Джаз, джаз, джаз

— Сегодня джаз, дружище. — Джаз… Калленриз усмехнулся и затянулся кубинской сигарой. Вязкая горечь пересохшего табака осела на языке и горле, но он с блаженством прикрыл глаза и выдохнул дым в пыльный нью-йоркский воздух. Скип смотрел на юношу с улыбкой. — Что? — Калленриз вздернул светлую бровь и стряхнул с сигары пепел. — Раньше ты казался мне таким заносчивым снобом, — мальчишка оттянул свои потрепанные подтяжки большими пальцами. — Кто бы мог подумать, что ты станешь нам хорошим другом. — Только ты так и подумал, когда звал меня к вам впервые, — Калленриз оперся спиной о фонарный столб. Сам фонарь все еще не работал, хотя на город уже сошли сумерки. — А я ведь до сих пор не спросил, какой черт дернул тебя подойти ко мне тогда… — Ну, знаешь, — Скип начал качаться на пятках взад-вперед, как нетерпеливый ребенок, каким он и являлся. — В тебе было что-то такое… — он лукаво прищурился. — Что-то от черного. Калленриз расхохотался так, что едва не выронил сигару. — Да ну? — тонкие губы изогнулись в усмешке. — С виду от вас и не отличить, а? — Нет, ты не понял, — Скип сунул руки в карманы брюк, нисколько не обидевшись. — Просто… — он помедлил, с явным трудом подбирая нужные слова. — Просто казалось, что тебе тоже недостает свободы. Хоть ты и белый… Остаток сигары Калленриз выкурил молча. На дворе стоял 1938 год.

Калленриз зашел в небольшой бар и поднял руку в приветственном жесте. На него уставились все присутствующие, но они быстро вернулись к своим делам и разговорам. Как бы сильно этот юноша ни отличался от них внешне, здесь он уже был свой в доску. — Эш пришел! — крикнул прошмыгнувший к барной стойке Скип. Он резво запрыгнул на высокий стул и поставил локти на деревянную столешницу. Калленриз сел рядом, наконец-то позволив себе ослабить галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки — здесь он был единственным, кто носил костюм, но к этому уже все давно привыкли. — Мы уж думали, сегодня не объявишься, — из-за барной стойки показался Кейн — видимо, он доставал бутылки из стоящих на полу ящиков. — Было бы обидно. — Что, не смогли бы провести без меня такой чудесный летний вечер? — Калленриз усмехнулся. — Еще чего, — Кейн хохотнул, ставя перед юношей стакан с виски. Калленриз благодарно кивнул: ничего другого он не заказывал, и хозяин давно перестал спрашивать, что будет пить его гость. — Сегодня вместе с нашими парнями будет играть азиат! — в глазах Скипа читался восторг и радостное предвкушение — видимо, мальчишка давно намеревался рассказать об этом Калленризу, но не хотел выкладывать все карты раньше времени. — Азиат? Новость произвела на него именно то впечатление, на какое рассчитывал Скип: юноша в недоумении нахмурил брови и смотрел на мальчика так, будто его разыгрывают. — Именно так, мой бледнолицый друг, — Кейн усмехнулся, склоняясь к Калленризу над барной стойкой. — Из Японии. — И что он тут забыл? Решил поторговать фарфором? Сказали бы сразу, что ошибся районом, — Калленриз водил большим пальцем по кайме стакана, но его зеленые глаза были устремлены на Кейна. Тот усмехнулся. — А сам-то? Такой лощеный красавчик, а приходишь слушать джаз в цветной район. Сюда ни один белый бы не сунулся, боялся бы репутацию подпортить, а то и без деньжат остаться, — Кейн склонил голову, и в левом ухе блеснула маленькая позолоченная серьга. Калленриз одарил его хмурым взглядом, а затем пригубил дешевый виски. — …Мне терять уже нечего. И это было правдой: с младых ногтей находясь на побегушках у мафии, он давно перестал ощущать ценность собственной жизни. Кейн похлопал его по плечу широкой ладонью. — Ладно тебе, старина, взбодрись. Скоро начнется самое интересное. Зуб даю, японец удивится еще больше тебя, когда увидит среди нас твою милую мордашку. Вскоре все отложили свои прежние дела и начали стягиваться ближе к импровизированной сцене, которой служил один из свободных углов. Там стояло пианино — гордость Кейна, настоящая редкость для такого района. Калленриз отлично помнил, как был потрясен, впервые появившись здесь. Тогда он прямо спросил Кейна, откуда в трущобах, да еще и цветном районе, взялся такой предмет роскоши. На это он получил краткий, но совсем не ясный ответ. «Это подарок». И только потом Скип поведал Калленризу, что раньше предок Кейна работал на одного состоятельного человека, который еще в юности проникся идеями равенства и братства. Подробностей Кейн не рассказывал даже Скипу, но Калленриз предположил, что этот человек подарил предку Кейна не только свободу, но еще и достаточно средств, чтобы тот выкупил это место и приобрел подержанный инструмент. Было даже забавно осознавать, что такое на самом деле произошло в этой прогнившей от ненависти и жадности стране, прикидывающейся оплотом свободы и равенства. И вот сейчас мужчины сдвигали столы, стулья и лавки ближе к клавишному сокровищу, пока Кейн выходил из-за стойки и садился за инструмент. Скип шустро занял место хозяина и уже был готов налить выпивки всем желающим. Для своего возраста он слишком хорошо справлялся с такой работой. На сцену вылезло еще несколько человек — тех, кто обычно играл вместе с Кейном. У одного мужчины, чью вытянутую голову украшала видавшая виды твидовая кепка, в руках были африканские барабаны — слишком примитивные для белых снобов, но от этого лишь еще более живые для Эша. Другой музыкант — с подбитым глазом — держал в руках кларнет. Третий лихо вытащил из кармана рабочего комбинезона губную гармошку и тут же выдал несколько трелей, поднеся ее к пухлым губам. Эти ребята были простыми рабочими и играли для таких же работяг. Подобные вечера устраивались лишь ради веселья и удовольствия, ради того, чтобы хотя бы на какое-то время забыть о своей жизни и беспрерывном тяжелом труде. И их музыка была самой искренней. Калленриз слышал джаз белых. Его исполняли профессионалы, его играли на дорогих инструментах, которые всегда были в идеальном состоянии. Исполнители наряжались так, чтобы слушателям было приятно на них смотреть, и приятно действительно было. Да и сам джаз был хорош, но все же… «Джаз играют сердцем», — сказал ему Скип однажды. С этим нельзя было не согласиться. И сердце музыканта-богача не могло даже близко подобраться к сердцам этих парней из трущоб. — Что-то японца не видно, — задумчиво протянул мальчик, натирая стакан полотенцем до блеска. — Может, сбежал? — насмешливо предположил Калленриз, снова водя пальцем по кайме стакана. — Он сам сюда рвался. Его ведь к нам тот китайский парнишка привел. — Шин? — Калленриз удивленно взглянул на мальчика. В услышанное верилось с трудом, но Скип не врал. — Дела… — О, смотри, смотри! Вот он! — Скип с грохотом поставил стакан на стойку и перевалился через нее, практически ложась животом на столешницу. Он вытянул руку и указывал пальцем в сторону каморки, в которую Калленриз никогда не заходил. Из маленькой комнатушки вышел азиатский паренек. Он казался ровесником Шина, но наверняка был старше — иначе он просто не сумел бы добраться сюда из Японии. В руках он держал саксофон и нервно оглядывался по сторонам, проходя на сцену. На него было устремлено множество взглядов. Все оценивали его брюки, рубашку и жилет, его неуверенную манеру держаться, то, какие у него странно большие для азиата глаза. Кто-то оценивал про себя, кто-то — вслух, но наверняка этот парень не мог разобрать их слов, даже если говорил на английском. Все же в Англии и трущобах Нью-Йорка один и тот же язык превращается в два совершенно разных. — Странный он какой-то, — Калленриз пригубил виски. — На ребенка похож. — Ему уже 23 года, он старше тебя, — Скип усмехнулся. — Так сказал этот… Как его… — Шин. — Ага, Шин. Никак не запомню, — Скип рассмеялся и почесал затылок. — Даже молитвы на слух выучить проще. — А ты знаешь много молитв? — заинтересованно спросил юноша, глядя в детские темные глаза. — Ну, «Отче наш», само собой… — Скип уже приготовился считать, загибая пальцы на руках, как раздалось громкое «и раз!» Кейна. «И два!», — шумно откликнулась слушатели — Скип был в их числе. Кейн выпрямил спину, вскинул руки над клавишами, и началось то, ради чего Калленриз был здесь. Начался джаз. Мясистые пальцы Кейна, которые всегда казались пригодными только для грубого труда грузчика, сейчас обрели невиданную легкость и ловкость. Если он не был полностью свободен в этой стране, то клавиши пианино становились тем, что могло подарить ему эту свободу: он быстро перебирал пальцами, создавая мелодию, которая не существовала прежде и брала начало в самом его сердце. И это было то, что имело право называться настоящим джазом. Товарищи Кейна не теряли времени даром. Они вслушивались в рождавшуюся здесь и сейчас музыку, чтобы тоже присоединиться к этому будоражащему воображение и душу гимну жизни. Зазвучали барабаны, заиграл кларнет, раздались трели гармошки — и ноги были готовы сами пуститься в пляс. И только японец, со всех сторон окруженный этим бойким звучанием, неподвижно стоял на сцене. Пальцы его уверенно сжимали саксофон, и казалось, что он вот-вот на нем заиграет, но юноша не шевелился. И можно было подумать, что он просто растерялся и занервничал, но его лицо… Это было лицо счастливейшего человека во всем Нью-Йорке. Чем дольше играл Кейн и его ребята, тем шире становилась улыбка этого странного иностранца, и тем крепче он сжимал в руках сверкающий золотом саксофон. Он стоял в этом забытом богом месте, слушал любительскую игру на старых инструментах и улыбался, глядя прямо на Калленриза, сидящего в другом конце комнаты у барной стойки. А Калленриз глядел на него. «Да что же не так с этим парнем?» И тут японец заиграл. Звуки саксофона стремительно ворвались в бурный поток музыки. Они то вспыхивали рыжими искрами, то почти утихали, чтобы снова ослепительно засиять. Японец играл, зажмурив глаза, словно боялся ослепнуть от собственной мелодии. Его поддерживали бурными криками и топотом износившихся ботинок, и становилось ясно — приняли. И Калленриз ощущал всем своим существом, что ему довелось застать настоящее исполнение чужой мечты. — Скип, — обратился он к мальчику, но ни на мгновение не отводил взгляда от японца. — Налей мне самого лучшего пойла, что у вас есть. — Будет сделано! Кейн явно был доволен: его мозолистые пальцы порхали над клавишами, наигрывая рваную расхлябанную мелодию. Теперь скорее он подстраивался под своего сегодняшнего иностранного гостя, хотя сперва все было наоборот. Но Кейн и его ребята прекрасно знали азарт и страсть, что разгорались в человеке, когда он впервые за долгое время играл в свое удовольствие. Они легко уступили главную роль японцу, ничуть об этом не жалея. Калленриз, напрочь забывший о выпивке, был полностью поглощен сегодняшним выступлением. Даже его постоянные спутники — Сожаление и Страх — покинули увлеченного звучанием джаза юношу. Но время пролетело слишком быстро, и вот музыканты уже кланялись сегодняшним слушателям: японец — со всей серьезностью, а остальные — кривляясь, чтобы посмешить собой своих товарищей. — А он запал тебе в душу, Эш, — Скип лукаво прищурился, протирая обрывком ткани поверхность стойки в ожидании, когда Кейн вернется на место — сейчас здоровяк с другими музыкантами обступили японца, который рядом с ними казался еще более низким и хлипким. Темнокожие энергично размахивали руками. Возможно, чтобы объяснить юноше то, что он не мог понять со своим уровнем английского. Но наверняка они просто были не в силах сдержать восторг и бурные эмоции, вызванные его выступлением — и их можно было понять. — В душу… Да осталась ли душа? Скип растерянно моргнул. Чары джаза немного ослабли, и Калленриз вспомнил о стакане джина, который сиротливо стоял на стойке, все это время терпеливо ожидая, когда на него обратят внимание. Алкоголь был терпким и на вкус отдавал хвоей. Калленризу определенно нравился этот напиток, но допивать его он не планировал. Парень вытащил из бумажника несколько купюр и положил на стойку. — За виски и джин. А это тебе. На сладости, — Скип радостно уставился на звякнувшие о поверхность столешницы монеты. — Спасибо, Эш! — он быстро смёл деньги одной ладонью и поймал их другой, когда они упали с края стойки. — Но разве ты не будешь допивать? — он многозначительно кивнул на стакан джина, к которому юноша почти не притронулся. Калленриз усмехнулся и отрицательно покачал головой. В этот момент он поймал взгляд японца из толпы напротив — тот улыбнулся ему, словно они были хорошими друзьями. Эш неспешно встал с места, пробежав кончиками пальцев по светлым волосам. — Передумал напиваться.