно же пытались что называется обследовать меня по профилю. А поскольку тогда отечественная психология не оперировала такими понятиями как ,,гиперактивный ребенок,, или ,,альтернативно одаренный ребенок,, то меня охарактеризовали просто как разбалованного лентяя. Помню, однажды я подслушал, как одна женщина-психолог сказала моим родителям: -Знаете, вообще у них, ну – в капиталистических странах, принято считать, что главнейший фактор в формировании личности человека, ну в частности – ребенка, это генетика, ну – наследственность. А у нас считается что главное – это среда, ну, то есть – воспитание. По правде говоря, на самом деле этот вопрос еще открытый, ну – нерешенный. И над ним конечно стоит очень детально подумать… Хотя в Вашем случае ставить и тем более решать его и не нужно. Ведь так или иначе, и генетика в нем – ваша, и воспитание тоже – ваше. Так что, как говорят у нас, ну - в народе: не ищи в селе, ищи в себе… Этому совету мои родители вняли, и начали активно искать ошибки в моем воспитании в себе, ну то есть – круглосуточно меня избивать и унижать за любую провинность, а иногда и просто для профилактики. Дальнейшие методы воспитания шли вразрез не только с советскими, но, должно быть, даже и с капиталистическими нормами педагогики. Теперь не только зубрежка сухих формул и валентностей, но и изучение тончайшей есенинской лирики для меня было сопряжено с дичайшим прессингом. -Как можно быть такой тварью, чтобы не любить Есенина! – Орала на меня мать, колотя по голове томиком из серии «Классики и современники» - О ком рассказывается в поэме «Анна Снегина»? Че молчишь? Про кого рассказывается в этой поэме, урод? -Про А… Про Анну С-с-с-негину… - Отвечал я с трясущейся челюстью. -Молодец, гениально! А еще про кого?! -Про ка-а-а-акую-то мразь… -отвечал я с полным ртом слез, слюней и соплей -Чего-о-о-о? Про кого-кого? -Про какую-то мра-а-а-а-зь… - Тянул я захлебываясь -Не ври мне, скотина! Где ты это прочитал?! Поскольку я, как, наверное, и все дети, обращал внимание в первую очередь на уже известные ранее слова и понятия, то этот отрывок в общем-то без труда запомнил наизусть, и теперь читал сквозь слезы: -Я думаю: Как прекрасна Земля И на ней человек. И сколько с войной несчастных Уродов теперь и калек! И сколько зарыто в ямах! И сколько зароют еще! И чувствую в скулах упрямых Жестокую судоргу щек. Нет, нет! Не пойду навеки! За то, что какая-то мразь Бросает солдату-калеке Пятак или гривенник в грязь. -Ну ладно, ты еще не совсем дебил, хотя бы десять строчек запомнить смог. Давай, убирай литературу, и доставай историю. Бывало я обессиленный по привычке поднимал глаза к пустому уже потолку, вздыхал и признавался: -Ну не могу я это понять… Мать, бывало, иногда и не злилась и даже не ругалась на меня, а как-то отстраненно, и даже философски замечала: -А я тебе говорила – не смотри на люстру… А ты смотрел, а ты смотрел! А знаешь, та тетка-то была права, наверно. Не ищи в селе, ищи в себе. -В каком смысле? -А в таком смысле, урод, что это я тебя не отучила вовремя на эту люстру смотреть, мразина! Надо было тебя лупить смертным боем, как во всех нормальных семьях, чтоб ты или сдох, или человеком стал! В общем, в школе мне было не очень, но, наконец, со школой было покончено и мне нужно было поступать в институт.