Улыбаясь

      За всю свою жизнь Лин видел неисчислимое количество красивых вещей. С самого детства его окружали золото и серебро, а игрушки ему часто заменяли драгоценные камни, переливающиеся на свету. Вот в чем счастье, говорила его мать, облачаясь в шелковые узорчатые одежды, а потом гладила его по щеке, царапая холодными кольцами, нанизанными на тонкие мягкие пальцы. Лин рассеянно кивал – да, красиво.       Клинок смертоносной тяжестью лежит в руке, сверкая на полуденном солнце. Отец удовлетворенно улыбается. Сражение – вот, в чем истинная красота. Грациозный танец по полю битвы. Для Лина меч – продолжение руки, он держится с ним ровно, обманчиво-расслабленно, плавно переступая с места на место, рассекая воздух, словно держит крыло стрекозы. Шаги Лина не слышны, будто идёт по воздуху, земли не касаясь. Он стал достойным сыном и воином, достойнее многих – так ему говорят. Он достигнет любых вершин, получит всё, что пожелает – мечом и золотом. Клинок звякает о ножны – Лин хмыкает, не отвечая. Он не знает, чего желать.       У Лан Фан нет золотых колец, а ладони давно загрубели от изнурительных тренировок. Она всегда позади – в двух шагах за правым плечом. Голос серьёзный – но глаза сверкают озорными огоньками из прорезей в маске. Лин думает, что каким бы достойным воином он ни считался – Лан Фан положит его на лопатки, не вытаскивая меча. Это немного злит вначале – он привык быть первым. Злит, но больше – притягивает. Лин украдкой наблюдает, как она тренируется. Сидит на ветке часами, не отводя взгляда. Не скрывается – знает, что его видят. Лан Фан ругается под нос – зачем отвлекает? – но не прогоняет. Лин ей, на самом деле, завидует. Не являясь наследной принцессой, она всё ещё свободнее него – не в дозволенности, но в сердце. Лин хочет однажды поговорить с ней на равных.       Едва ли он понимает, когда влюбился. Возможно, когда на тренировочном бою она приставила клинок к его горлу. Возможно, когда поймала его, свалившегося с дерева. Возможно, он был влюблен в неё до того, как встретил – или как родился. В его стране красивыми женщинами считаются те, что идут, гордо подняв голову и сверкая золотой вышивкой на одежде, те, у кого светлая ровная кожа и тонкие руки. Лан Фан не такая. Она ходит в черном, пряча лицо за маской и озираясь, загорелая кожа её покрыта шрамами и скрывает мышцы, натренированные до предела. Лин ей восхищается. Лин готов встать перед ней на колено посреди улицы и попросить её руки – но знает, что нельзя. Не сейчас. Сначала он должен найти философский камень, стать императором, и наконец почувствовать себя достойным её любви.       Лину страшно, страшно до чертиков. Рука Лан Фан отвратительно хлюпает, болтаясь из стороны в сторону, пока он тащит её на своей спине. Он чувствует, как теплая кровь пропитывает его одежду. Лан Фан, кажется, не страшно. Она всегда была смелее. Лезвие режет по руке – Лину кажется, что по сердцу. Страх перекрывает вина – за свою слабость, за нерешительность, за то, что не защитил. Лан Фан бы посмеялась над ним – Господин, это я должна вас защищать. Лин до крови разгрызает губу – они оба понимали, на что идут. Он говорит себе, что Лан Фан ни за что не простит его, если он отступит сейчас.       Потеря руки – не конец света, шепчет Лан Фан. Эдвард же живет с двумя протезами. Лин кивает. Ему хочется сказать какую-нибудь глупость, вроде «Ты мне даже без руки нравишься», но думает, что сейчас не место и не время. Он скажет всё потом – как сильно любит её, как боится потерять, скажет, что она прекраснее и сильнее всех богинь. Когда всё закончится, он поцелует каждый её шрам и сделает всё, чтобы ни один больше не появился. Она заслужила спокойствие. Они оба заслужили. Осталось совсем немного.       Отдать тело гомункулу не было страшно. Страшно было думать, что Лан Фан не поймёт. И Лин цепляется за остатки своего собственного разума, не позволяя себе исчезнуть. У него нет такого права. Они должны поговорить ещё хоть раз, ещё хоть раз взглянуть друг на друга. И Лин забирается в угол, выжидает, понимая, что не умрет, пока не увидит улыбку на её лице.       Лин злится. Злится на Императора, на философский камень, на гомункулов. На себя. Он устал, он смертельно устал, и он бы бросил эту бессмысленную в своей жестокости гонку, если бы не ощущение молчаливой поддержки в двух шагах за правым плечом. Лан Фан всё видит, всё понимает. Лан Фан знает, что Лин не простит себя, если уйдет сейчас. Она будет с ним до самого конца – и не важно, что их там ждет. Она прикроет его спину и подхватит, если он споткнётся. Это меньшее, что она может для него сделать – но Лину этого достаточно. В Ксинг ему хотелось бы вернуться с ней рука об руку.       Всё закончилось, говорит Эдвард с рукой вместо протеза. Вы можете идти домой, говорит живой, настоящий Альфонс. Лину кажется, будто всё это время он не дышал. Лан Фан кладет руку ему на правое плечо – он прав, Господин. Пойдемте домой.       Через пустыню они идут переплетя пальцы и улыбаясь.