А ты люби

      А ты люби, несмотря на запреты, иди, нет, беги против этой чёртовой системы. Расскажи ему всю правду, что так гложет тебя по ночам. Чего тебе стоит такая смелость? Из Дятлова вышел бы непременно хороший партизан. Он третий год таскает внутри себя секрет, да и держится так, что никто ничего не подозревает. Утром на лице весёлая маска, глуповатая улыбка до ушей и заразительный смех, а вечером игра в гляделки с побеленным потолком, на котором тринадцать длинных полос и две небольшие трещинки. Да и мыслям назойливым не спится, носятся в голове, как сумасбродные и полушёпотом твердят «не твоё», а кто-то едва слышно ещё и добавляет «и никогда твоим не будет». Ладонями устало совиные глаза потирает и на преподавателя неотрывно смотрит — сконцентрироваться пытается, чтобы окончательно не заснуть. Но получается как обычно плохо, точка с затылка переползает на однотонную стену, окрашенную в непонятный, но очень приятный и успокаивающий цвет. Локти разъезжаются в разные стороны и Игорь благополучно укладывается спать. Сидящая рядом Люда только усмехается и гладит по мягким русым волосам. — Товарищ Дятлов, будьте добры повторить то, что я сейчас сказал, — парень вздрагивает от недовольного голоса. Игорь поднимает голову, преподаватель физики всё ещё нависает сверху, раздражённо постукивая ногой по полу. Студент мельком смотрит в тетрадь соседки. Тема сегодняшней лекции — «радиоволны», чуть ниже недописанное определение радиочастот. — А… радиочастоты — это полосы в диапазоне от… — Достаточно. Вижу, что знаете, плохо только то, что не слушаете меня, — учитель возвращается за свою кафедру, и Дятлов спокойно выдыхает. Сон совсем уходит только на последней паре. Игорь строчит конспект по литературе, пока старенькая женщина объясняет смысл очередного произведения из русской классики девятнадцатого века. Грифель карандаша переходит за поля, теперь чёрточки превращаются не в буквы, а в непонятные зарисовки и чертежи сначала, а потом в знакомые очертания одногруппника. Он переводит взгляд со своего рисунка на молодого парня, сидящего на противоположном ряду вместе с красавицей института — Зиной Колмогоровой, тяжело вздыхает, ловя себя на мысли, что хотел бы оказаться на том самом месте вместо девушки. Дорошенко как-то неоднозначно вздыхает, соглашается с мнением Зины и подбородком упирается в ладонь. До конца пары по его прикидкам ещё минут сорок, а все самые интересные темы они уже обсудили. Юра поворачивается влево и замечает странный взгляд своего близкого друга, непроизвольно улыбается и подавляет смешок. — Ты чего это? — заинтригованная Зина вертится в поисках чего-то, что так рассмешило парня. — Да ничего, просто шутку вспомнил. Мне француз вчера рассказал, — очнувшись, выдыхает задумчиво и возвращается к собственной тетрадке. Ручка как назло не пишет, Юра водит ей чуть ли не по центру, но вместо тоненькой чернильной полосочки получает дыру на две страницы вперёд. — Юр, а ты не знаешь, чего Гося на меня такими глазами смотрит? — Это какими? — удивляется он, забыв про ручку после невзначай упомянутого имени. — Я в глазах твоих утону — Можно? Ведь в глазах твоих утонуть — счастье! * — Ой, Зина, вечно придумываешь себе, — Люда перекладывает письменные принадлежности и двигается чуть ближе к подруге. Дорошенко смотрит в тетрадь и думает, как же это так? Линии тянутся, переплетаются и обрываются на краю бумаги, образуют клеточки. А всё ради чего? Чтобы какой-то парнишка из УПИ мог спокойно записывать всё, что говорит учитель, чтобы потом по этим самым конспектам зубрить все темы и отвечать на зачётах на твёрдую четвёрку — больше и не надо было. А ведь и с людьми так. Юра усмехается собственным мыслям, но всё равно продолжает. Существуют же такие, кто ради любимых хоть в узел завяжутся. И в этой просторной аудитории наверняка найдётся парочка таких. Студент смотрит на пересекающиеся линии, выпадает из реальности, погружаясь в свой собственный придуманный мир, где нет этой ненавистной литературы, которая даётся ему с большим трудом, если даётся вообще. Зато есть нескончаемые походы в заснеженные горы и длинные ночи вместе с близкими людьми, тёплые посиделки и разговоры по душам. А ещё есть любовь. Не такая как в обычном мире, где её зовут отчего-то неправильной, сильная привязанность к человеку, готовность не сложить голову в неравном бою, а готовность жить лишь для и ради него. Юра вспоминает, как случайно соприкасается с умелыми руками Игоря, когда вдвоём ставят палатку. Дорошенко тут же ладонь отдёргивает и начинает краснеть, отмахиваясь «морозно сегодня, аж щёки зарумянились». И понимает, что руководитель группы ему полностью верит. — Не спи, пара уже кончилась, — кто-то хлопает по плечу, незнакомец скрывается за дверью.       Спросишь, как любить, если душа на мелкие кусочки разбита? Да также. Всей этой самой разбитой душой ныряешь в омут — не выплывешь только. А конец разный может быть. Чего тебе стоит это признание? — Юр, — сейчас или никогда настойчиво твердят мысли, подталкивая парня к обрыву. Теперь пути назад нет, — ты сегодня занят? — как до противного банально и глупо. — Мне к зачёту готовиться надо, — снизу-вверх смотрит. Разница в росте хоть и небольшая, но всё же есть, только стоя рядом с Дятловым, он чувствует себя вполне комфортно, не отшатывается назад и не выглядывает за плечо собеседника. Молчание. Неловко чувствуют себя оба. Игорь внезапно вспоминает чью-то фразу «живём один раз» и решается на что-то отчаянное. — Могу помочь тебе, да и мне повеселее зубрить, — от волнения зачем-то протягивает руку, обрубая весь разговор. Юре ничего не остаётся, как пожать её и разойтись с Дятловым до вечера. Вечер не идёт долго. Стрелки на часах еле тащатся, а Дорошенко всё места себе не находит, теребит учебники, тетради уже наверно раз в сотый перепроверяет — а точно ли те — и они оказываются теми. Пальцы веером тарабанят по деревянному столу. А за окном наконец заходит солнце. Ничего страшного не будет, если он придёт на час раньше. Думает Юра, стоя перед дверью комнаты. Костяшки боязливо стучат. Игорь, не вылезая из-под кровати, кричит, что не заперто, а сам себе под нос бормочет. Кого это там принесла нелёгкая. Пальцы подцепляют тот противный и скользкий карандаш, упавший в проём между кроватью и стеной. Дятлов собирается выползать, но приятный голос с неуверенной хрипотцой, словно даёт пощёчину, от которой он отлетает, ударяясь головой о железки. Игорь выползает наполовину, смотрит на пришедшего Юру и заливается смехом. Дорошенко расслабляется и прикрывает за собой дверь. Первые полтора часа они усердно штудируют книги из местной библиотеки, ворочают учебники и пересказывают друг другу конспекты. У Игоря с этим проще — читает с самого детства, большую часть произведений знает чуть ли не наизусть, и поэтому в основном говорит он, рассказывает так интересно, что Юрка слушает внимательно, боится лишний раз пошелохнуться. Но спустя полчаса осознаёт, что Дятлова он в общем то не слушает, а нагло пялится на тёмные глаза и длинные ресницы, радужка бликует в свете лампочки и становится сладко-шоколадной и притягивает к себе, топит. Малиновые губы, уголок которых испачкан таким же вареньем. Дорошенко смотрит и лишь пальцы в кулак сжимает, шепчет себе «не надо». — Юрик, всё хорошо? — обеспокоенно смотрит на зависшего друга. И улыбается нарочно, будто знает, что Юре от этого крышу в миг снесёт. — У тебя, — указательным пальцем, не касаясь, обозначает сахарное пятнышко. Игорь доверчиво подставляет щёку и даёт негласное разрешение. Дорошенко осторожно притрагивается и смотрит на Дятлова.       Чего тебе стоит это признание? Сейчас или никогда. — Юр, а можно я скажу одну вещь, но ты меня обязательно до конца выслушаешь, а потом решишь какой рукой тебе будет удобнее мне по физиономии съездить. — Не нравится мне это, но говори, — чужая рука перехватывает ладонь и тактично стискивает. В голове мешается всё: первая встреча и рукопожатие, застенчивый взгляд Дорошенко и чересчур его правильные черты лица. Все пять стадий: осознание, отрицание, гнев, депрессия и попытка с этим жить. Игорь помнит буквально каждую мелочь, к примеру, Юра всегда складывает фантик от мороженого в прямоугольник и только потом выбрасывает, в палатке предпочитает спать ближе к центру, потому что там теплее, а зубы вообще другой рукой чистит — его так в детстве приучили. Игорь смотрит и понимает, что за три года ничего не поменялось. Юра всё такой же красивый, а Гося всё также влюблён. — Чего молчишь-то? — Дорошенко запинается, в горле пересохло от охватившей его паники. — Ты мне нравишься, с самого первого дня нашего знакомства и до сих пор, — как на духу проговаривает Дятлов и крепко зажмуривается. У Юры челюсть едва ли не до пола отвисает от услышанного. Подумать только! Три года плясать вокруг да около, чтобы в итоге узнать, что это взаимно. Он сидит на шаткой табуретке, улыбается как самый счастливый дурак на планете и наконец решается сделать то, чего очень долго хотел. Игорь чувствует мягкое прикосновение, вторая ладонь скользит по шее и ложится на затылок. Юра языком варенье слизывает, потом трепетно касается сначала уголка, а с каждым коротким поцелуем всё смелее и смелее переходит на припухлые губы. Он думает, что было бы неплохо закрыть дверь на замок, но Дятлов опускает руки на его талию и всё в этот момент становится малозначимым. Пускай смотрят, как двое наконец обрели своё счастье. — Гося… — Юша… Они отстраняются и смотрят друг другу в глаза. На языке ещё теплом отдаются милые прозвища. Дорошенко бросает взгляд на кровать, и Дятлов понимает его без слов. А к зачёту они подготовятся позже, ведь впереди у них целая ночь.