Мамина колыбельная

Серый волк скрипит клыком и мычит коровка... Бархатистый, теплый голос полушепотом поет над ухом Родиона. Ему сейчас так страшно, так холодно, тревожно. Внутри все дрожит в лихорадке и панике. Он будто снова маленький напуганный мальчик. Потерялся, ищет маму, ищет хоть кого-то. У дитяти непокой, не болит головка… Шершавые теплые руки гладят по лбу, ерошат мокрые от лихорадочного пота волосы. Где-то внутри одновременно беспокойно сосет, и хочется уткнутся, спрятаться за этими руками, чтобы защитили, спасли. А спазмы в висках потихоньку уменьшаются от теплого дыхания. Злые псы поднимут лай... Наконец к нему как подвигаются и аккуратно кладут голову на колени. Родя утыкается слепым щенком в приятную ткань брюк, хватается за рубашку неизвестного спасителя, всхлипывает, сводя брови. Ужасная стягивающая в узел тревожность отступает под мирную мелодию колыбельной. Почему-то кажется...нет не кажется, он чувствует, как улыбается обладатель мурлыкающего голоса. Баю-бай, баю-бай... Родя обхватывает руками фигуру, теснее прижимаясь впалой щекой. Из груди рвется надрывный кашель. Пряди волос мягко перебирают, успокаивая, но где-то как будто через глухой купол бьется отчаянная мысль об опасности, стараясь докричаться. Он не слышит, он не хочет слышать, открещивается от предупреждения. Хочет лишь чтобы его пожалели и успокоили, пели дальше мамину колыбельную. Помолися горячо и не будет худо… Его укачивают в сильных руках, а он просто лежит, чувствуя покой, которого так давно у него не было. Перед глазами плывут лики святых, о которых читала мама, но их оскверняют воспоминания его полуобморочных шатаний по грязным улицам. Падал на грязную землю, вставал и продолжал идти дальше, нетвердыми шагами, держась за стенку, чтобы опять не свалиться. Но это уже не доставляет страха или тревоги. Это прошло, это все было, а сейчас ему хорошо. У дитяти есть еще матушка покуда… «Матушки нет!» скользит отчаянная мысль. Неизвестный, как чувствует его волнение и гладит по острым лопаткам и позвонкам, медленно, настороженно словно гладит нервное животное. Подушечки пальцев обжигают тонкую кожу. Ведь Родион совсем один в этом мире, в этой прогнившем пошлом мире. Они, словно, все брошены в умиральную яму, все они звереют, дерутся, готовы убивать, лишь продолжить свое жалкое существование, выбраться, чтобы опять упасть. Но никому не суждено спастись. Все порочны. Злые псы поднимут лай… Все они чертовы псы, вгрызаются друг другу в глотки, вырывают, чуть ли не едят мясо себе подобных. Свиньи! Заливают глаза водкой, надеясь облегчить свои страдания, отпустить тяжелые мысли. Смешно даже, они губят себя, разлагаются заживо, гнилые все. Быдло. Утоляют унизительные потребности тела с грязными женщинами в переулках, пьют, гуляют, грабят и устраивают зверства на улицах. Твари! А ты баю, баю-бай… Брюки мокрые от его слез и капель пота. Опять жар, от этого смешно, а от того как гладят лоб и раскрасневшийся щеки, спокойно, хочется спать, а все тревожные мысли уходят окончательно. Как будто их кто-то запер железным затвором и не пускают к нему. Голову заполняет приятная сонная дымка, хорошо. И он уже даже не замечает, что колени и руки исчезают, а он снова лежит на своем стареньком, продавленном диване один. Спите, спите, Родион Романович. Мы с вами еще встретимся..